Я буду любить тебя... - Джонстон Мэри (хорошие книги бесплатные полностью TXT) 📗
Я шагнул к нему сразу же и взял его руку в свою. Минуту — и он высвободил ладонь из моего пожатия, приложил палец к губам и тихо свистнул юной индианке. Она тотчас отвела в сторону висячие циновки, и мы с Диконом вышли наружу, а Нантокуас остался стоять, все так же прислонясь к подпорке в красном свете очага.
Суждено ли нам пройти через лес, сквозь набирающую силу грозу, вернуться в Джеймстаун, предупредить их о гибели, которая надвигается на них? Суждено ли нам вообще покинуть эту гнусную деревню? Наступит ли когда-нибудь утро? Когда мы тихо и незаметно добрались до нашей хижины и сели в дверном проеме, чтобы ждать рассвета, нам казалось, что звезды никогда не погаснут. Индейцы, скачущие между нами и костром, словно вдыхали жизнь в высокое пламя; если один из них падал, изнеможенный бешеным танцем, на его место тотчас вставал другой, и пронзительные крики и бой барабанов все не смолкали.
Но только для нас двоих звучал сигнал тревоги; за много миль от нас под безгласными звездами англичане и англичанки мирно спали, не слыша, как стучится в ворота их смертный час, и некому было крикнуть им: «Проснитесь!» Когда же придет рассвет, когда мы наконец тронемся в путь? Я так измучился от ожидания, что мне хотелось кричать: ведь нам предстояло пройти десятки миль, а времени оставалось так мало! А что, если нам так и не удастся дойти до этих спящих? Я видел, как собираются темнолицые воины, племя за племенем, отряд за отрядом, несметные толпы теней, несущих смерть сквозь безмолвный лес и участки земли, где мы его вырубили и построили дома… Я видел славных англичан: Кента и Торпа, и Ирдли, Мэдисона, Уинна, Хэймора, мужчин, которые боролись, чтобы завоевать и удержать эту землю, такую прекрасную и такую смертоносную, Уэста и Ролфа, и Джереми Спэрроу… Я видел детей, играющих у порога, женщин… одну женщину…
Ожидание закончилось, как заканчивается все в этом бренном мире. Пламя огромного костра опадало все ниже и ниже, и по мере того, как он потухал, серый свет, поначалу робкий, делался все увереннее, все ярче. Наконец танцоры замерли, женщины разошлись, а жрецы со своим мерзким чучелом их языческого божка Оуки удалились. Завывание труб смолкло, грохот барабанов тоже, и вся деревня угомонилась в бледном предрассветном сумраке, тихая, сонная и обессилевшая.
Но затишье продлилось недолго. Когда озерца чистой моды среди болот подернулись рябью и порозовели от света утренней зари, женщины принесли нам с Диконом поесть, и вокруг нас тотчас же собрались воины и старики. Они расселись на циновках и чурбаках, и я предложил им кукурузных лепешек и мяса и сказал, что они должны непременно прийти в Джеймстаун, дабы отведать стряпни бледнолицых.
Едва только закончилась трапеза, из своего вигвама вышел Опечанканоу, сопровождаемый доверенными воинами, и, неспешно подойдя к нам, воссел на предназначенную для него белую циновку. Несколько минут он сидел в молчании, которое не пожелали нарушить ни мы, ни индейцы. Только ветер пел свои песни в голых коричневых ветвях, да еще откуда-то издалека, из лесной чащи, донесся хриплый рев самца оленя. Сидя в лучах восходящего солнца, Опечанканоу весь сиял, точно посеребренный эфиоп, ибо его смуглые члены и грудь были намазаны жиром, а потом обсыпаны сурьмяным блеском. В прядь, оставленную на его бритой голове как вызов врагам, было воткнуто огромное перо; лицо его от виска до уха пересекала полоса красной краски; глаза над нею блестели, их взгляд пронизывал, однако мы с Диконом, на которых он был устремлен, так же, как и он, не желали, чтобы по нашим лицам можно было прочесть, что у нас на уме.
Один из молодых индейцев принес громадную трубку, раскрашенную и покрытую резьбой; старый индеец набил ее табаком, потом воин зажег ее и поднес краснокожему императору. Тот поднес ее к губам и молча закурил, меж тем как солнце поднималось все выше и выше и золотые минуты, более драгоценные, чем биение крови в сердце, проплывали мимо слишком медленно и вместе с тем слишком быстро.
Наконец, сыграв свою роль в этом фарсе, Опечанканоу протянул трубку мне.
— Небеса упадут на землю, и высохнут реки, и все птицы перестанут петь, — проговорил он, — прежде чем дым от трубки мира рассеется над этой землей.
Я взял у него этот символ мира и принялся курить его так же безмолвно и серьезно — и столь же медленно, как и он, затем неспешно положил трубку на землю и протянул ему руку.
— Мои глаза были слепы, — сказал я, — но теперь я ясно вижу, как глубоко зарыты топоры войны и как дым мира стелется по лесу. Да придет Опечанканоу в Джеймстаун, дабы вкусить гостеприимство англичан и получить богатые дары: красное одеяние, такое же, как было у его брата Паухатана, и кубок, из которого будут пить он и его подданные.
Он на мгновение коснулся своими смуглыми пальцами моей руки, затем отнял их и, поднявшись на ноги, жестом указал на трех индейцев, которые тотчас отделились от толпы воинов.
— Это провожатые и друзья капитана Перси, — объявил он. — Солнце уже высоко; ему пора отправляться в путь. Вот дары для него и для моего друга губернатора.
Говоря это, он снял с шеи жемчужное ожерелье, а с руки — медный браслет и вложил их в мою руку.
Я спрятал жемчуга за пазуху камзола, а браслет надел на запястье.
— Благодарю тебя, Опечанканоу, — сказал я коротко. — Когда мы встретимся вновь, я буду приветствовать тебя не с пустыми руками.
К этому часу вокруг нас уже собрались все обитатели деревни; и вот уже снова забили барабаны и девушки завели заунывную прощальную песнь. По знаку шамана мужчины и женщины образовали что-то вроде процессии и последовали за нами до самого конца деревни, где начинались болота. На месте остались только темнолицый император и старики; они сидели и стояли на солнцепеке, трубка мира лежала на траве у их ног, и ветер колыхал нависшие над их головами ветви. Я оглянулся и зачем-то подумал: интересно, сколько они подождут, прежде чем нанести на свои тела черную боевую раскраску.
Нантокуаса мы более не увидели: то ли он отправился в лес, то ли нашел какой-то предлог, чтобы остаться в своем вигваме.
Мы попрощались с шумной толпой, которая проводила нас в путь, спустились к реке, где нас уже ждало каноэ с гребцами, переплыли реку и, распрощавшись с гребцами, вошли в лес. Нынче было утро среды, и солнце вот уже два часа как встало. Три солнца, сказал Нантокуас: значит, удар будет нанесен в пятницу. Три дня! Когда мы доберемся до Джеймстауна, еще три дня уйдет на то, чтобы предупредить людей в каждом из разбросанных там и сям уединенных поселках, на то, чтобы привести колонию хоть в какое-то подобие боеготовности. А ведь до того, как хотя бы одна живая душа будет предупреждена о набеге, нам предстояло пройти десятки миль по полному опасностей лесу.
Что же до троих индейцев, которым было приказано идти медленно и которые при малейшем признаке спешки с нашей стороны, при любом подозрительном вопросе, при любом проявлении беспокойства должны были тотчас убить нас, безоружных, как они полагали, то уйдя утром из своей деревни, они покинули ее навсегда. Бывали времена, когда мы с Диконом отлично понимали друг друга и без слов; так и теперь, хотя мы ничего не сказали друг другу, между нами был молчаливый уговор: напасть на наших провожатых и убить их, как только представится случай.
Глава XXXIV
В которой гонку выигрывает не самый быстрый
Все трое индейцев, от которых мы должны были избавиться, были испытанные воины, свирепые, как волки, хитрые, как лисы и зоркие, как ястребы. У них не было причин сомневаться в нашем поведении и думать, что мы нападем на них, однако, в силу привычки, они не переставали наблюдать за нами и готовы были в любое мгновение легко выхватить из-за поясов томагавки и ножи.
Что касается нас с Диконом, то мы шагали медленно, улыбались и говорили так, что никто не усомнился бы в нашей искренности. Настроение у нас было столь же безоблачно, как синее утреннее небо, которое мы видели, когда деревья расступались. Идущий вслед за мною Дикон завел вполголоса разговор с дикарем, которым шел рядом с ним. Речь у них шла об обмене мушкета, который был у Дикона в Джеймстауне, на дюжину шкурок выдры. Индеец должен был принести шкурки в Паспахег при первой же возможности, а Дикон встретить его там и отдать мушкет, если шкурки придутся ему по вкусу. При этом каждый из собеседников мысленно видел другого мертвым. Один действительно намеревался получить мушкет, но рассчитывал просто взять его в арсенале Джеймстауна; второй же знал, что выдры, которые не погибнут от стрел этого индейца, смогут дожить до глубокой старости. И тем не менее они обсуждали договор со всей серьезностью, оговаривая различные условия, и после того, как сделка была заключена, зашагали дальше в молчании, свидетельствующем об их полном согласии.
