Детектив на исходе века (Российский триллер. Игры капризной дамы) - Трахименок Сергей Александрович
— Удивительно, — только и сказал Кроев.
— Такие ошибки бывают. Чайку не желаешь? — спросил помпрокурора.
— Нет, — отказался Кроев и покинул кабинет коллеги.
Александр вернулся в свою «контору», но заняться делами ему не дали. Секретарша сообщила, что его разыскивает первый заместитель прокурора города Бородавкин.
Кроев позвонил Бородавкину.
— Егор Афанасьевич, — доложил он заму, — я только что был у вас в городской прокуратуре.
— Поэтому и звоню, — сказал Бородавкин, — есть разговор.
— Не потерпит до завтра? — как обычно пытался отбояриться Кроев.
— Саша, — ответил зам, — ты в резерве на выдвижение уже год, а не знаешь, что приглашения начальства не имеют альтернатив.
Бородавкину было шестьдесят два. Он относился к людям, которые до шестидесяти «едва тикают», постоянно бюллетенят, но стоит им перевалить пенсионный рубеж, обретают второе дыхание. Болезни куда-то уходят, и они готовы работать еще шестьдесят лет. Сотрудники городской прокуратуры удивлялись такому парадоксу и шутили, что «Афанасич до шестидесяти был чуть жив, а после — его „колом не перешибешь“».
— Александр Петрович, — радушно встретил Кроева Бородавкин, — присаживайтесь, есть разговор.
«Ага, — подумал Кроев, — сейчас он пробежит по недостаткам работы прокуратуры Центрального района, чтобы я почувствовал себя на приеме у начальника, а не у приятеля, и приступит к главному, то есть к тому, для чего меня вызвал».
Так и случилось. Зам после прелюдии и некоторого отеческого выговора почувствовал себя увереннее и перешел к делу.
— Александр Петрович, — продолжил он, — вы человек молодой. Вам еще долго, долго работать…
— И ради того, чтобы сказать мне это, вы пригласили меня сюда?
Бородавкин понял, что перегнул палку с вступлениями, хождениями вокруг да около, и пошел напролом.
— Александр Петрович, речь пойдет о письме не совсем психически здорового человека.
— Почему вы решили, что он психически не здоров?
— Я сейчас вам все объясню. Он перенес душевную травму. Он очень любил свою жену и, когда ее убили, немного подвинулся, стал пить, заговариваться, искать убийц, врагов и так далее.
— Он не производил впечатления психически больного человека.
— Так вы знали его лично?
— Да.
— Он был у вас на приеме?
— Нет, он приходил ко мне домой.
— И вы рискнули принимать у себя незнакомого, психически больного человека? У меня нет слов, Александр Петрович.
— Я знаю его давно и могу точно сказать, что он мало изменился за эти девять лет.
— Вы знали его девять лет? — деланно изумился Бородавкин.
— Да, мы работали вместе в Кедровке.
— Вы работали на периферии?
— Да, был такой эпизод в моей жизни.
— Скажите пожалуйста, — фальшиво удивился Бородавкин, — какая карьера… Человек из глубинки… Впрочем, о чем это я… У вас блестящие перспективы.
Вы находитесь в резерве на выдвижение и не сегодня — завтра окажетесь на моем месте.
Кроев знал слабость зама и ответил так, как обычно отвечали ему молодые сотрудники городской прокуратуры.
— Ну что вы, Егор Афанасьевич, вам самому еще работать и работать, да и рановато мне на это место.
— Правильно, — сказал удовлетворенно Бородавкин, — на это место рановато. А вот место одного из замов точно ваше… Это я вам, как самый старый работник прокуратуры, говорю. А я, батенька, за свою жизнь ни разу на ошибался.
— Да стоит ли об этом…
— Стоит, стоит. Саша, позволь мне тебя так называть. Чтобы сделать карьеру, не нужно быть семи пядей во лбу, и видеть дальше других. Конечно, нужно быть впереди других, но очень не намного… на полноса. Но и это не главное. Главное в том, что ты не должен причинять беспокойства начальству, то есть тем, кто, в конце концов, решает твою судьбу. Вот ты — следователь — хорошо работаешь, но повышение ты получишь только тогда, когда начальству с тобой будет спокойнее, чем с другим таким же хорошо работающим следователем. Ты сейчас на полноса лучше своих коллег и находишься в резерве на выдвижение. Но ты там не один. А выдвинут будет тот, с кем начальству сподручнее работать, то есть более послушный и не причиняющий беспокойства. Потому что, не приведи Господи, работать с правдолюбцами и защитниками истины. Ясно?
— Ясно, Егор Афанасьевич, но о чем речь?
— Саша, — еще более доверительно произнес Бородавкин, — ты уж меня извини. Но я сердцем чую, что Корж написал письмо не только нам, но и еще оставил послание для тебя. С маньяками так бывает, они, как шахматисты, все на несколько ходов вперед рассчитать могут.
«Почти как ты», — подумал Кроев.
— Он мог, конечно, написать в газету, это сейчас модно, но кто поверит письму в газету. Сейчас туда столько шизофреников пишут. Газеты сами себя дискредитировали в глазах обывателя, и грош цена их публикациям. А вот если информация будет исходить от государственного чиновника, да еще такого, как ты, это совсем другое дело. Ты баллотировался в Верховный Совет России…
— И все же, Егор Афанасьевич, нельзя ли покороче.
— Ой, молодежь, все бы короткую дорогу искали, ну да ладно, можно и покороче. Оставил Корж письмо?
— Оставил.
— Саша, отдай его мне.
— Не могу обещать.
— Как?
— А вот так.
— Ну… Саша, не ожидал от тебя. Ты не шутишь?
— Нисколько. Дело в том, что это письмо мне.
— Саша, это письмо не только тебе, дело в том, что Корж…
— Видите ли, дело не столько в Корже, хотя и в Корже тоже. Он не хотел, чтобы имя его трепали, во-первых, во-вторых, он не хотел, чтобы из-за него пострадал человек.
— Саша, в этом деле нет доказательств, и наша совесть будет чиста. Человека этого не осудят, а остальное нас не касается. Знаешь, вор вора бьет — сокращает преступность. Так что, Саша, это не наша с тобой забота, они сами разберутся. Отдай письмо. Прошу тебя — не порть себе карьеру.
— Не знаю, не знаю, мне как-то не хочется делать это. Я не хочу, чтобы Корж являлся ко мне во сне и укорял, что я не выполнил его просьбы.
— Саша, что за бред ты несешь? Ты — атеист, материалист. Ты же понимаешь, что сразу подставляешь таких людей, как начальник управления, и нас. Что ты выиграешь? Ничего. Конечно, может подняться шум, но его хватит на одну неделю, а неделей жизнь не заканчивается.
— Мне надо подумать.
— Саша, да что тут думать, тут, как в старом анекдоте, прыгать надо.
— Мне надо подумать.
— Хороши, Саша, подумай, хорошенько подумай. Я тебя не тороплю, но не тяни с раздумьями. Ой не тяни…
Кроев вышел из здания прокуратуры, сказал водителю служебной машины, чтобы он ехал домой, а сам пошел вверх по центральному проспекту.
Был обычный зимний день. Темнело, и в январских сумерках сугробы казалось синими, это придавало им дополнительную непривлекательность и холодность. Как бывший следователь, Кроев ассоциировал синий цвет с трупами и, глядя на причудливые формы вершин снежных гор, поеживался.
Кроев не был на похоронах Коржа, если то, что собрали в гроб, можно было назвать Коржом. Павла хоронили его бывшие подчиненные, но не потому, что хотели отдать ему последний долг, а по просьбе начальства, которое знало, чем дольше не будет похорон, тем дольше будут идти разговоры о случившемся.
Александр миновал здание областной администрации, большой гастроном, зовущийся в народе «Под часами», кинотеатр, еще один гастроном и вышел к оперному театру. На лавочках в театральном сквере никого не было. Кому в голову придет сидеть на лавочках в середине зимы. Кроев смахнул снег с края одной из них и сел.
Всего несколько месяцев назад он был здесь с Коржом и злился, потому что не любил эти конспиративные встречи. И вот Коржа нет. Кроев вспомнил их первое совместное дело, когда они в Кедровке брали Петьку Смальченко, убившего заведующего клубом. Вспомнил, как расследовали пожар в Приозерном. Да сколько еще было дел и в Кедровке, и в Н-ске. И Кроеву вдруг представилась Фемида, что была на картине в вестибюле юридического института. Баба с завязанными глазами. На одной чаше весов у нее Корж и его просьба, на другой благополучие Кроева, уважение коллег, возможное повышение по службе.
