Три женщины одного мужчины - Булатова Татьяна (книги без сокращений TXT) 📗
Тем не менее, прежде чем покинуть квартиру, Вильский заходил к матери и предупреждал, что будет поздно. Но будет обязательно. И ключ с собой. И еда в микроволновке. И пока, в общем.
– Пока, – нехотя роняла Кира Павловна и продолжала, не отрываясь, смотреть в телевизор.
– Женя! – бросалась ему на грудь Марта и исступленно расцеловывала все, до чего могла дотянуться. В этом смысле она не знала ни стеснения, ни меры. – Я как чувствовала, что ты приедешь. Валюха звонила, в гости звала, а я из дома выйти не могу, как будто что-то не пускает.
– Машка! – никак не мог отдышаться Вильский и пытался угомонить вырывающееся из груди сердце.
– Ну что, моя? – заглядывала в глаза Марта и, торопясь, расстегивала куртку, снимала шарф. Она даже была готова снять с Евгения Николаевича обувь, но Вильский никогда не позволял ей этого, дожидаясь момента, когда сможет справиться с этим сам. – Ну что ты, что ты, – лепетала Марта, не видевшая в том, что продиктовано любовью, ничего унизительного, в порыве эмоций даже целовала ему руку и по-бабьи прямодушно говорила: «Ноги мыть – воду пить».
От этих слов Вильский краснел и еле сдерживался, чтобы не заплакать от переполнявших его чувств. «Господи! – произносил он про себя. – Ну за что это мне? Чем заслужил?» И, не дождавшись ответа, как заведенный повторял строки пушкинской элегии: «На мой закат печальный блеснет любовь улыбкою прощальной».
– Женя! Женя! – настойчиво теребила его Марта, видя, что тот уносится мыслями в никуда. – О чем ты думаешь?
– О тебе, – лукавил Евгений Николаевич, и лежавшая рядом Машка расцветала на глазах.
Но вот что странно, Марта отчетливо ощущала свою власть над Вильским, но не торопилась ею пользоваться, потому что вопреки мнению о ней его родственниц сама была готова отдать последнее, лишь бы этот человек был с нею рядом – и не так, на день, на отпуск, а уже насовсем. Как говорится, чтобы «вместе и в один день».
– Переезжай, моя, – всякий раз просила она его и смотрела собачьими глазами в надежде, что непреклонный Вильский дрогнет и, забыв о долге, наконец-то решится.
– Скоро, – грустно улыбаясь, отвечал Евгений Николаевич и, повернувшись на спину, разглядывал сверкающий неоновой подсветкой потолок. – Звездное небо.
– Конечно, моя. Это Люля придумала, говорит, модно, чтоб звездное небо над головой. А ты все не идешь и не идешь, – упрекала его Марта. – А я все жду и жду. Когда это моего кота мама отпустит?
На самом деле Вильского никто не держал, и сама Кира Павловна, чувствуя, что ТАМ с ЭТОЙ у сына все всерьез и надолго, торопила его и царским жестом указывала на дверь.
– Перестань дурить, – уговаривал мать Евгений Николаевич и еле сдерживался, чтобы не хлопнуть дверью: боялся, стены обрушатся.
– Уходи! – гнала сына Кира Павловна и в сердцах отворачивалась к окну, отказываясь признать его право на счастье.
И тогда Вильский аккуратно закрывал за собой дверь, медленно спускался вниз, выгонял из гаража машину и долго сидел на лавочке, уставившись на окна, из которых, мерещилось ему, наблюдает за ним мать. В эти моменты глухая тоска захватывала его душу и предательски нашептывала: «Вернись… Посмотри, как она». И Евгений Николаевич был готов сорваться с места и взлететь на третий этаж, точно ангел, заглядывающий к праведникам в окна, но потом вспоминал «прощальную улыбку любви» и чуть не плакал от ощущения, что время безвозвратно уходит.
Это чувство безвозвратно уходящего времени не покидало его ни на минуту. И чем шире становилась его дорога к Марте и к их общему быту, тем сильнее оно почему-то становилось.
– Моя жизнь движется к концу, – поделился с дочерью Вильский. – Знаешь, так странно. У меня есть все: любимая женщина, любимая работа, ты, Нютька. Но нет главного – ощущения, что это мое.
– Эффект Синей птицы, – безошибочно определила проблему Вера и с сочувствием посмотрела на отца: перед ней сидел глубоко несчастный человек, хотя слова его свидетельствовали об обратном.
– Давай без этих, без метафор, – взмолился Евгений Николаевич и с надеждой посмотрел на изменившееся лицо дочери.
– Главное – процесс. Пока ты в поиске, птица кажется тебе синей. А как только ты достигаешь желаемого, оказывается, что это никакая не Синяя птица, а обыкновенный воробей, серый и скучный, – вкратце пересказала Вера знаменитую притчу Метерлинка.
– Моя птица не воробей, – возразил Вильский и с нежностью подумал о Марте. – И потом, если верить народной мудрости, – ухмыльнулся Евгений Николаевич, – лучше воробей в руках, чем синица в небе.
– Журавль, – автоматически исправила его Вера.
– Хорошо, журавль.
– Да нет у тебя никакого журавля, папа. Это все твои придумки. Не живут журавли в домашних условиях, это тебе не куры-несушки. И даже если бы этот журавль у тебя был, – неосторожно заметила Вера, – он улетел бы, как только ты признался бы самому себе, что цель достигнута. Новую надо ставить.
Вильский внимательно посмотрел на дочь.
– То есть ты хочешь сказать, что все?
– Я ничего не хочу сказать. Ты спросил – я ответила. Когда мечта сбывается, человеку становится скучно. Поэтому нужна новая мечта. Чтобы не останавливаться в развитии. Старо как мир.
– А если я не хочу? – мрачно полюбопытствовал Евгений Николаевич. – Если меня все устраивает? Если я к этой мечте шел всю свою жизнь? «Последнюю, между прочим», – подумал Вильский.
– Ну, тогда живи и радуйся, – пожала плечами Вера. – Значит, ты по-настоящему счастливый человек, если тебя все устраивает.
– Почти все, – усмехнулся в усы Вильский и подумал, до чего же умна сидящая перед ним молодая женщина, нечаянно подарившая ему ответ на все вопросы и подсказавшая, как жить дальше.
– Буду строить загородный дом! – объявил Евгений Николаевич Марте и вручил ей очередной презент.
– Духи! – взвизгнула довольная Марта Петровна и распечатала коробочку: внутри оказалось какое-то немыслимое по красоте кружево.
– Труселя? – Марта лукаво посмотрела на Вильского. – Идти примерять?
– Подожди, – остановил ее Евгений Николаевич и попытался, нагнувшись, развязать шнурок. Сразу не получилось: Вильский почувствовал, что задыхается, и рухнул на банкетку.
– Ты чего, моя? – напугалась Марта. – Ноженьки не держат?
– Чего-то мне нехорошо, – тяжело выдохнул Евгений Николаевич и закрыл глаза.
– Моя! – тут же засуетилась Марта Петровна. – Ну, ты что? Может, «Скорую» вызовем?
Вильский отрицательно помотал головой, не открывая глаз.
– Женя. – Марта села рядом и положила голову ему на плечо. – Я без тебя умру.
«Где-то я это уже слышал», – вспомнил Евгений Николаевич и чуть слышно произнес:
– Это я без тебя умру, Машка.
– Только попробуй, – всхлипнула Марта. – Женись сначала, – засмеялась она сквозь слезы, и Вильский почувствовал, что ему становится легче.
– Придется, – улыбаясь, пообещал он. – Вот только дворец для тебя выстрою и женюсь.
– А долго ждать-то?
– Ровно тридцать лет и три года… – развеселился Евгений Николаевич и подумал, что Вера права: надо что-то делать.
– Я столько не проживу, – возмутилась Марта. – Давай Люлю попросим и сразу купим готовый.
– А при чем здесь Люля и мой дом?
– Ну как же, моя, – засуетилась Марта. – Разве мне Люля откажет? И Марат не откажет!
– Молодец, Машка! – засопел Вильский. – Все рассчитала, только меня не спросила.
– Жень, а для чего дети-то? Мало мы в них души вкладываем и денег? Теперь они пусть о нас заботятся.
Такую версию взаимоотношений отцов и детей Евгений Николаевич слышал впервые. И вновь убедился, что женщина, которая была младше его почти на десять лет, оказывалась во многих вопросах по-житейски мудрее. При этом Вильский был уверен: она честно любит своих армянских отпрысков, искренне за них переживает и не пропускает ни одного дня, чтобы не поговорить с ними по телефону. Но в ее взаимоотношениях с Люлей и Маратиком была и другая сторона, позволявшая ей ощущать себя любимой матерью: Марта Петровна Саушкина легко позволяла заботиться о себе не в ситуации болезни или несчастья, как это делают многие русские женщины, а в ситуации полного благополучия. И Евгений Николаевич видел, что они это делали добровольно, с охотой, без всякого нажима со стороны Марты, просто по внутренней потребности и из уважения к ней.