Судьбе наперекор… - Лукина Лилия (читать книги без .txt, .fb2) 📗

— Елена Васильевна, это начисто опровергает их. В вас от женщины — только запись о поле в паспорте и не более,— отмахнулся он от меня.

— Ну во-о-от,— разочарованно протянула я.— А я действительно было решила, что вы разбираетесь в людях.

— Именно потому, что я в них разбираюсь, я так и говорю. Вы не женщина, и сами об этом прекрасно знаете.

— К счастью для меня не все мужчины разделяют ваше совершенно ошибочное мнение,— рассмеялась я, хотя мне было совершенно не до смеха.

— Смотря какие мужчины. Если вы имеете ввиду тех, кто сам норовит под женский каблук залезть, то они такая же ошибка природы, как и вы,— невозмутимо произнес он.

— А-а-а... Хотите отыграться за пережитое унижение и высказаться? Валяйте! — предложила я, поняв, почему Пан предупредил меня, чтобы я держала себя в руках.

— Вам это действительно интересно, голубушка? — вскинул брови Коновалов.— Тогда я это сделаю с превеликим удовольствием. Воспитан так, что не могу ни в чем отказать женщине. Даже такой, как вы,— он, как бы извиняясь, развел руками.— Так вот, голубушка... Вы кажетесь загадочной особой только самой себе. А для наблюдательного человека с жизненным опытом понять и просчитать вас — дело несложное.

— Это вы о себе? — уточнила я.

— Конечно, о себе. Я ложной скромностью не страдаю. Вы, голубушка, или единственный ребенок в семье, или старшая дочь, но, скорее, первое. Батюшка ваш, человек властный, громогласный и всех и все подавляющий, мечтал о сыне, наследнике, но не получилось. Вот он и воспитал вас по своему образу и подобию: учил драться, лазить по деревьям, стрелять, всегда добиваться своего, одним словом, быть лидером, а, еще проще говоря, мужиком. И любимая ваша игра в детстве была «казаки-разбойники», уж никак не «дочки-матери», что для девочки было бы естественно. А матушка ваша — существо забитое, бессловесное... И любите вы ее эдакой чуть пренебрежительной, снисходительной любовью, а вот отцом, хоть и спорите с ним постоянно, восхищаетесь. Детей у вас нет — это ваш осознанный выбор, потому что они стеснили бы вашу свободу. Шить, вязать, готовить вы не то, чтобы не любите, а просто не умеете. Отношение к мужчинам чисто потребительское, как к гормонотерапевтам. У вас нет ни подруг, ни друзей — ведь вам кажутся смешными и нелепыми обычные чисто женские интересы и занятия, но только и мужчины вас к себе не приняли — вы же, хоть и мужик, но в юбке. Вот и получилось, что от одних вы ушли, а к другим не пришли. Вы очень одиноки, но совершенно от этого не страдаете, потому что для вас на первом месте — работа. Зарабатываете вы,— тут он оценивающе окинул меня взглядом,— очень неплохо. А самое главное — вы счастливы непониманием того, как же вы несчастны. Хватит? Или еще что-нибудь добавить?

Все время, пока он говорил, я улыбалась, хотя внутри у меня все клокотало и я с трудом сдерживалась, чтобы не плеснуть ему кофе в лицо. Но он увидел во мне серьезного противника и я не собиралась его разочаровывать.

— Конечно, добавить! Мне очень интересно вас слушать!

— А вы, Елена Васильевна, действительно непробиваемы,— покачал головой Коновалов.— У другой бы хоть взгляд изменился, а вы только улыбаетесь, как будто я и не о вас говорил.

— Ну, если вам больше нечего добавить, то давайте вернемся к моему вопросу. Кто же дал вам такое поручение?

— Жаль, что здесь нельзя курить,— сказал Коновалов и я тут же постаралась отплатить ему той же монетой.

— Я сама курю и поэтому вполне понимаю муки заядлого курильщика, особенно, когда он нервничает — ведь сигарета так успокаивает в трудную минуту. Не правда ли? — я мило ему улыбнулась и вопрошающе взглянула прямо в глаза.— Если бы я заранее знала, что наш разговор вас так взволнует, то назначила бы встречу где-нибудь в другом месте, чтобы вы чувствовали себя более комфортно.

— Вы редкостная стерва, голубушка,— серьезно сказал Коновалов.— Только зачем вам пинать лежачего? Самоутверждаться за его счет? Лишних врагов наживать? Учтите, человек может простить проигрыш, но унижение своего достоинства — никогда,— и, совершенно неожиданно для меня, искренне добавил: — Жаль, что мы не в одной команде.

— А я, Аркадий Анатольевич, вообще, ни в чьей команде не состою и состоять не буду. Я сама по себе. Мне слишком дорога моя свобода. Как же вы этого не заметили? При вашей-то наблюдательности и знании жизни? — язвительно сказала я, поняв, как лучше всего отвести угрозу от Семьи.

— Так почему же тогда Панфилов дал вам эту фотографию? Если вы не играете на его стороне? — чуть не заорал Коновалов и я поняла, что его это действительно очень беспокоит.

— Дело в том, что я оказала очень, понимаете, очень серьезную услугу лично ему, и это,— я показала глазами на ежедневник,— плата за нее.

— Подождите, подождите,—сузившиеся глаза Коновалова впились в мне в лицо.— Значит... Так... Но это же совершенно меняет дело!

— Аркадий Анатольевич,— поторопилась я остудить его пыл.— Надеюсь, вы понимаете, что, случись что со мной, точно такая же фотография ляжет на стол... Мне назвать фамилию отца этого мальчика? Или не надо?

— Кажется, я не давал вам повода считать меня идиотом! — огрызнулся он.— Причем здесь вы? На вашем месте мог быть кто угодно. Важны не персоналии. Важен поступок.

Я тут же успокоилась — он заглотнул наживку и решил, что Пан самовольно дал мне этот снимок, не согласовав это предварительно с Матвеем, что давало Коновалову некоторый простор для маневра и возможность контратаковать. Ну, что ж, пусть старается! Его ждет очень серьезное разочарование. Но это уже его проблемы.

— Хорошо,— сказал, наконец, он, наверное, что-то решив для себя.— Моим клиентом является колумбийская экспортно-импортная фирмы «HFL».

— Колумбия? — я от удивления даже растерялась.— А зачем им эти акции?

— Я не задаю таких вопросов своим клиентам, иначе бы их у меня не было. Мне дали поручение на конфиденциальное приобретение акций этого завода, я провел определенную работу и в настоящее время инвестиционная компания «Доверие» является его единственным совладельцем. А, когда господин Наумов вступит в права наследства, мы обратимся к нему с предложением продать свой пакет. Думаю, он согласится,— уверенно заявил Коновалов.— Таким образом, завод будет принадлежать «HFL». А захотят они стать его официальными владельцами или нет, значения не имеет.

Я задумалась — то, что он мне сказал, никоим образом не приближало меня к разгадке.

— Понимаю, Аркадий Анатольевич. Только вам не кажется, что эта, так называемая, «определенная работа» дурно пахнет?

— Помилуйте, Елена Васильевна! — от удивления он только что руками не всплеснул.— Что же в ней дурного? Люди получили предложение продать свои акции по очень приличной цене, вот они и продали.

— Согласна. Особенно, если под ценой подразумевается жизнь,— усмехнулась я.

— Извини, Елена Васильевна, но я вас не понимаю,— Коновалов удивился так искренне, что, не знай я правду, могла бы и поверить.— О чем вы?

— О том, что в результате вашей «определенной работы» в Баратове трупы устали считать. Кто же этот супермен, который ее провел? — задавая этот вопрос, я ничем не рисковала, потому что ответа на него, естественно, не ждала — мне просто хотелось посмотреть на реакцию Коновалова.

— Ах, вот вы о чем! — воскликнул он и горестно вздохнул.— Да-да! Глеб звонил мне и говорил об этих убийствах. Но я не понимаю, о каком супермене вы говорите? Касающимися завода делами у меня в Баратове кроме Глеба никого не занимается, а называть его суперменом можно только с очень большой долей иронии, которую он, пожалуй, воспримет как издевательство. Вы же его, наверное, никогда не видели?

— Не видела,— согласилась я.— Но обязательно посмотрю, чтобы понять, способен ли он с одного удара снести человеку голову.

— О, вы ему обязательно понравитесь! — покивал головой Коновалов и издевательски рассмеялся: — Он любит сильных и решительных мужчин! — и, мгновенно став серьезным, продолжил: — Елена Васильевна! Я не знаю и не хочу знать, зачем «HFL» этот завод. Я понимаю, что они безусловно не будут в восторге, если вы обратитесь к ним за разъяснениями, и предъявят мне вполне обоснованные претензии, но и они, и я это как-нибудь переживем. Да, вы можете очень сильно осложнить мне жизнь, не спорю. Но! Если мне станет совсем уж неуютно в России — а о приближении безрадостных времен я, поверьте, узнаю заранее — то я смогу, пусть и с потерями, свернуть свои дела и уехать. И, будьте уверены, что с кое-какими деньгами, своими связями в определенных кругах, знанием нашей гнусной российской действительности и всех прорех нашего законодательства, я за границей не пропаду. Я, голубушка, буду здравствовать и благоденствовать, хотя бы только потому, что знаю, когда, где, кому и что можно говорить, а о чем лучше промолчать. А вот вы, несмотря на вполне солидный возраст, об этом и представления не имеете.