История городов будущего - Брук Дэниэл (читаем книги онлайн без регистрации TXT) 📗
Из окон вертикального особняка Амбани отрывается лучший в городе вид на закат и на мечеть Хаджи Али – фантасмагорическое место с самой высокой в городе концентрацией унижений и отчаяния. Каждый день во время отлива, когда к расположенной на небольшом островке мусульманской святыне открывается пеший доступ из Мумбая, мечеть Хаджи Али становится сценой своего рода конкурса красоты наоборот. Как только вода отступает, нищие калеки выстраиваются вдоль перешейка, чтобы клянчить у благоверных мусульман прописанную в Коране милостыню-закят, выставляя напоказ свои увечья и фактически конкурируя между собой на свободном рынке убожества. По мере продвижения паломника к святыне ему демонстрируется то слоновая болезнь, то поздняя стадия проказы, то результаты намеренного членовредительства профессиональных нищих. Смуглый мужчина с трепещущей культей вместо ноги печется на солнце, опустив лицо и без конца твердя по-арабски первую фразу мусульманского символа веры: «Нет бога, кроме Аллаха, нет бога, кроме Аллаха». Зрелище заставляет усомниться, смотрит ли на все это Бог – или только Мукеш Амбани?
Однако никакой закят не может заменить функционирующую городскую администрацию. Мумбай изнывает под тяжестью все большего числа людей и все большего количества вещей. В то время как крупные города в других развивающихся странах, в первую очередь Шанхай, реализовали масштабные инфраструктурные проекты, в Мумбае мало что изменилось со времен британского владычества, хотя теперь население города составляет 20 миллионов, по сравнению с четырьмя на момент обретения независимости27. Поезд с вокзала Чхатрапати Шиваджи (бывшего вокзала Виктория) в Тане, города на материке сразу за проливом, сегодня идет пятьдесят пять минут, что не принципиально меньше, чем в 1869 году, когда поездка занимала час двадцать28. За годы, которые ушли на проектирование и строительство единственной линии мумбайского метро, в Шанхае построили самую большую в мире подземку.
Каждый год в пригородные поезда втискивается все больше людей. Только за 1990-е годы среднее количество пассажиров в каждом поезде увеличилось на треть, до 4,5 тысяч29 человек. В вагонах, несмотря на тропическую жару, нет кондиционеров, поэтому двери всегда держат открытыми. В час пик туда набивается столько людей, что они становятся единой органической массой, покачивающейся в такт движению поезда, а самые отчаянные молодые люди висят на вагонах снаружи. Каждый день в системе пригородного сообщения погибает около дюжины человек30 – как правило, это те, кто слишком далеко высовывается из открытых дверей или неверно оценивает время, необходимое, чтобы перебежать пути перед приближающимся поездом. Поскольку земля вдоль железной дороги принадлежит государству, обе стороны путей сплошь заняты трущобами.
Смертельные случаи стали такими обыденными, что процедура сбора трупов отлажена по крайней мере не хуже, чем само движение составов. На каждой станции имеются носилки и особые сотрудники, в чьи обязанности входит удаление тел с путей. Местная компания, торгующая воздушными змеями, в порядке благотворительности снабжает узловые станции свежими белыми саванами. Явление это настолько будничное, что, когда поезд вдруг останавливается, пассажиры просто молча ждут в изнуряющей духоте. Жаловаться на то, что ты опаздываешь, – это дурной тон и плохая карма. Кроме того, в Мумбае каждый когда-нибудь задерживался из-за несчастного случая на железной дороге, поэтому такие опоздания легко прощаются.
Даже в самых громких инфраструктурных проектах современного Мумбая просматривается затаенное осознание беспомощности. В городе, где приезжим невозмутимо сообщают, что час пик длится с девяти утра до часа дня и с четырех до одиннадцати вечера, самым дорогостоящим общественным сооружением стала обошедшаяся в 350 миллионов долларов эстакада имени Раджива Ганди31 – новенький белоснежный мост в никуда, который соединяет два смежных участка земли. Мост – а скорее, автомобильный объезд над морем – можно сравнить с коронарным шунтом, к которому прибегают хирурги, когда артерия так забита, что для кровообращения необходим альтернативный маршрут. Скоростное шоссе по суше было бы куда более эффективным – но его строительство подразумевало бы массовые выселения, невообразимые в стране, судебная система которой надежно защищает права сквоттеров. Жители трущоб – это чей-то электорат (трущобные районы Мумбая называют «банком голосов»), и выселить их без многолетней тяжбы, как правило, невозможно. Понимая, что урна для голосования – это залог их влияния, жители мумбайских трущоб демонстрируют почти стопроцентную явку32 на выборы, в то время как зажиточные горожане едва ли не бойкотируют их, полагаясь в отстаивании своих интересов только на деньги. Разумеется, неэффективный, но эффектный мост страшно популярен среди неголосующих мумбайцев с личными шоферами, поскольку он почти на час сократил привычный для глобальных индийцев маршрут из аэропорта в финансовый центр.
Для пешеходов город построил более скромные мосты в никуда. Новый офисный район, возведенный на месте закрывшихся фабрик, испещрен не подлежащими выселению трущобами, через которые переброшена целая система надземных переходов. По существу, это тротуары на уровне третьего этажа, соединяющие различные здания, которые и без того соединены улицами. Главное, что эти защищенные от солнца галереи позволяют ходить над трущобами, а не через них. С высоты двух лестничных пролетов открываются виды на косые брезентовые крыши; на коз, пасущихся на стихийных помойках; на зловонные, забитые мусором сточные канавы; и на трущобную улицу с трехэтажными самодельными зданиями, увешанными кое-где зелеными полотнищами, означающими, что это мусульманские трущобы, а не индуистские. Все эти мосты в никуда – плоды стратегии «умри ты сегодня, а я завтра», оставляющие удручающее впечатление, что проблемы Мумбая XXI века нельзя решить, а можно лишь временно обойти.
Воплощением всего самого диковинного, что есть в новом Мумбае, стали проекты, в которых расселение трущоб совмещается со строительством элитного жилья, а непобедимая нищета города соседствует с его невероятными богатствами. При такой точечной застройке девелоперы получают квартал трущоб и право соорудить на его месте высотки с дорогими квартирами, но в обмен должны переселить прежних обитателей в построенные здесь же дома средней этажности с крошечными двухкомнатными жилищами, где в одной комнате совмещены функции гостиной и спальни, а в другую втиснуты и кухня, и ванная. Подобное «решение» могло родиться только в Мумбае, где демократия делает невозможным насильственное переселение, а тысячелетний опыт кастовой системы учит, что жизнь рядом с трущобами вовсе не унижает богатых, как и близость к роскошным небоскребам не повышает статус малоимущих.
Самый известный из таких комплексов – похожие на ракеты башни-близнецы, которые на сегодняшний день являются высочайшими зданиями в Мумбае. Подобно видению из страны Оз они возвышаются в конце Фолкленд-роуд, самой злачной улицы города, где представительницы древнейшей профессии выставляются ночами напоказ в особых клетках, а цены на их услуги начинаются от пятидесяти рупий (это примерно доллар). Квартиры в спроектированных Хафизом Контрактором высотках с ностальгическим названием Imperial Towers продаются по 20 миллионов долларов, а из их окон во всю стену владельцы любуются видом на расположенные прямо у них под носом убогие бетонные коробки для переселенцев из трущоб. Покрытые подтеками и грязью, они стоят посреди пыльного пустыря с потрепанной детской площадкой и уже сейчас кажутся очень старыми. Среди уцелевших пока трущоб, которые вскоре тоже пойдут под снос, маленькая темнокожая девочка с белокурой куклой в руках бредет по проулку, сплошь заклеенному шафрановыми плакатами партии «Шив сена», – и это зрелище не вселяет надежды, что решение проблем города может быть найдено или хотя бы кем-то ищется. То же самое можно сказать о безработных парнях, которые играют в крикет во дворе, – да и о тех, кому удалось получить работу на стройке, и которые теперь машут лопатой, стоя на куче земли в пляжных шлепанцах.
