Дебютантка - Тессаро Кэтлин (полная версия книги TXT) 📗
Он снова сел, запустил пальцы в прическу, взъерошил волосы.
Нет, это чистое безумие, нельзя так поддаваться обаянию этой девушки. Ведь он совсем не знает ее.
Господи, ну до чего же он устал, до чего одинок. Какая тоска.
Но никто не отменял и физических законов, законов природы; нельзя же серьезно утверждать, что не существует силы взаимного притяжения тел – столь загадочной, непонятной и неудобной.
И неспроста эта совершенно чужая ему женщина, что отдыхает сейчас в противоположном крыле дома, самым необъяснимым образом все сильнее, все ближе притягивает его к себе.
Рю де Монсо, 17
Париж
24 июня 1926 года
Моя дорогая Птичка!
Тебе будет приятно узнать, что я наконец-то в совершенстве освоила искусство прижиматься во время танца к мужчине так, чтобы он почувствовал все мое обаяние и прелесть, и при этом сохранять на лице выражение явного и полного равнодушия, граничащего с презрением. Энн утверждает, что владеть этим искусством крайне важно; мы с ней тренировались целую неделю. Теперь осталось только найти мужчин.
Как поживает твой удалой и неотразимый баронет? Не сомневаюсь, что под его застенчивостью скрывается пылкая страсть, которую он очень скоро не замедлит перед тобой явить (напоминаю о своей сердечной и настоятельной просьбе сообщать малейшие подробности, касающиеся всех ваших плотских отношений).
Вероятно, ты права, утверждая, что светская жизнь – занятие гораздо более трудное и утомительное, чем я могу себе представить, и мне, как ты говоришь, было бы действительно полезно узнать на сей счет точку зрения более серьезных людей. Но мы с тобой прекрасно понимаем, что серьезность никогда не была сильной стороной моей натуры. Увы, Бог не наградил меня твоим прирожденным здравым смыслом, вместо этого Он отвел мне роль скорее нелепую и смешную. Утешаю себя тем, что ты идешь впереди, успела завязать множество светских знакомств и очаровать всех вокруг так прочно и непоколебимо, что, когда я приеду, мною сначала позабавятся, как диковинной вещицей, а потом спровадят куда-нибудь подальше, в какую-нибудь дыру на окраине нашей империи, всучив меня престарелому, полупарализованному мужу.
Я согласна, мои замечания насчет нашей с тобой матери слегка грубоваты. Мне не хватает твоей доброты. Особенно по отношению к ее Дражайшему Супругу, нашему Благодетелю, который сделал для нас столько Добра.
Я понимаю, Ирэн, что нам с тобой очень повезло. У нас теперь есть гораздо больше, чем мы когда-либо имели в жизни. И все-таки я скучаю по папочке и, если уж говорить до конца откровенно, просто ненавижу Париж и всех, кто стремится в него попасть. Я совсем на тебя не похожа, дорогая моя. Во мне нет ни естественной, природной доброты, ни выдержанности и спокойствия, ни здравого смысла. И где бы я ни оказалась, меня не покидает чувство, что я фальшивка. Мне кажется, будто я актриса, которая бродит по сцене, пытаясь играть в пьесе, которую она не читала и из которой не знает ни единой строчки. Ты ведь все понимаешь, Ирэн. Так ответь мне, почему я такая дура?
Кейт пыталась хоть немного вздремнуть, но беспокойство не покидало ее. Она села на кровати. Комната была огромна: пожалуй, даже в Нью-Йорке ей редко приходилось бывать в квартирах размером с эту спальню. Из просторных, во всю стену, окон открывался прекрасный вид на холмистую местность, живописно спускающуюся к морю.
Так кто же здесь когда-то жил? Кто заказывал эти лимонного цвета обои и ситцевые занавески с узором из голубых глициний и зеленого плюща? Эту красивую орехового дерева кровать в стиле ампир? Кейт осторожно провела пальцами по прохладной ткани подушки. В углу наволочки перламутровыми шелковыми нитками была вышита монограмма: «И. Э». Может, это был свадебный подарок?
Она потянула на себя ящик прикроватного столика, и он протестующе задрожал, словно сопротивляясь насилию. Что там внутри? Два аккуратно сложенных хлопчатобумажных носовых платка, полупустой тюбик мази от экземы, несколько разнокалиберных пуговиц, расписка от некоего Питера Джонса со Слоун-сквер в получении шерсти, датированная 1989 годом.
Кейт снова задвинула ящик, потянулась к стопке книг на столе. Взяла с самого верха довольно потрепанный томик стихотворений Томаса Мура и открыла его. На чистой странице в начале книги энергичным почерком со множеством завитушек было написано: «Бенедикт Блайт, Тир Нан Ог, Ирландия». Она наугад открыла страницу, заложенную красной шелковой ленточкой.
Вперед
Удивительно безрадостное и унылое стихотворение. Странно и тревожно было думать, что именно его заложила красной ленточкой престарелая женщина, в одиночестве доживающая свои последние дни на берегу моря.
Кейт отправила книгу обратно в стопку к остальным и заглянула в платяной шкаф. Он был пуст, только несколько голых проволочных плечиков висело на перекладине. Да на полках лежало несколько стопок запасных шерстяных одеял. Примерно такую же картину явил перед ней и комод. Пожелтевшая оберточная бумага с цветочным узором и несколько выцветших пакетиков с лавандой – вот и все, что там осталось.
Она повернулась к туалетному столику. Серебряная щетка и гребень, фарфоровое блюдце с побуревшими проволочными шпильками, покрытая слоем пыли коробочка – тальк с ароматом ландыша. И старая черно-белая фотография, скорее всего, на ней были сняты Ирэн и ее муж. Кейт взяла снимок, чтобы хорошенько рассмотреть. На фото супругам было уже, наверное, за семьдесят; оба стояли прямо, словно аршин проглотили, довольно близко, но не касаясь друг друга. Ирэн худая как щепка (ну просто кожа да кости), в темном, прекрасно скроенном костюме, на голове элегантная соломенная шляпка. Муж ее – в полном мундире своего полка, смотрит горделиво, даже молодцевато; в одной руке трость с серебряным набалдашником, а под мышкой – шляпа. Слегка вздернув подбородок, Ирэн улыбается; глаза ясные, голубые, в молодости они наверняка были ярко-синими. Хотя супругов явно снимали в солнечный день, но фотография все-таки получилась не очень хорошо, с дефектами. У полковника на правой стороне головы какое-то странное пятно… Или это тень? У Ирэн в руке какой-то значок с надписью, но буквы настолько мелкие, что разобрать невозможно. Похоже, лорд и леди Эйвондейл запечатлены во время очередного съезда ветеранов.
Интересно, где этот значок теперь? Где все эти символы, знаменующие филантропическое служение Ирэн Эйвондейл на благо Империи, которому она посвятила всю свою жизнь?
И комната эта олицетворяла собой идею порядка, столь старомодно милого и на удивление не бросающегося в глаза, словно театральные декорации. Такое чувство, словно чья-то большая и сильная рука взяла и сгладила здесь все неясное и двусмысленное. Интересно, была ли на самом деле жизнь Ирэн столь приличной и респектабельной? Или просто кто-то сумел убрать отсюда все интимное, что могло характеризовать человеческие слабости хозяйки?
2
Перевод А. Плещеева. – Здесь и далее прим. перев.
