Повседневная жизнь отцов-пустынников IV века - Реньё Люсьен (версия книг .TXT) 📗

Насколько оправданно привлечение археологических данных для реконструкции быта и повседневности первых отшельников? Ведь тем, кто занимается египетским монашеством, хорошо известно, что основной массив археологических данных восходит к VII?VIII векам и более позднему периоду. Какой свет он может пролить на самый ранний период монашеской истории? Возьмем в качестве примера раскопки Келлий — возможно, самые значительные в монашеской археологии за последние пятьдесят лет. Они проводились с 1964 года сначала французской, а затем швейцарской экспедициями. Результаты действительно впечатляют: комплекс охватывал территорию 27 квадратных километров и включал в себя остатки около полутора тысяч монашеских жилищ и монастырей. Но, увы, в основном это руины строений, оставшихся от двух последних поколений келлиотов (конец VIII — начало IX века). Однако, как замечает Антуан Гийомон, начавший раскопки этого известного монашеского поселения, самые ранние слои, обнаруженные там, позволили сделать вывод об определенной преемственности жилищ на протяжении всей истории комплекса. То есть, несмотря на постепенно возрастающую «комфортность» келий, сам их тип не сильно изменился, что позволяет — пусть и с некоторыми оговорками — использовать более поздний археологический материал для реконструкции более ранних этапов жизни отшельников. Но мало того: археологические исследования Скита, результаты которых были опубликованы уже после выхода в свет книги отца Люсьена, также позволили говорить об определенной идентичности жилищ этого монашеского комплекса с теми, что были обнаружены в Келлиях. Значит, можно предполагать некоторое сходство поселений в пределах одного региона. В целом же, данные археологии позволили взглянуть на историю египетского монашества немного по–иному: теперь уже ее сложно представить только как развитие сельской аскезы (интересно, каким крестьянам было по карману заказывать себе в кельи керамику, импортируемую из Северной Африки, а может быть, и из Кипра, как это было, например, в монастыре Наюгун!); меняются представления о социальном происхождении монахов, уровне грамотности и т. д. Другой важный вывод, сделанный на основе раскопок, — отсутствие в Египте даже в VII?VIII веках той тенденции к унификации монашеской жизни, которая оказалась столь сильной в западной традиции [1581]. Можно предположить, что здесь жизнь христианских подвижников продолжала проходить в том разнообразии форм, которое было задано ей на самой заре монашеской истории. Другой интересный археологический комплекс — в Эсне (район греческого Латополя), раскопанный в 60–х годах прошлого столетия известным французским исследователем Сержем Сонероном, отец Люсьен приводит как пример возросшей «комфортности» пустынножительства. Действительно, около пятнадцати жилищ, найденных там и датированных второй половиной VI — началом 30–х годов VII века, были устроены — в противоположность кельям первых отшельников — так, чтобы минимизировать сложности жизни в пустыне. Как иронично замечает отец Люсьен, там «пустынник уже не был во власти пустыни, но мы надеемся, что он, однако, все еще был во власти Бога». Мы тоже, вслед за ним, попробуем выразить надежду на то, что комфорт не всегда мешает религиозной созерцательности…

В вопросе о монашеской одежде существуют как минимум два взаимосвязанных между собой аспекта. Первый заключается в реконструкции одежд первых монахов и их последующего изменения, а второй — в том, как и с какого времени одежда монахов понимается именно как особая, монашеская, и получает, помимо прочего, статус «знака» или «символа», а облачение в нее становится тождественным вступлению на монашеский путь. Отец Люсьен касается обоих этих вопросов. В первом случае он достаточно детально и критически анализирует материал, полагая, например, что монашеский «нудизм» — который может показаться нам достаточно экстравагантным — это, скорее, «топос», чем реальность, но «топос», нагруженный рядом значимых смыслов, — на что сейчас уже обратили внимание исследователи. Складывание особой символики монашеских одежд отец Люсьен, ссылаясь на Житие Порфирия Газского, творения Евагрия, Иоанна Кассиана и другие источники, относит к последней четверти или к концу IV века. Сейчас, когда изучение этого вопроса стало вновь популярным — причем как по археологическим данным, так и по письменным источникам, — можно надеяться, что некоторые аспекты данного процесса станут нам яснее. Пока же мы можем согласиться с отцом Люсьеном в том, что, по крайней мере к концу IV века, особая монашеская одежда уже была распространена по всему Египту и ясно выделяла монахов из среды мирян.

В разделе о монашеской еде отец Люсьен, на наш взгляд, убедительно развенчивает миф об изможденных и истощенных людях, ушедших в пустыню, чтобы голодать «до победного конца». Ведь главное здесь — не соревнование в том, кто съест меньше, а умеренность в еде как основной принцип монашеского подвига. Ведь в отличие от некоторых других религиозных традиций тело в христианской аскетике мыслится такой же необходимой частью человека, как и душа. Значит, и ему нужен свой «прожиточный минимум». И опасность здесь кроется как в избытке, так и в недостатке: излишнее ограничение в пище, так же как и чревоугодие, может сделать монаха легкой добычей для бесов. Если перевести разговор в плоскость повседневности, то можно сказать, что рацион питания монахов еще изучен недостаточно. Есть вопросы и по тому, что нам уже известно. К примеру, неясно, что представляла собой «жареная соль», упомянутая у Иоанна Кассиана как монашеское лакомство. Есть известные расхождения в данных папирусов и нарративных источников.

Так, в одном из найденных в монастыре Наюгун документов упоминаются моллюски. Но в тех текстах, что нам известны, нет, как кажется, информации о том, что эти «морские гады» входили в монашеский рацион. Мы также не знаем, считались ли они постной пищей или скоромной. Отмечалось, например, и такое противоречие — если в папирусах упоминание о рыбе встречается довольно часто, что может быть свидетельством ее достаточно широкого распространения в монашеском «меню», то агиографические тексты дают нам пример жестких ограничений на рыбу: ее в основном позволено есть немощным, больным и, может быть, гостям. Правда, следует указать на то, что папирусы датируются более поздним временем, чем основные письменные источники, и они могут свидетельствовать об определенных послаблениях в прежде строгих пищевых ограничениях (поздняя коптская агиография могла воспроизводить эти ограничения уже как «топос»). Отец Люсьен пишет о том, что уже к концу IV века имеет место снижение суровых правил, и в качестве гастрономического изыска, возможно, уже тогда начинают фигурировать «соленые рыбки»…

Нет, как кажется, особой нужды упоминать, что Средневековье как на востоке, так и на западе христианского мира — это время особого этикета. Не будет также сильным преувеличением сказать, что монашеский этикет в наибольшей степени проявлялся при приеме посетителей. Отец Люсьен делает попытку реконструировать его детально, проявляя при этом немалую «изобретательность»: он восстанавливает обычное начало беседы отшельника с посетителем, используя апофтегму об искушаемом монахе, который попеременно играет то роль самого себя, то старца, якобы пришедшего к нему. В этой связи следует добавить, что иногда некоторые особенности агиографического текста, которые на первый взгляд могут показаться лишь литературным приемом, на самом деле отражают подлинные черты монашеского быта. Так, в одном коптском тексте, который мы изучали, также упоминались правила монашеского благочестия при встрече подвижников друг с другом. Странствующий монах, подходя к келье другого инока, стучался и называл того по имени еще до того, как мог его увидеть. Сначала мы решили, что речь идет о тонкой «игре на именах», которая не имеет отношения к реальности и является лишь «знаком», подчеркивающим особую проницательность Отцов–пустынников. Каково же был наше удивление, когда мы узнали, что во время недавних раскопок в Фиваиде рядом с монашескими кельями были обнаружены надписи с именем подвижника и просьбами молиться за него! Значит, далеко не всё, что с первого взгляда может показаться лишь агиографическим «клише», на самом деле является таковым. Нам остается только добавить, что правила приема гостей у египетских отшельников, возможно, были не такими формальными, как, например, сложный придворный церемониал, но все?таки они старались им следовать, хорошо понимая, что случайностей в этом мире не бывает и угодить гостю — это значит угодить Самому Господу: ведь именно Он устраивает так, чтобы прибывшие посетители не только не стесняли духовное развитие монаха, а, наоборот, способствовали ему.