Немцы в городе - Оутерицкий Алексей (версия книг txt) 📗
– А… зачем?
– Посадили, сказали сидеть, – пояснил китаец.
– А что в чане? – спросил я и указательно кивнул вверх.
– Комбикорм.
И тут сквозь щели между досками обиталища китайца я рассмотрел, что у него неестественно вспучен правый бок. Кажется, его печень увеличилась, по меньшей мере, вдесятеро. Я уставился на эту его выпуклость и в голове шевельнулась какая-то догадка, точнее, появилось ощущение, будто я должен знать, что все это означает, что есть в моем мозгу необходимая для этого информация.
– А что с твоим боком? – хрипло спросил я.
– Вздуло… – пояснил китаец, и у меня теперь возникло ощущение, что он пожал бы плечами, если бы смог это сделать в тесноте своего вместилища.
– Поня-я-тно… – протянул я, не зная, что сказать еще, и вдруг заметил белеющую на передней планке его клети табличку.
Я сделал шаг вперед, нагнулся, чтобы прочитать мелко написанные химическим карандашом каракули, и при окружающем скверном освещении не без труда разобрал: «Фуа-гра пролетарский. 1 сорт. Получатель: Москва. Большой ресторан». Не веря прочитанному, я на секунду замер в нелепом положении, затем разогнулся и на ватных ногах шагнул к соседнему ряду клетушек. «Фуа-гра пролетарский. 2 сорт. Получатель: Петербург. Марсельеза».
– Ну, отдыхай, товарищ… не буду тебе мешать… – чувствуя, как волосы на голове встали дыбом, сказал я, потихоньку отступая к двери, но мой собеседник уже похрапывал по причине внезапного наступления сна.
Забыв выключить свет, я как лунатик побрел по длинному коридору, поворачивая голову на двери многочисленных камер и не имея возможности прочитать произведенные на них надписи из-за внезапно начавшейся расплывчатости зрения.
Вдруг впереди, в месте пересечения моего коридора с другим, послышались голоса, и я увидел мужика, толкающего тележку, нагруженную свиными тушами. За ней усилиями еще одного мужика двигалась вторая тележка, и эти двое что-то обсуждали на ходу.
– А я ему конструктивно говорю… как же я тебе дам план, если кормов не хватает категорически, если начальство давно все разворовало! – разобрал я возмущенный голос первого, и не услышал ответа второго, потому что они уже скрылись за углом.
«Камера № 10», – прочитал я, остановившись, и вследствие дальнейшего неодолимого любопытства потянул на себя огромную ручку – здесь нигде не было замков, наверное, по причине отсутствия на комбинате несознательного воровского элемента.
Продравшись материальным телом сквозь жесткие полоски толстого полиэтилена, мешающего рассеиванию в коридор холодного воздуха, я вошел внутрь, уже привычно нащупал выключатель и понял, что очутился в обычной морозильной камере, набитой подвешенными на крюки свиными тушами, в точности такими же, какие я минутой назад видел на тележках работных людей.
Туши висели ровными рядами, разделенные лабиринтами проходов, но что-то во всем этом было странным, нечто, что не позволило мне выключить тусклый свет и покинуть помещение. Я произвел несколько осторожных шагов вперед и в следующий миг почувствовал, как улегшиеся в области головы волосы теперь не просто встали дыбом, а, взбунтовавшись, почти выскочили корнями из своих гнезд.
– Твою китайскую мать! – вырвалось у меня помимо твердой воли, когда я рассмотрел, что на крюках болтаются не привычные для российского глаза свиньи, а туши освежеванных китайцев.
Почему я решил, что это китайцы, мне было неведомо, потому что туши были лишены голов и кожи, и опознать в них национальность было затруднительно, но только такое вот возникло у меня убеждение. Упитанные тела висели неподвижно, отсутствующими головами вниз, зацепленные крюками за связанные ноги.
Я попятился и едва не впал в недопустимую панику, наткнувшись спиной на пластиковые заградители холода, о существовании которых забыл, и выскочил из камеры, опять запамятовав удалить выключателем свет…
Стараясь ступать плотным крестьянским шагом, я пошел по коридору к выходу, пытаясь собраться с мыслями. К сожалению, рабочие с тележками укатили, а больше не у кого было со всей скрупулезностью вызнать, почему свиные туши на комбинате так похожи на освежеванных китайцев и нет ли в этом какого-то производственного нарушения. Естественно, поверить в то, что это и на самом деле китайцы, было невозможным, зато это могло быть проверкой на моральную устойчивость и преданность общему делу, устроенной мне руководством партии в лице члена дальневосточного реввоенсовета, Верховного комиссара Дальневосточной революционной республики, товарища Е. М. Гусмана. Даже нацепленная на правый большой палец связанных ног недавней туши бирка, на которой я минуту назад разобрал химическую надпись: «Юшенг Йо, 27 лет, привес за лето 2 (два) пуда, конвоир рядовой Севастьянов», не могла убедить меня в обратном.
В тревожных чувствах я ткнулся еще в какую-то камеру, и, опасливо приоткрыв дверь, увидел огромный площадью цех, в центре которого стоял массивный агрегат, верхняя часть которого являла собой приемную воронку гигантской мясорубки. Управляемая кем-то кран-балка с крюком, на котором была подвешена связка освежеванных свиных туш, со скрежетом доехала до зева воронки, и работный человек в брезентовом фартуке, стоявший рядом на специальной деревянной площадке, принялся заполошно махать руками.
– Матвеич! – хрипло заголосил он, задрав лицо кверху, – ты ж смотри, подлец, куда двигаешь! Вира! А ну! Вира, тебе говорят, похмельная, можно сказать, твоя рожа! Нарушаешь, можно ответственно заявить, тщательный бесперебойный трудовой процесс!..
Кто-то невидимый приподнял крюк с болтающейся на ней мясной связкой на полметра вверх, и человек махнул рукой уже плавно, с долей удовлетворенности.
– От так… от так, да… А ну, наддай еще чуток вперед, и майна…
Агрегат заскрежетал своими невидимыми рубящими лопастями, и из специального раструба с костяным хрустом бурно полезла плотная кровяная масса, которая, оторвавшись, с громким чавкающим звуком упала в исполинских габаритов жестяное корыто. Кто-то внутри воронки заверещал по-китайски так пронзительно, что голос его вырвался из мясорубного агрегата и перекрыл громкий хруст его проворачивающихся лопастей, а человек в фартуке опять зло заорал кому-то, находящемуся вверху:
– Матвеич! Подпишешь мне в качестве подлинного свидетеля офицьяльный акт! Это кто ж их так глушит, что они своими неорганизованными выкриками опять весь технологический цикл мне тута срывают! Это кто ж у них там в забойном цеху такой криворукий!..
Я тихо прикрыл дверь и поднял глаза, чтобы прочитать зеленую масляную надпись на жестяной дверной оболочке: «Колбасный цех № 1».
Не меньше десятка секунд я стоял неподвижно, перечитывая это еще и еще, а потом мой организм вдруг неодолимо скрючило и я, схватившись руками за живот, побежал, не глядя, по коридору в стремлении донести желудочное наполнение до улицы, где можно было отдышаться свежей атмосферой.
И уже выворачиваясь на крыльце наизнанку, не видя ничего вокруг из-за разноцветных, застивших мое зоркое зрение всполохов, пытался припомнить я, сколько за прошедшее лето сожрал вкуснейшей колбасы, выдаваемой мне на комбинатах в качестве десертного дополнения к революционному фельдфебельскому пайку…
– Вот ты где, – услышал я знакомый голос и кое-как разогнулся из своего вынужденного положения. – Бегать за тобой, что ли… – бубнил худой, лошадиного лицевого облика мастер, пока я пытался сконцентрировать зрение, чтобы прийти в необходимое для надлежащего восприятия окружающей обстановки чувство, – работник ты, конечно, справный, спору нет… вон, какой индивидуальный привес на каждую китайскую голову обеспечил за лето… не было еще ни у кого такого привеса, поэтому предстоит тебе, товарищ Константинов, выступить перед своими сослуживцами на митинге, поделиться передовым, можно сказать, опытом… а сейчас вот тебе пакет… держи, и дуй на железнодорожную станцию, принимать новую партию китайских товарищей из дружественной нам коммунистической страны для откорма оных в рамках международной пролетарской взаимопомощи.
