Дневник провинциальной дамы - Делафилд Э. М. (книги полностью txt, fb2) 📗
Тронута и даже ненадолго задумываюсь, уж не ревнует ли Роберт. Но это подозрение тут же улетучивается, поскольку он заговаривает о том, что с утра не было горячей воды.
7 января. Роуз ведет меня на ужин в литературный клуб. Иду в Голубом платье. Поражена тем, как много в зале молодых мужчин, дерзко одетых во фланелевые рубашки без галстуков и с волосами, зачесанными торчком. Сопровождают этих молодых людей рыжеволосые девушки в креповых платьях с рисунком и в бусах. Все остальные в вечерних нарядах. Меня представляют выдающемуся редактору, который оказывается приятной женщиной. Спросить бы, почему приз в еженедельном конкурсе, который проводит ее газета, так часто делится между несколькими участниками, но это неуместно, и Роуз будет за меня стыдно.
За ужином меня усаживают рядом с прославленным автором бестселлеров, который, очевидно, по доброте душевной просвещает меня относительно уклонения от уплаты налогов на сверхприбыль. С легкостью скрываю от него досадный факт: я сейчас не в той ситуации, чтобы мне требовались такие сведения. Напротив сидит очень выдающийся художник, который постепенно становится все общительнее. Это побуждает меня напомнить ему, что мы встречались раньше – в старые добрые хэмпстедские времена. Он с энтузиазмом сообщает, что прекрасно меня помнит (мы оба знаем, что это неправда), и наобум добавляет, что с тех пор следил за моим творчеством. Чувствую, что лучше не задавать уточняющих вопросов. Позже оказывается, что выдающийся художник пришел без гроша в кармане, и всем его соседям по столу приходится одолжить ему сумму, которую требует старший официант.
Радуюсь тому, что со мной нет Роберта, и совершенно уверена, что утром выдающийся художник ничего не вспомнит, а посему не вернет мне три шиллинга шесть пенсов.
Роуз любезно платит не только за себя, но и за меня.
(NB. Традиционные английские блюда, и без того не отличающиеся изысканностью, на публичных мероприятиях вроде банкета становятся прямо-таки тошнотворными. Даже страшно подумать, как восприняли бы иностранные гости сегодняшнюю рыбу, не говоря уже о других блюдах.)
Роуз представляет мне молодого джентльмена и шепотом поясняет, что он – соавтор одноактной пьесы, которую трижды давала театральная труппа в Югославии. Чуть позже джентльмен случайно упоминает, что встречал леди Бокс и та показалась ему крайне неприятной особой. Мы сразу же находим общий язык. (Вопрос: Не является ли неприязнь одним из самых мощных объединяющих факторов? Ответ, к большому сожалению, утвердительный.)
Чрезвычайно выдающаяся Писательница подходит ко мне (очевидно, приняв за кого-то другого) и приветливо заводит беседу. Говорит, что ей пишется только с полуночи до четырех утра, да и то не всегда. А когда не пишется, она играет на органе. Очень хочется спросить, замужем ли она, но возможности вставить какой-либо вопрос не представляется. Она рассказывает мне о продажах своих книг. О последней вышедшей книге. О новой, которую сейчас пишет. Потом извиняется, мол, ей много с кем надо обязательно поговорить, и пытается догнать известного Поэта, однако тот успевает уйти. Хорошо его понимаю.
Произносятся речи. Как это часто бывает, поражена степенью чужого красноречия и глубины мысли и думаю, что вот была бы незадача, если бы речь пришлось произносить мне, хотя по ночам часто не могу уснуть, сочиняя совершенно восхитительные пассажи, адресованные слугам, леди Б., Мадемуазель и остальным, но никогда не достигающие их ушей.
После ужина перехожу от одной группки людей к другой и встречаю знакомого литератора, имени которого не помню. Интересуюсь, публиковал ли он что-нибудь в последнее время. Литератор отвечает, что его труды не предназначены для публикации ни сейчас, ни в будущем. Думаю, что многим не помешало бы относиться к своему творчеству подобным образом. Однако вслух этого не говорю, и мы беседуем о Ребекке Уэст [42], развитии авиации и доводах за и против оленьей охоты.
Роуз, которая все это время обсуждала американскую психиатрию с датским художником, спрашивает, готова ли я уже пойти домой. Выдающийся художник, который сидел напротив меня за ужином, предлагает нас подвезти, но в дело вмешиваются его друзья. Знакомый, чье имя я забыла, отводит меня в сторонку и уверяет, что Д. А. не в том состоянии, чтобы подвозить кого-то домой, и ему самому требуется сопровождающий. Мы с Роуз уезжаем на метро. Способ более прозаичный, зато надежный.
Засиживаемся до часу ночи, обсуждая представителей творческих кругов, в частности тех, кого видели и слышали сегодня вечером. Роуз предлагает мне почаще приезжать в Лондон для расширения кругозора.
9 января. Вернулась домой вчера. Робин и Мадемуазель друг с другом не разговаривают, и это как-то связано с разбитым окном. Вики сразу же сообщает мне по секрету, что выучила новое Плохое Слово, но пока что не собирается его произносить. Тревожит меня это «пока что».
Кухарка выражает надежду, что я хорошо развлеклась, мол, в сельской местности слишком тихо. Ухожу, не дожидаясь, пока она скажет что-нибудь еще, но прекрасно понимая, что это не последний подобный разговор.
Пишу письмо Роуз, в котором благодарю ее и заодно объясняю, почему какое-то время не смогу расширять кругозор вне дома.
14 января. Уже не впервые наблюдаю, как банальнейшая простуда портит внешность, причем не только нос и верхнюю губу, но также волосы, цвет лица и его черты. Кухарка утверждает, что простуда обычно ходит по дому, пока не переболеют все, вот, например, у нее самой уже несколько недель болит горло, но не поднимать же шумиху из-за такого пустяка. (Вопрос: Это намек, что и я должна демонстрировать – но не демонстрирую – такую же крепость духа?) Мадемуазель говорит, мол, она надеется, что дети не подхватят от меня простуду, но утром оба чихали. У меня заканчиваются носовые платки.
16 января. У всех заканчиваются носовые платки.
17 января. Мадемуазель предлагает использовать марлю. В доме ее нет. Я говорю, что схожу и куплю. Мадемуазель предостерегает меня, что от свежего воздуха может быть пневмония. Совсем не британский подход, но возражать нет сил, да к тому же Мадемуазель вызывается пойти сама. «Madame, j’y cours» [43]. Она надевает черные лайковые перчатки, ботинки на пуговицах и с острыми носами и каблуками, шляпку с небольшим пером, черный жакет, повязывает вокруг шеи несколько шелковых платков и уходит, оставляя меня развлекать Робин и Вики, которые лежат в постелях. Через двадцать минут после ее ухода вспоминаю, что сегодня магазин закрывается раньше.
Поднимаюсь в детскую и предлагаю почитать лэмовские «Сказки Шекспира» [44]. Вики предпочитает «Пипа, Сквика и Уилфреда» [45], а Робин хочет «Путешествия Гулливера». Сходимся на «Сказках братьев Гримм», хотя это так себе компромисс: едва ли повествование вполне отвечает современным идеалам. Обоих детей очень увлекает история про крайне сомнительного Персонажа, который получает состояние, славу и красавицу-принцессу с помощью лжи, насилия и коварства. Уверена, что это разрушительным образом скажется на их будущем.
Мадемуазель еще не вернулась, но заходит Жена Нашего Викария. Спускаюсь в прихожую, чихая на ходу, и говорю, что, наверное, лучше бы ей не задерживаться. Она соглашается, что, конечно, не стоит, она всего на минутку, и пускается в длинный рассказ про ячмень на глазу у Нашего Викария. В ответ слышит от меня про кухаркино больное горло. Это ведет к обсуждению сквозняков, обогревателя в церкви и новостей от леди Бокс с юга Франции. Жена Нашего Викария получила от нее открытку, на которой леди Б. крестиком отметила окно своего гостиничного номера. Она тут же достает открытку из сумки и демонстрирует мне с комментарием: «Любопытно, правда ведь?» Вру, что да, очень. (NB. Правду говорить чрезвычайно трудно. Это моя личная, крайне острая идиосинкразия или другие страдают так же?) Испытываю сиюминутный порыв пожаловаться Жене Нашего Викария, но решаю, что лучше не надо.
