Ассасин - Мелан Вероника (читать хорошую книгу TXT) 📗
— А что сказали на суде? Как объяснили?
Свой суд я помнила настолько ясно, как будто все случилось вчера: жесткие равнодушные лица представителей Комиссии, небольшую комнату, пустой стол, страшные слова.
— Сказали, что я что-то нарушил, а что, я так и не понял. Витиевато прозвучало, слова слились в одно, да и страх не помог — я тогда все ждал оглашения приговора, в стрессе находился.
Понимаю его.
— Дождался. А на следующий день уехал в Корпус. Принудительно-добровольно, так сказать.
И снова над полянкой воцарилась тишина. Только Лайза изредка скребла ложкой по дну тарелки — доедала салат.
— Значит, ты так и не знаешь точно — из-за друга такое произошло или из-за флажков?
— Не знаю. — Эд, совсем как когда-то, вновь стал серьезным, угрюмым. — Но флажки я больше не ставил, к границе не ездил. К «другу» тоже — ну его! Мы с Ниссой просто взяли кредит и купили ранчо. Вот расстроимся вширь, разрастемся, лошадей начнем разводить, тогда и отдадим все. Наладится оно потихоньку, уже наладилось.
— А про Ниссу расскажете?
Ну Лайза, ну чертовка!
Думала, Эд нахмурится еще больше, но тот наоборот просветлел лицом.
— Расскажу, чего нет-то? Ты про Корпус говоришь?
Подруга пристыженно кивнула. «Ага, — возликовала я внутри, — значит, совесть все-таки есть!» Но любопытство меня терзало тоже, а значит, не такими уж разными мы были.
— Да двойную бухгалтерию она когда-то вела. Не хотела, но согласилась — ей за это процент шел. Жила бедно в то время, перебивалась, чем могла, — понять можно.
«Можно, — мысленно согласилась я, — когда ты бедный, оступиться легко».
Вот так все оказалось просто — вроде бы и за дело оба попали в Корпус, а вроде бы и нет. Не поймешь. Можно ли судить человека за мошенничество? Конечно. А за бедность? Сложный вопрос. А флажки Эда… Тут вообще непросто, чужая душа — потемки. А душа представителей Комиссии — это не просто потемки, это дыра космического масштаба. Кто там разберет, что внутри? Для себя я сделала простой вывод: они — Нисса и Эд — прекрасные люди. Какими были, такими для меня и остались — радушными, честными, всегда готовыми помочь, — настоящими друзьями.
— Ну как, утолил я ваше любопытство?
Я улыбнулась стыдливо и с признательностью, Лайза потупилась:
— А ничего, что я так прямо спросила? А то я чего-то переживаю теперь…
— Переживаешь? Да брось! Не вопросы ставят людей в тупик, запомни, девочка, а их собственные ответы. Человека нельзя смутить — он сам себя смутить может, а мне скрывать нечего. И Нисса бы вам спокойно ответила, она себя не стесняется. Признает, что в чем-то хорошая, в чем-то плохая, за то и люблю.
А ведь он прав, подумала я, все мы в чем-то хорошие, в чем-то плохие. Нет злых и добрых, нет стопроцентного разделения — все это крайности. Люди — всегда смесь оттенков, вариации, все вместе и сразу. Вот и Рен — плохой он или хороший, если наемник? А я, если художник, то сразу хорошая? А если злая внутри или жадная? Эд прав — не вопросы смущают людей, а собственные на них ответы. Почему-то за этот вечер я была ему особенно признательна.
А Лайзу все равно собиралась пнуть.
Но это позже, когда вернемся на ранчо. Или домой. Или когда-нибудь.
Прогорел и погас наш костерок, закончился салат, миски отправились в привязанную к седлу сумку. Недовольно фыркнула, когда ее начали отвязывать от дерева, Волнушка, радостно заржала Комета.
Мы тронулись в путь.
Эпилог
Она подарила нам с собой по две баночки черничного джема, а еще по вышивке — две квадратные рамочки с натянутыми внутри лоскутами белой ткани. А на лоскутах вышиты загорающие на берегу пруда подружки — мы: одна в розовом купальнике, вторая в белом в синюю полоску. А рядом уточки. Мне достался лоскут, где уточки справа, а Лайзе — слева.
Мы долго держали подарки в руках, рассматривали, все никак не могли убрать в сумку, любовались. А потом обнимали хозяев.
— Вы ведь еще приедете?
— Обязательно приедем!
— И комната вас будет ждать, все в ней оставим как было.
Ага, все, только картины мои добавятся, но об этом я при Ниссе молчала.
Рен приехал раньше — не вечером, как говорил накануне по телефону, а еще до обеда — соскучился, я по нему видела. И я сама, несмотря на ежедневные звонки, соскучилась и теперь смотрела на любимого мужчину как в первый раз. Любовалась каждой черточкой на лице, глазами, губами, подбородком — всем-всем-всем. Млела, глядя на широкий разворот плеч, мечтала забраться на колени. На шею не кинулась только из-за посторонних, постеснялась, но он все понял, прочитал по моему взгляду — всегда это умел.
И снова дорога.
Гул машины, спокойные руки водителя на руле, плывущие за окнами пейзажи. Все так же и не так. Туда мы ехали белые, обратно возвращались коричневые, печеные. Тогда не знали, чего ожидать, лишь надеялись, что отдых пройдет хорошо, теперь вовсю скучали по плато, долинам, ранчо и лошадям. Тогда мы были полны предвкушения — фантазировали, придумывали, — теперь были полны эмоций и воспоминаний. Умиротворенные, отдохнувшие, как будто бы даже повзрослевшие.
Когда машина остановилась у ближайшей заправки и Рен вышел — «Нужно заправить, посидите?» — Лайза какое-то время смотрела в окно, потом повернулась ко мне и требовательно, с ноткой мольбы попросила:
— Ты ведь позвонишь мне в следующий раз? Не возьмешь с собой кого-то другого, не уедешь одна… не бросишь?
— Глупая! — Глядя на нее, я улыбалась. Она правда могла подумать, что в следующий раз я укачу на ранчо без нее? Да как же! Ведь мы — команда, мы всегда вместе, мы обе — часть счастливых воспоминаний.
А ведь она волновалась, переживала, я видела. И хотела ее пнуть. Да я любила ее больше жизни, эту синеглазую дурочку.
— Ну конечно я позвоню! И поедем обязательно вместе. Не я одна, а мы. Мы, слышишь?
— Обещаешь?
Лайза больше не волновалась, но все еще смотрела серьезно, чуть-чуть нервничала.
— Обещаю. Честно.
— Хорошо.
Подруга уперлась взглядом в заправку — туда, где за стеклом у кассы виднелся Рен, — и кусала губы.
— Эй, ты чего? Что-то не так?
— Да все так… — Руки Лайзы нервно скользнули по ткани шорт, сжали край, отпустили. — Слушай, я хотела тебя кое о чем попросить.
— О чем?
— Ты возьмешь меня к ювелиру?
— Что? К какому?
— Ну, к тому самому. Можно я куплю камень, закажу на нем гравировку и оплачу ее? А ты незаметно положишь этот камень к Рену в корзинку.
Я на какой-то момент опешила, даже рот приоткрыла и не сразу нашлась с ответом.
— Ты серьезно?
— Да.
— Но зачем тебе это?
— Я так хочу.
— И что ты хочешь на нем выгравировать?
— «Заботливость». У него ведь еще такого нет?
— Нет.
— Так ты положишь? Только не говори, что это от меня.
— А как я буду этот камень объяснять?
— Ну, найдешь как. Всегда находишь.
Я долго смотрела на нее — взволнованную, чуть нервную и… такую настоящую. Только такой человек мог стать мне другом, только к такому бы потянулась душа — искреннему, честному, душевному. Наверное, чем-то похожему на меня.
— Хорошо, я положу.
— Правда? Спасибо!
И она обняла меня за шею.
А с улицы, держа в руках шланг и ожидая, пока бак наполнится бензином, на нас, улыбаясь, смотрел через стекло Рен.
«Мы так здорово отдохнули!» — светились от счастья мои глаза. Лайза на него не смотрела, только я.
«Я вижу».
«Но я по тебе очень соскучилась. Очень-очень».
«Знаю. Чувствую. Буду ехать домой быстрее».
«Быстрее не надо, не торопись. У нас впереди много времени. Много-много, вечность».
И счастье, словно лучик, отразилось в серо-голубых глазах, наполнило их теплотой, светом.
Хлопнула дверца.
Зашуршал ремень безопасности, Лайза вернулась на свое место, гордо шепнула: «А у меня есть джем!» — как будто у меня его не было! — завелся мотор.
