Друиды Русского Севера - Лазарев Евгений Сергеевич (книга жизни TXT) 📗
Конечно, единичная находка треугольного дольмена — не основание для фундаментальных выводов. Однако в предварительном порядке вполне уместно будет привести возникающие в связи с этим мысли сравнительно-религиоведческого плана — и потому, что в традиционных культурах практически исключено случайное появление какой бы то ни было семантически значимой формы, и потому, что сама форма треугольного в плане сакрального сооружения исключительно глубока и архаична.
В целом упоминания о такого рода сооружениях, в том числе символических, могут показаться редкими: «по валу» они, бесспорно, уступают формам круглым (ротондальным) и квадратным (прямоугольным). Но все же они существуют; более того, при всей своей кажущейся фрагментарности, обнаруживают черты глубинного сходства в весьма различающихся ныне традициях.
Начнем со свидетельства, географически наиболее близкого. Более века назад в Сибири (в культурном отношении близкой Русскому Северу), в Тобольской губернии была записана русская сказка «Кузнечонок» («По колено ноги в золоте, по локоть руки в серебре»). И там описывается «треугольная избушка»; в ней живут мать (оклеветанная и изгнанная) и три ее чудесных сына: «По колена ножки в золоте, по локоть ручки в серебре, во лбу красно солнце, в затылке светел месяц, по косицам часты звезды». Эту избушку мать вместе с одним из сыновей находит в земле с молочными водами и кисельными берегами (Беловодье?), куда они попадают после плавания в заколоченной бочке. Избушка чудесная; когда ее впервые встречают другие люди (кстати, «они были пророки»), то удивляются: «Как это прежде тут не было никакой избушки, а теперь избушка стоит, и свет какой большой, и месяц, и солнце» {231}.
Свидетельство очень непростое: тут и возможное указание на святилище, связанное с культом небесных светил, и фактически «беловодская» локализация сюжета, то есть привязка к сакральному Центру Мира. Причем свидетельство это труднообъяснимо. Иногда такие фольклорные образы представляют собой вторичные реплики фактов городской культуры. Однако в данном случае эти параллели неубедительны и вряд ли говорят о заимствовании. Не мог превратиться в сказочную избушку, скажем, символический «храм Закона» — треугольное в плане здание Сената в Московском Кремле, построенное в 1776–1787 годах М. Ф. Казаковым.
То же самое можно сказать и о треугольных алтарях масонских храмов. Согласно масонской легенде о Храме Соломона, такой алтарь впервые был возведен в тайной храмовой нише после гибели мастера Хирама; на алтарь был возложен его наугольник. Масонские символы обычно трактуются как вторичные по отношению к древним религиозным традициям. Но здесь важно то, что речь идет об изначальном Храме как образе Мира, об истоках храмового сознания. Тем более, что, похоже, треугольный алтарь действительно имеет свои глубокие и древние корни — в архитектуре зороастрийских храмов огня.
На территории Иранского нагорья, на землях древней Мидии и нынешнего Ирака обнаружены развалины храмов и ритуальные башни I тыс. до н. э., внутри которых располагалось треугольное святилище. На нем находился ступенчатый алтарь огня. Протозороастрийский культурный регион, по данным археологии, включал в себя обширные территории вплоть до степей Поволжья и Южного Урала. А значит, и символика соответствующих святилищ могла быть известна обитателям этого региона и их соседям.
Впрочем, в сопредельных землях, а именно, в Центральной Азии, скорее всего существовали свои, не заимствованные у зороастрийцев представления о сакральной треугольной структуре. В глубоко эзотерическом буддизме Калачакры, восходящем к добуддийским религиозным учениям Индии и Тибета (а по преданию, — к тайной науке Шамбалы), известна треугольная мандала, связанная опять же со стихией огня. Проповедник Калачакры, комментатор священных текстов и историк Бутон Ринчен-дуп (1290–1364) в своем трактате «Лучшая из Драгоценностей: садхана, сосредоточенная на блистательной Калачакре» писал, что на одной из стадий инициатической медитации Калачакры мистический слог РАМ становится треугольной огненной мандалой красного цвета, отмеченной благоприятными знаками (свастиками)» {232} (стадия под названием «Возведение четырех элементов», в которой слог ЙАМ соответствует воздуху, РАМ — огню, БАМ — воде, ЛАМ — земле). Традиционно считается, что прошедший эту стадию приобретает способность совершать алхимическую трансмутацию обычных металлов в золото; над лотосом, вмещающим треугольную мандалу огня, в мистическом пространстве созерцания находится обитель Сурьи-Солнца {233}.
В добуддийской тибетской религии бон известно треугольное ритуальное вместилище под названием «хомкунг» (homkhung), связанное со стихией огня, но уже не солнечного, а хтонического, подземного. Это очаг, сооруженный на черном основании и представляющий собой жаровню, установленную на трех камнях. Связанный с «хомкунг» ритуал призван защитить душу умершего путем покорения вредоносных «шед» — духов-пожирателей, стремящихся похитить его душу «ла» (bla) и воспользоваться его жизненной силой. Текст ритуала описывает «хомкунг» в довольно грозных выражениях: «…На трех камнях силы, подобных трем человеческим головам, как на подставках для дров, стоит жаровня, полная кипящего, раскаленного докрасна адского железа…» В других ритуалах подобного рода использовался черный треугольный железный ларец, называемый «друб лунг» (‘brub klung) {234}.
Еще более инфернальный характер отличает бонский ритуал магического уничтожения врага (применяющийся в крайних случаях, против законченных святотатцев, причиняющих страдания всем живым существам; менее злостные преступники подлежат лишь устрашению гневными проявлениями магии). Для исполнения этого ритуала практикующий, в астрологически благоприятный день, устраивает «в месте, насыщенном гневной энергией» особую «треугольную келью» чогкар (lcog mkhar), где собирает необходимые магические предметы {235}. Формально тут можно усмотреть сходство с карозерским дольменом, хотя, разумеется, прямое сближение на этом основании лапландской и бонской магии — вещь абсолютно не корректная.
Неясным остается и вопрос о характере гипотетического ритуала, связанного с лапландской находкой: был ли он ориентирован на небесный мир, или на инфернальные сферы? В очерченных здесь параллелях вроде бы преобладает соотнесенность с Солнцем. Символом дневного светила треугольник был и в манихействе. Об этом сохранилось достаточно давнее свидетельство. Блаженный Августин (354–430), резко критиковавший манихейство, но, тем не менее, хорошо его знавший, в трактате «Против Фавста-манихея» («Contra Faustum Мanichaeum») писал: «Очам всех [Солнце] представляется круглым, и эта его форма совершенна, сообразно его положению в ряду [светил]; вы же утверждаете, что оно треугольно, то есть что через некое треугольное небесное окно (per quamdam triangulam coeli fenestram) этот свет излучается к миру и землям» {236}. В Античности еще хорошо были известны представления о первоначальном храме как о секторе небосвода, и можно предположить, что этот манихейский образ имеет отношение к какой-то модели протохрама.
Существуют и иные, не связанные между собой свидетельства о храмовых структурах треугольной конфигурации. Это, например, Плутонион в Элевсине (IV в. до н. э.) — треугольный священный участок с пещерой Плутона и небольшим храмом Плутона или Аида; его несомненная «хтоничность» коррелирует с тибетскими магическими мотивами, хотя для гипотез о каких-либо заимствованиях нет реальных оснований. Связь с Нижним Миром, с Бездной подчеркивается и в современной каббалистической магии, где можно встретить образ Храма Сефиры Бина, в основе которого — треугольная платформа из черного обсидиана, с темным туннелем, уходящим в скальные глубины {237}. Бина в каббалистических первоисточниках — это Сефира «Понимание», вместилище Божественного Разума, женственная по своей природе сила.
