Леди-послушница - Вилар Симона (электронная книга .txt) 📗

– Волки поработали, – спокойно заметила сестра Урсула. Она вообще была на редкость невозмутимой. – Тех овец, кого не придется прирезать, будем зашивать.

Однако свои заботы она перво-наперво направила на валлийца Ифора. Пастух бредил, лицо его было прикрыто куском влажной ткани, а когда сестра Урсула откинула ее, Милдрэд даже замутило. Нос перекушен, половина лица располосована, щека просто отвалилась в сторону, открывая сочащееся розоватой сукровицей мясо, и сквозь разорванную мякоть были видны сцепленные окровавленные зубы. Да еще и рука пострадала.

Сестра Урсула сразу принялась за дело: поставила кипятить воду, раскатала полотняные повязки, стала перебирать какие-то склянки. Милдрэд пыталась ей помогать, рвала корпию [78], однако монахиня отказалась от помощи.

– Сама справлюсь. Если Ифор после такого ранения еще и ходил – а по рассказам пастушка Родри, когда он отправился за помощью, Ифор еще вставал, – то думаю, он свалился лишь этой ночью. Он достаточно силен, как все, кто постоянно живет на воздухе и в движении. Я пока только зашью ему лицо и постараюсь предотвратить заражение. От тебя же, девушка, будет больше толку, если ты поможешь Родри управиться с овцами.

После того как Милдрэд с Родри освежевали погибших овец – зашивать тут уже было некого, – светло-серое монастырское одеяние девушки все пропиталось кровью. Но переодеться было не во что, и она проходила в нем весь день. Родри еще пытался лечить одну из двух пастушьих овчарок, которым тоже, видимо, пришлось схлестнуться с волком, но та огрызнулась и, прихрамывая, отправилась куда-то в кусты.

– Сама себя залижет, – пояснил Родри. Когда хотел, он мог изъясняться на английском, хотя в большинстве случаев что-то лопотал на валлийском, из которого Милдрэд ничего не понимала.

Девушка вернулась в хижину, где монахиня толкла в ступе какие-то снадобья. Ифор уже был перевязан, так что полотняная повязка почти полностью скрыла лицо, однако по-прежнему горел и бредил.

– Он умрет?

– Посмотрим, – только и ответила сестра Урсула, продолжая свое занятие.

Милдрэд стояла рядом, переминаясь с ноги на ногу, пока та не подняла на нее глаза.

– Я вся измазалась, – заметила девушка.

– Река внизу в долине. Пойди, застирай одежду с золой, пока кровь совсем не въелась в ткань.

– Но во что мне переодеться?

Монахиня пожала плечами.

«Аха бы на моем месте сейчас такой рев подняла, что спокойствие этой сестры как ветром бы сдуло», – сердилась про себя Милдрэд.

У речки, носившей то же название, что и долина, – Кинллайт, – Милдрэд сняла верхнее одеяние, оставшись в одной рубахе, и долго терла золой следы крови, потом свернула платье жгутом и что есть силы била им по камням, опять терла, опять била и споласкивала в воде. А так как рубаха ее тоже была в крови, то пришлось выстирать и ее. И хотя вокруг не было ни души, Милдрэд залезла в самую гущу кустов, чтобы снять рубаху и переодеться в сырое холодное платье. Хорошо, что день выдался жаркий, но все же Милдрэд в мокрой шерстяной ткани показалось не очень приятно.

А потом выяснилось, что Родри ушел в селение и ей одной надо следить за овцами.

– Как это делается? – озадаченно спросила девушка у монахини.

Та сворачивала в рулоны разрезанные полоски сукна и посмотрела на Милдрэд с плохо скрытым раздражением.

– Следи, чтобы они не разбредались. Это простая работа. Дрок тебе поможет.

Дроком звали большую валлийскую овчарку, которая присматривала за отарой и справлялась куда лучше девушки. Милдрэд же то бегала со всех ног, то орала на этих глупых животных, которые просто пялились на нее, продолжая жевать траву и не сильно-то и боялись.

К сумеркам она совсем выдохлась. К этому времени вернулся Родри, принеся какой-то сверток. Парнишка был грязный, одетый в лохмотья из грубой коричневой ткани и, несмотря на жару, носил накидку из кое-как сшитых шкур. К Милдрэд он сначала обратился на валлийском, улыбаясь и указывая на склон, где в сумерках светлели овечьи спины. Потом, видя, что она не понимает, хмыкнул и сказал на английском:

– Ты хорошо справилась. А я принес тебе это, чтобы было удобнее. Бери, Олвен, – обратился он к ней, называя каким-то незнакомым именем, и опять заулыбался с довольным видом.

В свертке оказалось линялое платье из рыжей шерсти, без рукавов и с обтрепанным подолом, едва прикрывающим щиколотки. Зато к нему прилагался довольно красивый плетеный поясок из хорошо выделанной кожи.

– Я выпросил это у сестры для тебя, Олвен. А еще и это, – и Родри протянул ей небольшой округлый кусок чего-то серо-желтого.

Это оказался грубый обмылок из козьего жира и березовой золы. Милдрэд чуть поморщила свой хорошенький носик: это не душистое мягкое мыло, к какому она привыкла, даже не суховатое светлое, какое выдавали в монастыре. Но и это лучше, чем ничего.

– Ты довольна, Олвен?

– Почему ты зовешь меня Олвен? Мое имя Милдрэд Мареско.

Родри окинул ее с ног до головы почти по-мужски оценивающим взглядом и повторил с убежденностью:

– Олвен!

По сути девушке это было все равно. Куда больше ее смутило то, что в хижине, где лежал больной, имелась еще только одна земляная, покрытая овчинами лежанка, на которой уже устроилась сестра Урсула.

– А мне где спать? – девушка оглядела убогое пространство хижины.

Домишко, сложенный из больших грубых камней, был невелик, причем почти вплотную к нему примыкал хлев, где за плетенной из прутьев загородкой топталась, шумно вздыхая, большая бурая корова, которую в этот час доил Родри. Посредине, между двумя лежанками на земляном полу виднелся очаг из уложенных кругом камней, в нем слабо потрескивал огонь, а дым вытягивался в отверстие крыши из глины и веток.

– Где я буду спать? – повысила голос Милдрэд, так и не получив ответа.

Уже отвернувшаяся к стене сестра Урсула все же соизволила оглянуться.

– Я должна находиться подле раненого. Погода сейчас жаркая, и вы с Родри можете ночевать на дворе. Родри даст тебе овчину, чтобы подстелить. Да и дождя в ближайшее время не предвидится, – добавила монахиня, уже зевая, и вновь отвернулась к стене.

Так, чудесненько. Рассерженная Милдрэд уселась на пороге. Принесенную ей крынку молока и лепешку почти вырвала у Родри. Вот куда ее занесло. И все из-за Артура!

Ибо она думала о нем непрестанно, и ни дорога, ни стирка, ни возня с овцами не могли отвлечь ее от этих мыслей. В ее стремлении уехать из монастыря выразился как протест против сводничества настоятельницы, так и нежелание Милдрэд видеться с ним самим. Похоже, мать Бенедикта поняла это – глупой ее никак нельзя было назвать. А Артур… Что ж, Милдрэд слышала порой разговоры о таких мужчинах, которые умеют пленять невинных девушек ради выгоды, и могла корить лишь себя, что уступила обаянию этого плута с неожиданно благородными манерами и такими ласковыми глазами. А ведь Артур даже ни разу не коснулся ее, а единственную попытку Милдрэд пресекла решительно и бесповоротно. Но при этом Артур повел себя так, словно именно она была виновата перед ним. И она поддалась на эту уловку! Какую же власть приобрел над ней этот простолюдин, если она, наследница земель и огромного состояния, все это время жила лишь одной мечтой – встретиться с ним, дождаться его, оказаться подле него!..

Теперь Милдрэд казалось, что и его постоянные отлучки были лишь хитрыми приемами: как умелый укротитель, он то веселил и развлекал ее, то исчезал, вынуждая томиться в ожидании новой встречи. Милдрэд вспомнила, как ее отец натаскивал диких соколов: сначала кормил их и приручал к звуку своего голоса, потом заставлял голодать, а потом приманивал кусочком мяса, пока гордый сокол не смирялся и не начинал послушно садиться ему на руку.

И вот она так же стала почти ручной, сама тянулась к Артуру. С ним было так хорошо, ее переполняла радость, весь мир становился другим. Этот красивый парень, будто чародей из валлийских сказаний, умел изменять весь мир вокруг, даже ее саму. Ведь и сейчас ее сердечко замирало, когда она вспоминала, как он смотрел на нее – словно она одна в целом свете… А в действительности так он смотрел на многих. И самое неприятное, что мать настоятельница потворствовала ему, забыв, что именно она обязана оберегать честь юной родственницы.