Искра жизни - Ремарк Эрих Мария (лучшие книги .TXT) 📗

Наконец, машина завернула на Либигштрассе. Нойбауэр высунул голову из окна. Вот и его дом! Палисадник! А вот прямо на траве терракотовый карлик и такса из красного фарфора. Никакого ущерба! Все стекла целы! Спазм в желудке прекратился. Он поднялся по ступеням и открыл дверь. «Повезло, — подумал он. — Колоссальное везение! В общем так оно и должно быть! Ну почему именно со мной это должно было случиться?»

Он повесил свою фуражку на крючок из оленьих рогов и пошел в жилую комнату.

— Зельма! Фрейя! Где вы?

Никакого ответа. Тяжело ступая, Нойбауэр подошел к окну и распахнул его. В саду за домом работало двое русских заключенных. Они на мгновение подняли взгляд и продолжали прилежно копать землю.

— Эй! Большевики!

Один из русских остановился.

— Где моя семья? — прокричал Нойбауэр. Человек ответил что-то по-русски.

— Оставь свой гнусный язык, идиот! Ты ведь понимаешь по-немецки! Или я должен подойти к тебе и хорошенько объяснить?

Русский уставился на него.

— Ваша жена в погребе, — сказал кто-то из стоящих за спиной Нойбауэра.

Он повернулся. Это была прислуга.

— В погребе? Ну да, конечно. А где были вы?

— На улице, всего на минуту. Девушка стояла в дверях с раскрасневшимся лицом и сверкающими глазами, словно только что пришла со свадьбы.

— Говорят, уже сотня людей погибла, — пролепетала она. — На вокзале, медеплавильном заводе и еще в церкви…

— Молчать! — прервал ее Нойбауэр. — Кто вам это сказал?

— Люди, в городе…

— Кто? — Нойбауэр сделал шаг вперед. — Антигосударственные разговоры! Кто это только выдумывает?

Девушка испуганно сделала шаг назад.

— Там в городе… не я… кто-то… все…

— Предатели! Подонки! — бушевал Нойбауэр. Наконец-то он разрядил накопившееся в нем напряжение. — Банда! Свиньи! Болтуны! А вы? Что у вас там за дела в городе?

— Я… ничего.

— Убежали со службы, не так ли? Распространяете всякую ложь и небылицы! Но мы все выясним! Мы во всем разберемся! Внимательно и обстоятельно! А теперь марш на кухню!

Девушка выбежала из комнаты. Нойбауэр глубоко втянул воздух, закрыл окно. «Ничего не случилось, — подумал он. — Они наверняка в погребе. Почему мне сразу это в голову не пришло?»

Он достал сигару и закурил. Потом поправил мундир, расправил плечи, осмотрел себя в зеркале и спустился вниз.

Его жена и дочь сидели рядышком в шезлонге, приставленном к стене. Над ними в широкой золотой рамке висел цветной портрет фюрера.

Погреб был оборудован как бомбоубежище в 1940 году. Нойбауэр велел построить его тогда лишь из престижных соображений. Патриотические настроения требовали подавать в таких вещах положительный пример. Никто ведь всерьез не думал о том, что Германия может подвергнуться бомбардировке. Заявление Геринга, что если, при наличии люфтваффе, вражеские самолеты отважатся на это, он готов будет сменить свою фамилию на Мейера, было воспринято каждым честным немцем вполне серьезно. К сожалению, все сложилось иначе. Типичный пример коварства плутократов и евреев: выставлять себя слабее, чем на самом деле.

— Бруно! — Зельма Нойбауэр поднялась и зарыдала.

Белокурая и дородная, она была в халате из светло-розового французского шелка с кружевами. Нойбауэр привез его в 1941 году из своего парижского отпуска. Щеки ее дрожали, а слишком маленький рот с трудом пережевывал слова.

— Все кончилось, Зельма. Успокойся.

— Кончилось… — она продолжала жевать, будто слова были для нее непомерно большими кенигсбергскими битками. — Надолго ли?..

— Навсегда. Они улетели. Налет отбит. Они больше не вернутся.

Зельма Нойбауэр поправила на груди халат.

— Кто это говорит, Бруно? Откуда ты знаешь?

— Мы сбили не меньше половины всех самолетов. Они побоятся прилететь снова.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю я, знаю. Сейчас они застали нас врасплох. В следующий раз мы будем держать позиции совсем по-другому.

Жена перестала жевать.

— И это все? — спросила она. — Это все, что ты можешь нам сказать?

Нойбауэр знал, что все не так.

— Тебе этого мало? — спросил он поэтому достаточно резко.

Жена уставилась на него. Ее светло-голубые глаза увлажнились.

— Да! — вдруг пронзительно закричала она. — Мне ого мало! Ерунда все это, да и только! И верить этому нельзя! Чего только мы не слышали! Сначала нам рассказывают, как мы сильны, что ни один вражеский самолет не достигнет Германии, а они вдруг над нами.

Потом убеждают, что они больше не прилетят, мол, отныне мы их всех сбиваем на границах, а вместо обещанного прилетает самолетов в десять раз больше и беспрерывно воздушная тревога. Теперь они, в конце концов, добрались до нас даже здесь, ты же хвастливо объявляешь, что они больше не прилетят, мол, мы им покажем!

Как нормальный человек может во все это верить?

— Зельма! — Нойбауэр невольно бросил взгляд на портрет фюрера, подскочил к двери и захлопнул ее. — Черт подери! Возьми же ты себя в руки! — прошипел он. — Ты хочешь всех нас погубить? Что ты так кричишь, ты с ума сошла? Он стоял совсем рядом с ней. Через ее толстые плечи фюрер продолжал холодно глядеть на ландшафт Берхтесгадена. На какое-то мгновение Нойбауэр чуть не поверил, что фюрер слышал весь разговор. Зельма не видела фюрера.

— С ума сошла? — визжала она. — Кто с ума сошел? Я? Нет! Мы прекрасно жили до войны, а теперь?

Теперь? Хотелось бы мне знать, кто здесь сошел с ума? Нойбауэр схватил жену за руки и так встряхнул, о голова у нее заходила из стороны в сторону и она молкла. Несколько заколок выпало, волосы распустились, она поперхнулась и закашлялась. Нойбауэр выпустил ее из своих объятий, и она, как мешок, плюхнулась в шезлонг.

— Что с ней? — спросил он свою дочь.

— Ничего особенного. Мама очень возбуждена.

— Отчего? Ведь ничего не случилось.

— Как это ничего не случилось? — жена взялась за старое. — С тобой, конечно, ничего там, наверху! Но мы здесь одни…

— Тихо! Черт возьми! Не так громко! Я для того вкалывал пятнадцать лет, чтобы своим воплем ты все разом перечеркнула? Думаешь, не найдется таких, которые только и ждут, чтобы занять мое место?

— Это была первая бомбардировка, папа, — спокойно заметила Фрейя. — До сих пор ведь у нас только объявляли воздушную тревогу. Мама постепенно привыкнет.

— Первая? Конечно, первая. Надо радоваться, что до сих пор еще ничего не случилось, вместо того, чтобы кричать всякую чушь.

— Мама нервничает, но она привыкнет.

— Нервничает? — Нойбауэра раздражало спокойствие дочери. — А кто не нервничает? Думаешь, я не нервничаю? Просто надо уметь держать себя в руках. Иначе может произойти всякое.

— Все одно! — рассмеялась Зельма. Она лежала в шезлонге, растопырив свои неуклюжие ноги. На ногах были розовые шелковые туфли. Розовый цвет и шелк она считала верхом элегантности. — Не нервничать! Привыкать! Тебе хорошо говорить!

— Мне? Почему вдруг?

— С тобой ничего не случится.

— Что?

— С тобой ничего не случится. А мы здесь в ловушке.

— Это же полная ерунда! Здесь все равны. Почему вдруг со мной ничего не случится?

— Ты чувствуешь себя в безопасности там, наверху, в своем лагере!

— Что? У нас нет таких погребов, как у вас здесь. — Это была неправда. Нойбауэр бросил сигарету и затоптал ее сапогом.

— Потому что вам они не нужны. Вы расположены вне города.

— Можно подумать, это что-нибудь да значит! Если уж бомба настигает цель, она ее поражает.

— Лагерь бомбить не будут.

— Вон как? Это что-то новое. Откуда у тебя такая информация? Может, американцы сбросили листовки, сообщив об этом? Или тебя специально проинформировали?

Нойбауэр посмотрел на свою дочь. Он ожидал одобрения этой шутки. Но Фрейя перебирала бахрому плюшевой скатерти, расстеленной на столе рядом с шезлонгом. Вместо дочери ответила жена.

— Они не станут бомбить своих людей.

— Ерунда. Здесь у нас нет американцев. И англичан тоже. Только русские, поляки, всякая балканская сволочь и немецкие враги отечества, евреи, предатели и преступники.