Сестры из Сен-Круа - Костелоу Дайни (полная версия книги txt, fb2) 📗
— Вот тебе горячая вода, Картер, отскребайся. Тебя вызывают в штаб.
С замершим от страха сердцем Том тщательно умылся и побрился. Если его ведут в штаб — значит, пришло время оглашения приговора. Его привели на виллу и оставили ждать в том же зале, где проходил военный трибунал. Как и в прошлый раз, два военных полицейских ждали вместе с ним, пока наконец не открылась дверь и не вошел адъютант, майор Роулинз, а за ним капитан медицинской службы и молодой батальонный капеллан в высоком воротничке на форменном кителе.
Том встал навытяжку, и адъютант оглядел его с головы до ног. Майор был красив несколько грубоватой красотой, хотя лицо у него было бледное и изможденное, с широко расставленными шоколадно-карими глазами, обрамленное коротко остриженными темными волосами. Сейчас эти шоколадные глаза пристально смотрели на Тома.
— Рядовой номер 8523241 Томас Картер, я должен сообщить вам, что военный трибунал, созванный для слушания дела о вашем дезертирстве, выслушал все доказательства и признал вас виновным по предъявленным обвинениям. Дезертирство — гнусное преступление: тем, кого вы бросили в трудный момент, пришлось сражаться за себя и за вас. Вот приговор суда: вас выведут перед взводом ваших товарищей и расстреляют. Этот приговор рассмотрен офицерами всех чинов и, наконец, утвержден самим главнокомандующим. Смягчающие обстоятельства были рассмотрены, но среди них не найдено ни одного, достаточного для замены приговора. От имени всего первого батальона Белширского полка могу сказать: нам стыдно, что один из нас предал своих друзей, свой полк и своего короля. Приговор будет приведен в исполнение завтра утром, на рассвете.
Том почувствовал, как силы оставляют его, вытекают, будто вода сквозь дуршлаг. Голова закружилась, колени стали слабыми, как желе. Он смотрел на бледное морщинистое лицо и знал, что в его собственном не осталось ни кровинки. Он ухватился за спинку стула, стоявшего позади, и только так сумел удержаться на ногах.
— Ночь вы проведете здесь. Если вам нужен падре, лейтенант Смолли останется с вами.
Том обрел голос и хрипло сказал:
— Полковник написал в своем отчете, что я был верным и храбрым солдатом, сэр. Это что, ничего не значит?
— Это значит — очень жаль, что после всего этого вы стали дезертиром и бросили своих товарищей в беде, Картер, — ответил адъютант и, еще раз пронзив его взглядом, развернулся на каблуках и вышел из комнаты.
Капитан медицинской службы хрипло сказал:
— Вам лучше сесть, Картер.
Том рухнул на стул и закрыл голову руками. Слезы навернулись на глаза, и он всхлипнул. Жизнь, которой он так безоглядно рисковал на передовой несколько месяцев подряд, теперь отнимут у него. Он умрет не на службе своему королю и стране, не ради правого и благородного дела, а позорной смертью от рук собственных товарищей. Эти мысли беспорядочно метались в голове, стучались в онемевший мозг, но главная мысль была о Молли. Теперь она уже никогда не будет его женой. Их ребенок никогда не увидит своего отца, будет считать его трусом и дезертиром. У него, Тома, никогда не было семьи, и теперь уже никогда не будет.
— Молли! — простонал он в отчаянии. — Милая Молли!
Он почувствовал, как чья-то рука легла ему на плечо, поднял голову и увидел участливое лицо молодого падре.
— Оставляю его вам, падре, — сказал офицер медицинской службы. — Я приду, если вам понадоблюсь.
— Наверху приготовлена комната для вас, — тихо сказал падре. — Отведите рядового Картера, — велел он двум охранникам, все еще стоявшим у двери.
Тома провели наверх, в небольшую комнатку с кроватью, двумя стульями и столом. Окна были маленькие и выходили во двор, а за ним простиралась равнина. Падре вошел следом, и двое охранников тоже, а затем дверь за ними закрылась. Охранники заняли свои посты — один у двери, другой у окна, так же, как там, внизу. Том бросился на кровать лицом вниз, падре сел на один из стульев. В комнате не было слышно ни звука, кроме тяжелого дыхания Тома, который пытался как-то совладать с паническим ужасом. Его приговорили к смерти. Он умрет. Его выведут во двор, завяжут глаза и расстреляют. Однажды, в самом начале службы, его водили смотреть на такую казнь. Солдата, совсем молодого паренька, вывели — вернее, вынесли — из тюрьмы и привязали к стулу. Ужас в глазах мальчишки перед тем, как их закрыли повязкой, навсегда запечатлелся в памяти Тома. Их заставили смотреть, как дают знак, как расстрельная команда вскидывает винтовки и открывает огонь. Солдат завалился вперед, стул опрокинулся. Всем стало плохо при виде этого зрелища — они стояли навытяжку и не могли пошевелиться, пока военный врач не подтвердил, что солдат мертв. А теперь такой же ужасный конец ждет его самого. Из груди вновь вырвался всхлип. В мозгу эхом прокатился совсем детский крик: «Это несправедливо! Несправедливо!»
Падре положил руку на плечо Тома и тихо сказал:
— Я с вами, Картер, вы не один. Если хотите поговорить, поговорим, если нет — пусть так, я все равно буду рядом.
Том лежал на койке, уткнувшись лицом в одеяло. Ему не хотелось говорить. И думать не хотелось. Мысли вызывали в памяти слишком мучительные образы: воспоминания о казни того парня, о Молли — как она смеется, запрокинув к нему лицо и обвивая руками его шею. Том застонал, пальцы сами собой сжались в кулаки. Он резко опустил ноги на пол, и тут же двое охранников, оба вооруженные винтовками со штыками, шагнули к нему, готовые предотвратить какую-нибудь отчаянную попытку вырваться на свободу или напасть на падре.
Лейтенант Смолли поднял глаза, и они встретились с глазами Тома.
— Я завтра умру, — сказал Том. — Да?
— Да, — согласился падре. — К сожалению, это так.
— Тогда мне нужно кое-что уладить, — сказал Том. — Вы мне поможете?
— Я сделаю для вас все, что в моих силах, — ответил Смолли. Он взглянул на двух охранников — те уже расслабились, услышав спокойный разумный разговор. — Не могли бы вы подождать за дверью? — спросил Смолли, но капрал ответил:
— Простите, сэр. Приказано не выходить из комнаты, сэр.
Падре вздохнул.
— К сожалению, то, что вы скажете, не останется между нами, — сказал он Тому.
— Неважно, — сказал Том. — Все неважно, мне только бы уладить это дело. Это касается моей девушки, Молли.
Медленно и подробно Том рассказал падре о своей жизни. Ничего не упустил. Ему хотелось, чтобы хотя бы этот человек понял, почему он сделал то, что сделал. Он рассказал ему о приюте.
— В общем-то там было неплохо, — сказал он. — Нас кормили, одевали, учили в школе. Когда могли, то и ремесло получить помогали — кое-кто из ребят пошел в ученики, но большая часть — на фабрики или вроде того.
Он рассказал, как познакомился с Гарри Куком, когда работал в доках Белмута, и как они вместе записались добровольцами в армию. Рассказал о том, как они воевали в одном взводе, о том рейде, когда их обоих ранило, о том, как и где умер Гарри.
— Молли — это его кузина. Она была там, в госпитале, сестрой милосердия — и тут, надо же так, к ним как раз привозят ее кузена, Гарри. Ему пришлось отрезать ногу, но он все же умер.
Он рассказал падре, как они с Молли подружились, а потом и полюбили друг друга.
— Она очень красивая, — сказал Том. Он сам удивлялся, как легко ему говорить о Молли с этим почти незнакомым человеком, но капеллан умел слушать, и его спокойная манера держаться вызывала доверие. Том говорил с ним о Молли так, как не мог бы говорить ни с кем другим. Забыв о торчащих в комнате охранниках, Том поведал ему все о своих чувствах к Молли. Рассказал о своем мартовском отпуске и о том дне, который они провели вместе в каменном сарае.
— Знаю, нельзя было этого делать, — сказал он, — знаю, вы скажете, что мы поступили неправильно, но это был, может, наш последний день. — Он хрипло рассмеялся. — Да, это и был наш последний день.
Он снова закрыл лицо руками, и падре мягко сказал:
— Я здесь не для того, чтобы судить вас, Том.
— Нет, — с горечью сказал Том. — Меня уже осудили.
