Тайна гибели адмирала Макарова. Новые страницы русско-японской войны 1904-1905 гг. - Семанов Сергей Николаевич
Тут надо оговориться, чтобы представить себе всю глубину случившегося. Военные уставы — чтение не из легких, но полны глубокого смысла, ибо в сгущенном виде обобщают страшный опыт человека в час смертельной опасности. Так вот, в морских уставах таких славных флотов, как голландский, английский, немецкий, ныне американский, имеется уставное положение, по которому корабль, исчерпавший боевые возможности, может сдаться противнику. Первый русский морской устав был составлен при Петре Великом (и при его участии). Там положение о сдаче корабля (при любых обстоятельствах) даже не упоминалось. Русские моряки не сдаются. Любопытно, что это положение сохранилось в советских уставах, в российских тоже.
Эту великую гордость русского флота, образ несгибаемого мужества наших моряков, взращенный веками, унизил ничтожный адмирал Небогатов! После войны его судили, суд превратился в примечательное общественное явление. В ту пору разложение русского «образованного сословия» достигло предела, воспевались декадентство всякого рода, поношение веры и нравственности, семейных и государственных устоев, даже пораженчество. В этих условиях адвокаты Небогатова — пораженцы по убеждению и евреи по происхождению — пытались доказать, что струсившего адмирала не обвинять нужно, а едва ли не награждать: ведь своей капитуляцией он «спас» тысячи жизней… Проявил «гуманизм», так сказать. К счастью, в суде заседали опытные морские офицеры, они понимали, что для русского моряка достойнее погибнуть во имя присяги, а не спасти шкуру поднятием рук. Небогатова приговорили к повешению, но Николай II помиловал его, как и предателя Стесселя.
Участников несчастного Цусимского сражения осталось немного. И очень мало кто из них оставил свои воспоминания — правдивое свидетельство очевидца. Более того. Многие десятилетия и даже до наших дней отчасти основным источником в популярной литературе стал роман А. Новикова-Прибоя «Цусима» (издан в 1932–1935 годах). Автор в описываемое время служил буфетчиком на броненосце «Орел», потом попал в плен к японцам. К сожалению, он следовал марксистской «обличительной» тенденции, когда в двадцатых — начале тридцатых годов полагалось поносить «проклятое прошлое» России, а ее воинскую историю — особенно. Книга эта крайне пристрастна, но других пока на этот сюжет не создано.
Автор же публикуемого ниже мемуарного отрывка — офицер броненосца «Сисой Великий» Александр Владимирович Витгефт, сын адмирала, погибшего в бою под Порт-Артуром, о чем уже говорилось. Весь бой он провел на корабле, а ночью корабль получил торпедное попадание, которое оказалось роковым. Витгефта вытащили из воды японские рыбаки. Четыре года спустя он по памяти написал воспоминания, интересные и полные драматизма. Опубликованы они были полвека спустя в малотиражном историческом журнале.
Воспоминания А. В. Витгефта о сражении при Цусиме
Заревели и наши пушки. Первое время особенно старалась совершенно бессмысленно наша 75-мм батарея, так как все равно снаряды ее не долетали до неприятеля (расстояние было 60–50 кабельтовых). Однако это не мешало командиру ее, лейтенанту Щ. вопить во всю глотку: «подавай патроны скорее» и держать безумно беглый огонь. Рассудив, что таким образом 75-мм батарея бессмысленно выпустит весь запас снарядов без всякого вреда неприятелю, а между тем ночью именно она и понадобится, я взял на себя и приказал подаче не подавать больше снарядов при общем одобрении команды, которая говорила: «так ведь нам ночью нечем будет отбиваться от миноносцев».
Первые полчаса боя никаких повреждений «Сисой» не получил, и было особенно тягостно стоять без дела и ждать чего-то. Я тогда завидовал офицерам, которые были при орудиях, — не имели времени для жуткого чувства стоянки без дела. Чтобы занять себя и подбодрить людей трюмно-пожарного дивизиона, я пошел обходить палубы, помещения динамомашин, заходил в подбашенные отделения посмотреть подачу и, наконец, зашел в 6? батарею. В ней царило оживление; офицеры и прислуга орудий спокойно снаружи, но, по-видимому, в несколько приподнятом нервном состоянии вели частый огонь. Звонили указатели, выкрикивались плутонговым командиром лейтенантом Бушем установки прицелов.
Я подошел к Бушу, спросил, хорошо ли работает электрическое горизонтальное наведение, и, получив утвердительный ответ, вместе с ним стал смотреть в бинокль на неприятельский флот, который оказался лежащим на параллельном курсе. Среди мглистой погоды серые силуэты двенадцати японских броненосцев были как-то туманно видны и точно расплывались в атмосфере. На них то и дело вспыхивали огоньки выстрелов и был слышен свист снарядов, ложащихся впереди «Сисоя». Заглянув через амбразуру вперед, я увидел у борта «Осляби» целый ряд столбов воды от падающих снарядов, который приближался к броненосцу, и вдруг левый борт «Осляби» начал окутываться черным дымом с желтоватым оттенком, и в этом дыму вспыхивало пламя. Очевидно, сноп падающих снарядов, ложившийся раньше недолетами, дошел до «Осляби» и обрушился на него. В этот момент минный квартирмейстер прибежал и доложил, что из борта левого переднего бортового минного аппарата хлещет вода в броненосец, так как, по-видимому, крышка разбита снарядом.
Я побежал туда и увидел, что действительно из-за шарнира носового аппарата бьет струя воды, иногда прерываясь, струя дюймов шести диаметром. Около десяти минут мы возились, забивая койку в шарнир аппарата, пока течь почти не перестала. В это время слышно было два-три глухих удара в борт от попавших в броню снарядов.
Дальше я совершенно потерял счет времени, так как все время пришлось бегать и распоряжаться. Прибежал сверху минный механик Щетинин и взволнованным голосом сообщил мне, что «Ослябя» тонет. Это известие дошло, очевидно, и до находящейся внизу команды, так как лица сразу стали серьезными. Вдруг из кочегарки доложили, что потухло освещение: через пять минут была протащена летучая питательная проводка, и освещение возобновилось.
Вскоре у нас в 6? левом бомбовом погребе, очевидно, от упавших через трубу осколков, загорелись маты. Я прибежал к нему и застал уже там трюмного механика Кошевого и минного механика Щетинина, открывавших затопление погреба. Но совсем затопить погреб не пришлось, так как не растерявшиеся его хозяева, не выходя из погреба, затушили пожар водой, отчего трюмный механик снова закрыл кран затопления. Погреб был затоплен только фута на три.
Через некоторое время мне доложили, что в батарейной палубе попавшим через амбразуру снарядом разбита помещенная там динамомашина, работавшая на горизонтальную наводку 6? пушек. Приказав немедленно переключить магистраль горизонтального наведения на нижнюю носовую динамомашину, я побежал в батарею и увидел, что у динамомашины разбит коллектор и исковеркана одна из стенок выгородки, в которой динамо стояла. Минер и минные машинисты оказались целыми. В батарее по-прежнему шла работа, громыхали пушки. Раненых и убитых еще не было. Только что я спустился вниз, как появился первый раненый — унтер-офицер, стоявший под флагом, которому расшибло осколком ключицу и ранило в ногу. Его вели вниз под руки двое матросов, причем он громко стонал. Вид первого раненого на меня сильно подействовал; на команду же он в первый момент подействовал, по-видимому, еще больше: видны были устремленные на него со страхом многие глаза.
Так как мне доложили, что в кормовое отделение — в кают-компанию — попал снаряд и сделал громадную пробоину надводную, то я быстро встрепенулся от впечатления раненого, которого уже в это время доктора приняли и клали на операционный стол, и подрал в кают-компанию. Здесь я увидел ревизора, мичмана Мартьянова, веселым голосом распоряжавшегося заделкой надводной пробоины громадных размеров, высотой от палубы до палубы и шириной сажени 1 1/2. Хотя пробоина была и надводная, но от свежей волны через нее плескала вода, почему ревизор и старался заделать ее при помощи командных тюфяков, брезента, мешков с углем, каютных дверей и бревен, — подпоры, которые у нас заранее были изготовлены и перед боем разложены вместе с деревянными клиньями по помещениям для подпирания водонепроницаемых дверей и переборок, на случай затопления отделений, так как мы не особенно доверяли крепости дверей и переборок.
