Нити жизни (СИ) - де Море Эль (чтение книг TXT) 📗
— При-в-е-т! — гаркнул голос с боку от меня.
Вынимаю наушник, с трудом хлопаю ресницами, чтобы прояснить зрение. Я ослепла — солнце бьёт в глаза.
— Чего приперся? — небрежно бросаю, наконец, разглядев.
Нейл зевнул, да так, что я подумала, меня сейчас затянет в это отверстие, как в пылесосную воронку.
— Может потому, что кто-то прислал мне это, — он ткнул дисплей мне под нос, как улику. На нём — панорама больничной крыши.
— Так это же было пятнадцать минут назад!
— Ну, извини, телепорт еще не изобрели.
— Как и запасные сердца в комплект к порокам.
Он посмотрел на меня, зная всё, совершенно всё обо мне, но, что касалось его, как-то осталось наглухо запертым под замок. На расстоянии мы были свободней в своих мыслях и словах, нежели рядом, где держались, каждый в пределах своего поля. Видимо, говорить откровенности намного сложнее, если говорить их надо в глаза.
Он прочистил горло:
— О чем ты размышляла?
Я пожала плечами. И утопила взгляд в сторону.
— Может, расскажешь, — мягко попросил он.
— О том, что среди живых намного приятнее, чем среди мертвых.
Интересно, знал ли он, что я ни о чем другом не могу думать, как об этом?!
Вдалеке ходят люди, все они разные, со своей историей, а я снова стою здесь и история моя коротка, как сама жизнь.
— М-м-м… в некотором роде, да, — выговорил он, пожалуй, недостаточно быстро. И уселся рядом ко мне на гравий. Помолчал-посидел и, шмыгнув носом, сказал: — Холодно.
— А мне хорошо! — я откинулась на спину, — сопливые могут быть свободны. На улице апрель!
— У меня бронхи, — напомнил он, так, как будто уже гордился этим. Да, вдобавок еще и раскашлялся. — Вот, видишь, это всё из-за погоды и мне говорят, что я так развлекаться буду на протяжении двух лет при каждом смене климата. Вот засада-то!
— Ага. Заливай. Симулянт! Торчишь тут…
— Это что? — оборвал он меня, заметив альбом.
— Да так… ничего, — я поспешила его убрать подальше. Но он оказался ловчее.
— Отдай! — вытаращилась я на него.
— Не-а, — твердо сказал он и вместе с собой поднял блокнот рукой вверх.
— Думаешь, это весело?! Ты похож на корабельную мачту.
Проигнорировав, стал перелистывать папку с листами.
— Отдай! — я повторила попытку, ворчливо возражая и подпрыгнув, почти уцепилась. — Нейл!
— Не тяни, порвешь, — пригрозил он пальцем.
Я набычилась и встала в позу — руки в боки:
— И что дальше?
Стало тихо. Он с задумчивым видом рассматривал мои работы.
— Ты хорошо рисуешь.
— Если речь идет о мрачных перспективах, то отлично.
Опять тишина. Такое молчание было хорошо знакомо.
— Ты в последнее время… — наконец заговорил он и вздрогнул. Что же такого было в моих глазах? Острая боль и полная пустота? Вероятно, и то и другое. Чувство, которое в этот момент испытываю я, мучительно.
Последние несколько месяцев сердечные боли не прекращаются. Сейчас говорю с ним, а сама ощущаю, как колет. Я вроде, как уже привыкла. Но каждый вздох показывает мне, что эта тяжесть, от которой мне не избавиться. Что-то внутри меня отсчитывает моё время. И оно ускользает. Врачи говорят, что меня сейчас может убить даже то, что я вовремя не выпью назначенную таблетку. Я же не желаю верить этому и держусь за последний осколок чуда. Потому что…
— Кто он? — вдруг спросил тот же голос.
С шершавой бумаги на меня смотрело лицо, чьи губы оставили на моих печать. Я неосознанно потянулась и провела ребром ладони по контуру наброска, а затем замерла. Нейл в изумлении глядел на мои действия. И почему я постоянно делаю что-то не то? Стараясь уклониться от ответа, я небрежно бросила:
— Просто человек.
— «Просто человек», — он с сомнением повторил.
— Да, именно.
«Сама-то себе веришь?» — с сарказмом проскрипел кто-то в моей голове, так долго молчавший.
— Я где-то его видел…
— Возможно, это кто-то из больницы. Я уже не помню, — соврала я, отчетливо зная, кто это. Машинально отметив про себя: почему человек, знающий, что это — глупо, все же делает это? И зачем мне, вообще, понадобилось его рисовать? Я не понимаю себя.
— Нарисуешь меня? — Нейл протянул мне альбом.
— Поминальный портрет?
Он скривился, явно не довольствуясь таким аспектом предложения.
— Ладно, ладно, — сказала я, в знак согласия развернула блокнот и, выбрав чистый лист, принялась рисовать.
Он внимательно наблюдает.
Мои движения: круг, две точки, дуга, штришок. Затем вырываю бумагу и сую ему:
— Я закончила.
Его бровь, как-то по-королевски, приподнялась от взгляда на мою карикатуру, а потом этот взгляд достиг меня.
— Я что, так выгляжу?
— Приблизительно. Я приукрасила.
Он рассмеялся. Я тоже. Всё вмиг вылетело из головы.
Спускаясь по лестнице, я шла, ощущая себя заключенной, закованной в кандалы и тянущей за ногами гири. Сердце бухало, одышка не давала спокойно вздымать и опускать грудь. Преодолела я, лишь, цокольный этаж. Пришлось свернуть с лестницы и, пройдя до лифта, спуститься на нем. Вот ирония-то, но похоже я скоро и ходить сама не смогу. Нужно ли мне волноваться на этот счет или не стоит? Ведь я могу и не дотянуть до такой роскоши, как передвигаться в инвалидном кресле.
Я вышла из своих мыслей, когда оказалась перед табличкой: «Кардиохирург. Доктор медицинских наук: Итан Миллер». И в миллионный раз, как делала до этого, постучала в дверь.
Голос из-за двери донес:
— Войдите.
Я вздохнула и толкнула дверь. На той стороне, сказала:
— Здравствуйте, мистер Итан.
Его обычное бесстрастное выражение дало трещину. Он удивленно прищурился. В аудитории повисла почти осязаемая тишина. Я вглядывалась в его лицо, в каждую его деталь. До тех пор, пока не угодила в капкан его глаз. Они так искрились, что у меня перехватило дыхание. В этот момент я вспомнила, как наши губы слились в поцелуи. И моё сердце, бьющееся на один удар быстрей, уже стучало совсем по другой причине, не связанной с диагнозом.
— Привет, — наконец ответил он, — проходи, у нас сегодня назначено?
— Эхо-кардиография. — Я опустилась на кушетку.
Он оглядел меня, но ничего не сказал. Вместо этого, уставился на экран, сверяясь с записями ежедневника. Набрал номер моей палаты в компьютерную программу, и на мониторе высветилось имя — Полина. М. Эхо-кардиография, 10:00.
— Что, не верите?
— Хм, скорее убеждаюсь, — он привалился к спинке стула.
— В чем? В том, что мне стало хуже, так это и так ясно. Если б не моё состояние, ноги б моей здесь не было.
Он повесил на шею фонендоскоп и сел на кушетку рядом со мной.
— Давай, послушаем.
— Ещё чего? — я вцепилась в свою футболку, покраснев.
Он проследил за моим порывом и сжал челюсти так, словно я его оскорбила.
— Что-то не так?!
— А?! Нет, ничего, — промешкалась я, но футболку стащила.
Я не понимала этого раньше. Я планировала к этому не возвращаться, считая, что я к этому не склонна. Но, находясь снова с ним, я как очнулась от забвения и была уже безнадежно зависима от него. И как так получилось, что, несмотря на все контраргументы, представленные моим разумом, я перестала лицезреть в нем бесполое существо в балахоне со значком врача, и смотрю на него, исключительно, как на мужчину.
И поэтому, пока холодный медицинский предмет, управляемый его пальцами, касается моего тела, я пытаюсь представить, каково это быть той, кто чувствует эти руки на своем теле, постегает их тепло и прибывает в их объятиях. Я становлюсь странной…
Каково это, видеть себя в глазах другого и знать, что ты не отражение, а ты — его всё? Хотела бы я это познать до того, как приближусь к смерти.
Я всегда находилась в уверенности, что любви не бывает, как таковой, это всё ограниченность выбора, отсюда все эти рабочие романы и стремительно заканчивающиеся интрижки. Но. Что же это тогда? Если, даже после того, как я попробовала на вкус страх, свою долю боли, пустые слёзы бесполезного одиночества, и старалась избавиться от своего наваждения, я не смогла. Сердце само выбрало своего любимого. И я понимаю, что дальше будет лишь сложнее.
