Волосы Вероники - Козлов Вильям Федорович (читаем книги онлайн бесплатно TXT) 📗
Я поставил томик Лермонтова на полку, раскрыл папку с рукописью, однако работа не пошла: мысли о Варе не покидали меня. Глаза у нее сухие, а страдает, лучше бы поплакала. Слезы, они, как весенний дождь, смывающий с листьев дорожную пыль, растворяют печаль, облегчают горе… Что же все-таки произошло у них?..
— Па, где у тебя Лермонтов и Тютчев? — подала голос Варя.
В голосе нет обычной звонкости. Грустный голос. Я отнес обе книги дочери.
— Поймали его? — кивнул я на экран телевизора.
— Кого? — посмотрела она на меня несчастными глазами. — Ах да, разведчика… Он все еще под каким-то колпаком.
— Он такой, — сказал я. — Выскочит.
— Из-под колпака?
— Ну да, — сказал я. — Пару серий еще помается под колпаком и выскочит.
— Выскочит… — эхом отозвалась она.
Я не удержался и взлохматил ее недлинные каштановые волосы. Она на миг прижалась к моей руке горячей щекой, потерлась, как в детстве, носом и вдруг всхлипнула. Осунулась моя Варюха; побледнела. Вот и довелось ей испытать первое серьезное разочарование в жизни. А сколько их еще впереди, этих разочарований!.. Наверное, и на философский задумала перейти по этой самой причине. Сейчас ей трудно, потом будет легче. Но бывает и так: первый же суровый житейский урок ожесточает человека, делает его недобрым, такой человек начинает ненавидеть весь мир. Другого опыт превращает в циника, третьего — в равнодушного, четвертого — в злодея.
Слава богу, у Вари еще не слишком далеко зашло с Боровиковым… А может, и далеко, откуда я знаю? Из моей Вари слова не вытянешь. Свои беды-горести не любит сваливать на чужие плечи.
— Ты у меня, па, тонкий, умный, все-все понимаешь, — сказала она, не отпуская мою руку. — Мне хорошо с тобой. И нам никто-никто больше не нужен, правда?
Я молча смотрел на нее. Врать я не умел, а сказать правду было бы сейчас неуместно. Но моя умница Варюха и сама все поняла.
— Я забыла про нее… — сказала она. — Извини. — Она полистала томик Тютчева: — Где-то я прочла: боги обращаются с людьми словно с мячиками… — Она долго смотрела в книгу, потом негромко прочла:
Телефонный звонок заставил нас одновременно вздрогнуть. Варя не пошевелилась, тогда я подошел к телефону. Неожиданно вспыхнувшая злость заставила меня сжать зубы: что за хамство после одиннадцати звонить в чужую квартиру — ведь он знает, что Варя не одна, — и тупо выяснять отношения? Может, он пьяный? Звонит из ресторана?
— Я слушаю! — резко сказал я. — Какого черта… — И осекся. Самый дорогой для меня голос удивленно произнес:
— Кто тебя разозлил, милый?
— Извини… — бросив виноватый взгляд на уткнувшуюся в книгу Варю, я потянул за собой длинный шнур в свой кабинет. — Тут один нахал замучил нас звонками…
— Я… я хочу тебя видеть, Георгий! — В голосе ее было нечто такое, что заставило меня сильно встревожиться.
— Я одеваюсь и еду к тебе, — сказал я.
— Он приехал, — после продолжительной паузы потерянно произнесла она. — Я его никогда таким… странным не видела. Я не могу оставаться с ним в квартире.
— Где ты? — почти крикнул я в трубку.
— Я? Рядом с твоим домом, дорогой.
— Я сейчас! — кричал я в трубку. — Стой у телефонной будки и жди меня! Слышишь, Вероника, я сейчас!..
— Куда же я денусь? — сказала она.
— Ты уходишь? — взглянула на меня дочь.
— Поставь чай, — сказал я. — Да, она любит кофе…
— Все-таки чай или кофе? — Варя улыбалась.
— Куда запропастилась моя шапка? — озирался я в прихожей.
— Она у тебя на голове, — сказала дочь.
Не помню, как я оделся, выскочил на лестничную площадку и, рискуя сломать ногу, запрыгал вниз. На улице было светло — горели фонари, — в рассеянных облаках над крышами туманно желтела луна. В будке телефона-автомата с разбитым стеклом смутно белело ее лицо. Я прижал ее к себе и стал неистово целовать.
— Он… он набросился на меня как зверь, — плача, говорила она. — У него было ужасное лицо, от него разило коньяком. Он неожиданно прилетел на последнем самолете… Я никогда его таким не видела. Георгий, это так отвратительно, когда человек становится похожим на зверя…
— Бедные звери, — бормотал я, гладя ее струящие ся по спине волосы. — И почему все считают, что самое худшее человек перенял у диких зверей?
— Ты о чем, Георгий? — изумленно снизу вверх посмотрела она на меня своими блестящими глазами.
— Это здорово, что ты приехала, — говорил я. — Я тебя больше не отпущу!
— Да-да, — улыбаясь сквозь слезы, соглашалась она. — Ты прав, Георгий. Не отпускай меня… Не надо! — Она встряхнула головой, и длинные волосы тяжело колыхнулись. — Он, как вор, тихонько открыл своим ключом дверь и ворвался в спальню… Он даже заглянул под кровать!
— Он ударил тебя?
— Мог бы, — сказала она. — Я по глазам видела, что мог бы… Потом он валялся в ногах, просил прощения, умолял не уходить… У меня даже ненависти к нему нет — одна жалость. Мужчина, достойный жалости, — это не мужчина. Я ему сказала об этом. Тогда он стал угрожать, говорил, что все равно не даст мне житья, будет преследовать всю жизнь, а дочь заберет себе.
В ее глазах снова заблестели слезы, голова опустилась. Наверное, она приехала на такси, потому что шубка была незастегнута, на голову она ничего не надела, а на улице крепко подморозило. На ногах у нее были легкие туфли на высоком каблуке, в каких ходят в театр. Она дрожала, как в ознобе, на щеках пылали два розовых пятна. И все равно она была красива! Меня так и подмывало схватить ее на руки и медленно подниматься по бетонным ступенькам к себе на третий этаж.
— Как хорошо, что есть ты на свете, — говорила она. — Иначе… иначе мне бы не хотелось жить!
Я обнял ее и повел к своей парадной. Во многих окнах света уже не было. Луна наконец выкарабкалась из белесых облаков и разлила по искрящимся от изморози железным крышам голубоватый свет. Неподвижные черные ветви деревьев казались мертвыми, не верилось, что на них весной набухнут почки и вылупятся клейкие листочки. Мимо с шумом прошел крытый брезентом большой грузовик. В темной кабине краснел огонек сигареты во рту невидимого водителя.
Вероника доверчиво прижималась ко мне, и я как никогда почувствовал свою огромную ответственность перед этой дорогой мне женщиной. Лунный свет разбросал блики по ее черным волосам, зажег в глазах два голубых фонарика.
— У тебя же дочь дома… — вдруг вспомнила она и остановилась. Овальное лицо ее с припухлыми губами повернулось ко мне. — Что она скажет?
— Моя дочь умница, — сказал я. — Она будет тебе рада.
— Господи, — вздохнула она. — У нас теперь будет две дочери…
— Почему две? — рассмеялся я. — Три, четыре и… столько же сыновей!
— Л учше сразу откажись от меня, — сказала она. — Я на такое самопожертвование не способна.
Мы остановились у парадной, я посмотрел на небо. Облака совсем рассеялись, и звезды засверкали ярче. Отыскав глазами знакомое созвездие, я показал его Веронике.
— Волосы Вероники?
— Я думала, это мое созвездие, — грустно произнесла она.
Ее черные в ночи губы совсем рядом, в глазах не одно — десятки созвездий. И Млечный Путь. И все они кружатся, посверкивают.
— Наше, — сказал я и поцеловал ее. Губы у нее были горячими, от волос пахло жасмином. И опять я подумал о весне, распустившихся деревьях, стрижах в голубом небе.
— Ты мне так и не показал ведьмины пляски, — задумчиво произнесла Вероника. Она тоже думала о весне, лете.
— Ты же убежала от меня, — упрекнул я, впрочем без всякой обиды.
— Если бы я не убежала, может, мы больше никогда бы не встретились.
— Я бы тебя нашел.
— А я бы тебя потеряла, — сказала она.
— Мы поедем с тобой летом к дяде Федору, и я покажу тебе ведьмины пляски, — пообещал я, твердо веря, что все именно так и будет.
