В тропики за животными - Эттенборо Дэвид (читать полностью книгу без регистрации TXT) 📗
Один из пеонов принес нам кариаму, крупную птицу, которую надо было кормить лягушками. Фаустиньо предложил нам наведаться к колодцу, где, как он уверял, мы найдем их в избытке. Спустившись к пруду, я забросил сеть в темные недра колодца и ощутил подозрительный запах. С первого же раза сеть принесла трех живых зеленоватых лягушек, четырех мертвых (того же вида) и вдобавок — разложившуюся крысу. Вероятно, крыса угодила в колодец случайно, но какой из компонентов нашей питьевой воды лишил жизни таких превосходных пловцов, как лягушки, оставалось зоологической загадкой, решать которую я не имел желания. Следующие два дня мы, прежде чем утолить жажду, тайком пользовались хлориновыми таблетками, но они придавали воде такой отвратительный вкус, что нам пришлось отказаться от этой предосторожности.
Мы прибыли на эстансию в конце засушливого сезона. Большая часть равнины в другое время года была сплошным болотом, теперь же она представляла собой голое, покрытое коркой соли пространство с редкими куртинками засохшего тростника и оспинами затвердевших следов от копыт. Эти следы были оставлены несколько месяцев назад, когда скотина пробиралась по болоту к последним лужицам воды. Кое-где еще сохранились маленькие пятнышки вязкого синего ила, и наши лошади иногда проваливались в них по колено. Иногда мы находили мелкие озерца вроде того, что сохранилось у дома. Эти лужи мутной теплой воды были последним свидетельством потопа, который ежегодно обрушивался на равнину.
Деревья и кустарники могли выжить лишь там, где местность слегка возвышалась над общим уровнем. Тут, недосягаемая для воды, развивалась кустарниковая растительность, так называемое монте. Все растения монте обладали свирепыми колючками, защищавшими их от скота, который в период засухи бросался на любой корм. Многие виды приспособились сохранять воду в себе. Одним для этой цели служили массивные корни, другим, например сторукому, похожему на канделябр кактусу,— утолщенные мясистые стебли. Сим вол растительного мира Чако — дерево палоборрачо — «пьяный чурбан» — удерживало влагу в раздувшемся стволе, густо усеянном коническими шипами. Палоборрачо стояли группами и казались фантастическими бутылями, вдруг пустившими ветви.
В полумиле от усадьбы жили индейцы племени мака. Еще сравнительно недавно они слыли вероломными и кровожадными, и первые белые, пришедшие в их страну, несомненно, давали им повод быть такими. В свое время индейцы редко задерживались на одном месте и кочевали по всему Чако, устраивая стоянки там, где было достаточно дичи. Теперь они жили в деревнях — толдериях, в ветхих куполообразных хижинах, крытых сухой травой. Многие мужчины забросили свое традиционное занятие — охоту и работали на эстансии Фаустиньо в качестве пеонов. Язык этих индейцев на слух заметно отличался от всех других, которые я слышал прежде. Слова их гортанной речи, насколько я мог судить, имели ударение на последнем слоге. От этого речь звучала как-то странно, напоминая магнитофонную запись английского текста, пущенную наоборот.
В первый же день мы познакомились с индейцем по имени Спика. Прогуливаясь вместе с ним по деревне, я вдруг увидел нечто такое, что целиком завладело моим вниманием. Прямо передо мной с грубой перекладины над костром свешивалось ведро, сделанное из гладких серых пластинок — панциря девятипоясного броненосца.
— Тату! — воскликнул я в волнении. Спика кивнул: тату ху. «Ху» на гуарани означает «черный».
— Мучо? Мучо? — спросил я, обводя рукой окрестности.
Спика быстро схватил смысл вопроса и снова утвердительно кивнул. Затем добавил что-то непонятное на мака. Я озадаченно смотрел на него, и тогда Спика нагнулся и достал из золы обломок какой-то пластинки. Я осмотрел ее. Края пластинки расплавились и почернели, но тем не менее я безошибочно признал в ней часть желтой мозаики, составляющей панцирь трехпоясного броненосца.
— Тату наранхе,— сказал Спика.— Портиху,— добавил он, облизнувшись, с подчеркнутой мимикой проголодавшегося человека.
Это слово на гуарани я уже знал от Фаустиньо.
В примерном переводе оно означало «отличная еда».
С помощью комбинации из испанского, гуарани и жестов Спика объяснил, что тату наранхе, то есть апельсиновые броненосцы, в изобилии водятся в монте и его окрестностях. На поверхность они выходят обычно по ночам, но иногда попадаются и в дневное время. В ловушках нет надобности, потому что если уж вы нашли тату наранхе, то спокойно возьмете его рукой.
Спика сказал также, что недалеко от толдерии можно встретить и другого броненосца, тату подху, а Сэнди пояснил, что «подху» означает «желтолапый». Это определение ничего мне не говорило, но тем не менее было ясно, что на территории эстансии водятся по крайней мере два вида броненосцев, которых мы еще не видели. На следующий день мы одолжили у Фаустиньо лошадей и отправились на поиски. Честно говоря, я не очень верил в возможность увидеть броненосцев днем, хотя Спика и уверял, что такое бывает. Но в любом случае поездка обещала быть небесполезной: мы познакомимся с окрестностями ранчо, а это пригодится нам, когда дело дойдет до ночной охоты.
Однако Спика оказался прав. Мы не отъехали еще и мили от дома, как увидели броненосца. Он пересекал эстеро — высохшее болото — всего лишь в нескольких метрах от нас. Сэнди схватил поводья моей лошади, а я соскочил на землю. В длину броненосец был сантиметров шестьдесят или даже больше, то есть значительно превосходил размерами тату ху; желтовато-розовый панцирь покрывала редкая длинная щетина. Коротенькие ножки этого существа изобличали его как весьма посредственного бегуна, поэтому я не бросился тут же ловить броненосца, а затрусил рядом, желая немного понаблюдать за ним. Он на мгновение остановился, взглянул на меня крошечными глазками и покатил дальше по неровной поверхности эстеро, громко похрюкивая себе под нос. Вскоре он очутился в небольшом понижении и, обнюхав его, принялся передними лапами копать землю, отбрасывая ее назад. Через несколько секунд на поверхности остались лишь задние лапы да хвост броненосца, и я решил, что на этом наблюдение можно закончить. Зарывшийся в землю, броненосец, естественно, не подозревал о моих намерениях, и можно было не опасаться каких-либо хитростей с его стороны. Я ухватил зверька за хвост и осторожно вытащил его наружу, а он только пыхтел и хрюкал, продолжая работать передними лапами.
Мы принесли броненосца домой и пригласили Спика для определения нашей добычи.
— Тату подху,— сказал он одобрительно. Мы так и окрестили нового броненосца — Подху. Говоря по-научному, это был шестипоясный, или волосатый, броненосец, которого в Аргентине называют пелюдо (паук). Хадсон, изучавший броненосцев в их естественной обстановке, больше всего восхищался именно тату подху, считая их самыми приспособленными к жизни в пампе животными. У него есть описание необыкновенной истории о том, как волосатый броненосец однажды расправился со змеей. Пелюдо подошел к ней и, не обращая внимания на ее яростное шипение, взобрался на рептилию и стал раскачиваться взад и вперед — при этом неровный край его панциря рвал тело змеи. Несчастная жертва извивалась, билась, кусала своего палача, но тот продолжал свое дело, пока не распилил змею почти надвое. Когда змея наконец испустила дух, броненосец принялся поедать ее, начав с хвоста.
Ежедневно мы исследовали окружающую местность, иногда верхом, в сопровождении Фаустиньо или пеонов. Манера езды индейцев разительно отличалась от принятого в Англии подпрыгивающего стиля. Они как влитые сидели в своих подбитых бараньей шкурой седлах и, казалось, составляли с лошадью одно целое. Я восхищался их искусством держаться в седле и пытался подражать им.
В первые дни, отправляясь верхом, мы надевали на себя все «ковбойские» принадлежности, купленные в Асунсьоне,— бомбачос, сапоги, гетры и фахи, но постепенно от них отказались. Широкие свободные бомбачос идеально подходили для верховой езды в условиях жаркого климата, но, когда нам приходилось спешиваться и продираться сквозь колючие заросли, они становились серьезной помехой. Первая же экскурсия по знойной равнине так изменила форму моих сапог, что носить их стало невозможно. Кожаные гетры сильно стягивали ногу, и к тому же в них было слишком жарко. Фаха выглядела весьма живописно и придавала нам эффектный, исключительно профессиональный вид. Но для того, чтобы как следует обмотать ее вокруг талии, требовалось много сил, и я в конце концов предпочел обходиться без нее, даже ценой риска «разболтать себе кишки». И только пончо действительно пригодились: мы подкладывали их под себя.
