Любовник богини - Арсеньева Елена (читать хорошую книгу полностью txt) 📗

Их обличительные вопли до того осточертели и молодому радже, который ни за что не хотел видеть смерти матери (ведь ему было только десять лет!), и самой вдове, которая не желала чувствовать себя какой-то гнусной отступницей (супруг, между прочим, был старше ее на пятьдесят лет!), что оба они попросили сэра Флорестана угомонить крикуний – хотя бы на время погребения. Он заманил их всех в подвал и запер с удивительным хладнокровием. Труп раджи сожгли. Жизнь продолжалась.

По роду деятельности своей сэр Флорестан частенько бывал потом в тех местах. Молодой раджа, которому он спас мать, встречал его восторженно и называл дядюшкой, вдова задаривала его, однако наложницы всегда осыпали его проклятиями из-за перегородки, где их держали. «Ты нас обесчестил! – кричали они. – Из-за тебя мы должны брить головы до самой смерти! Попроси у раджи хотя бы разрешения для нас носить перстни!..»

К сожалению, что-то помешало тогда сэру Флорестану закончить свое забавное повествование, и Василий по сю пору не знал, получили ли бедные наложницы эту последнюю отраду в своем беспросветном существовании.

За все время, что Василий прожил в Калькутте, а затем и в Ванарессе, он, впрочем, ни разу не видел сати и не слышал, чтобы какая-то женщина взошла на костер. Oст-Индская компания противилась этим обрядам всей мощью твердых британских законов, однако образ Рани Сати еще жил в сознании индусов. Когда раджа области Джхунджуну в Раджастхане пал в борьбе с мусульманами, его жена совершила древний обряд, возродив его в XIV веке. Эта княгиня была причислена к лику святых, она вошла в историю под именем Рани Сати, в ее честь слагали религиозные гимны, возводили храмы…

Василий хотел сказать Нараяну еще пару патетических слов о просвещенной Европе и ее взглядах на убийство женщин, но потом вспомнил Марию-Антуанетту, принцессу де Ламбаль и всех других, убитых на гильотине или просто грубо зарубленных толпой в самом конце просвещеннейшего XVIII столетия в самом центре просвещеннейшей Франции, – и обошел сей вопрос молчанием. Тем более что выражение лица Нараяна могло у кого угодно отбить охоту к словоблудию.

– Hеужели эта дьяволица Тамилла все же успела помутить тебе разум? – спросил он тихо. – Tы способен подшучивать над тем, что составляет трагедию сотен, тысяч, десятков тысяч женщин? Ведь не у всех хватает силы духа обречь себя всю оставшуюся жизнь ходить в белом или красном [32] и знать, что даже случайная встреча с ней – самая дурная примета! Не у всех есть любящая родня, готовая скорее принять позор и презрение, чем подчиниться брахманам, которые так и подталкивают несчастную к костру – в день ли смерти супруга, через месяц, через год… Особенно они нетерпимы к богатым вдовам, ибо все имущество совершивших сати переходит храму Агни или Рани Сати.

– Я не смеюсь, – зло буркнул Василий. – Что у меня, сердца нет? Но я слышал, что это обряд чуть ли не ведический, а значит, тут не обошлось без каких-нибудь древних ариев… ну, ты понимаешь, что я хочу тебе сказать.

– Hаши предки… наши с тобой общие предки! – возвысил голос Нараян, и до Василия только сейчас впервые дошло, что если все эти разговоры о северной Прародине ариев правда, то Нараяна можно с равными основаниями называть и индусом, и славянином. – Наши предки не сжигали своих вдов на кострах! Ригведа повелевает брахману положить вдову, до зажжения огня, рядом с трупом мужа, а по совершении некоторых обрядов свести с костра и громко пропеть над нею стих из Яжур-Веды:

– Ты видишь? – вопросил Нараян. – Боги разрешали вдовам думать о дальнейшей жизни, о счастье!

Вдовам повелевалось «собирать кости и золу мужа» в продолжение нескольких месяцев по его смерти, а потом исполнить погребальные обряды. Это уж наверняка могла совершить только живая женщина! Но брахманы заставили наш невежественный народ забыть эти слова. Они, как шакалы, вцепились в следующий стих – и исказили его смысл. Вот что гласят священные Веды:

Ты слышишь, что я говорю? Агре значит – алтарь. Агне – огненный. Изменив лишь одну букву, брахманы веками посылали несчастных вдов на костер! И никакая сила не заставит их признать, что они просто убийцы…

Василий слабо пошевелил губами, шепотом выражая свое мнение насчет этих брахманов. Эта история про агре и агне показалась ему странно схожей со знаменитым русским «Казнить нельзя помиловать». Да, удивительное сходство! А если Нараян прав – и в самом деле где-то там, в нечеловеческой древности, еще более древней, чем Геродотовы исторические откровения, светлоглазые и светловолосые арийцы творили свои Веды под бледной северной луной? Вот почему так зацепили Василия слова Нараяна о строителях каналов, пускающих воду, и лучниках, подчиняющих себе стрелы, и мудрецах, смиряющих самих себя. Он читал в какой-то старой-престарой книге написанное причудливой славянской вязью: «Кто с дерева убился? – Бортник. – Кто утонул? – Рыболов. – В поле лежит? – Служивый человек…»

Да, похоже. До странности похоже…

Холод прошел по спине, и Василий невольно передернул плечами, унимая дрожь лютого, необъяснимого страха.

Так вот что имела в виду чертова Кангалимма, пророча, что они с Варенькой умрут в один день! Не иначе, она тоже пособница проклятого магараджи Такура, потому и провалилась будто сквозь землю после похищения Вареньки.

Eсли третья смерть Вари – сати, значит, Василий должен сделать все, чтобы остаться в живых. И если для этого надо будет обратиться в того, кем он никогда не был, – осторожного человека (осторожность для Василия всегда была чем-то родственным трусости), то он сделается таковым, ей-богу!

Только… только вот какая загвоздка. Сидя где-то в безопасном холодочке и соблюдая осторожность, едва ли доберешься до милой, любимой, единственной, едва ли спасешь ее жизнь. А если магараджа решит поступить вопреки обряду? Черт знает, что может ему нашептать его владычица Бавана-Кали! Ей-то уж точно не писаны законы тех, кто называет себя детьми Луны. Значит, надо все-таки добираться до Вареньки – соблюдая при этом осторожность. Ну да, разумеется: чтобы овцы были сыты и волки целы… тьфу, наоборот! А что это значит, если поразмыслить? Может быть, послать кого-то вместо себя на выручку Вареньки?

Кого? Ну, выбор невелик. Нараяна.

Нараяна. Этого спасителя по призванию. Этого безмерно отважного и безмерно непостижимого… Вот, стоит, блестя глазами. Ого, чуть ли не впервые довелось увидеть Василию такой ярый блеск в их матовой черной глубине. Чем он так взволнован? На что надеется? Что Василий-Аруса сейчас вручит ему судьбу Чандры, и тогда храбрый рыцарь Нараян…

Ревность ударила в голову, будто камень из пращи, и Василий, сузив глаза, запальчиво выкрикнул:

– А мне плевать! Я знаю одно: надо как можно скорее попасть во дворец Такура!

Глаза Нараяна вспыхнули еще ярче – и погасли, однако Василий почти физически ощутил то усилие воли, которое потратил Нараян, чтобы сдержать, скрыть свое волнение, и голос его был совершенно спокоен – как всегда:

– Tы прав. Но живым попасть туда ты никак не сможешь. Только мертвым. Значит… Значит, ты должен умереть.

Он помедлил, как бы давая Василию время осознать свои слова, и, прежде чем тот яростно взметнулся с земли, успел добавить:

– Или магараджа должен быть уверен, что ты умер.