Детектив на исходе века (Российский триллер. Игры капризной дамы) - Трахименок Сергей Александрович
— Не возьмут… Наш посредник скажет, что ты здесь был и пытался его шантажировать, однако он на шантаж не поддался, и ты ушел ни с чем. А потом тебя найдут за городом на свалке. Мы тут водочки припасли, чтобы в тебя влить, так что все будет, как в жизни: Корж наконец-то допился до ручки, заблудился по пьянке и замерз… Где список и материалы?
— Где деньги?
— Все, мое терпение лопнуло. У тебя единственный шанс, но не выжить, а умереть безболезненно. Ты отдаешь список. И умираешь цивилизованно. Ты не отдаешь список и жалеешь, что не отдал: тебя очень больно зарежут. Как?
— Он в машине, но открыть ее смогу только я.
— Ищи дурней себя, — проговорил Бурцев. — Володя, поищи у него ключ в брюках.
Один из качков пошарил в карманах брюк Коржа и извлек оттуда ключ зажигания.
— В салоне на сиденье.
— То-то…
Бурцев кивнул качку, и тот направился к выходу из холла. Корж побледнел, и это не ускользнуло от внимания Бурцева.
— Не дрейфь, Паша, — сказал он, — я свое слово держу. Мы тебя не больно зарежем…
Корж попытался улыбнуться, но губы свела судорога.
— Что задергался? — спросил Бурцев. — Не переживай, мне ведь все равно, есть там папка или нет…
Корж впился глазами в стену, словно стараясь через нее увидеть, как телохранитель открывает дверцу машины. Мышцы Павла напряглись. Бурцев посмотрел на него и вдруг все понял.
Кроев развязал шнурки папки, которую оставил ему Корж, извлек оттуда напечатанные на машинке листы и начал читать. Первые строки убедили его в том, что Корж после смерти Любани все-таки сдвинулся рассудком. Вязкость мышления, отсутствие логики изложения. Но… закончилось некое сумбурное вступление „документа“, и сквозь текст стал проступать прежний Корж, уверенный в себе и твердо стоящий на ногах. Корж, который всегда отвечал за свои поступки и не ждал снисхождения к себе.
Он писал: „Я устал, но не это главное. Каждый опер рано или поздно устает. Занимаясь этой работой, ты в какой-то момент начинаешь чувствовать, что теряешь ориентиры, перестаешь осознавать грани хорошего и плохого, чистого и грязного. Ты теряешь вкус ко всему, что пробуешь, и, значит, рискуешь рано или поздно наглотаться дерьма, которого вокруг тебя море.
Все это говорит — надо уходить. Но уйти трудно. Уйдя, ты оставляешь одних своих коллег, которые тебе доверяли и которых ты, как старый волк, прикрывал своим опытом. Уйдя, ты лишаешься куска хлеба, потому что у тебя нет имения, где ты мог бы спрятаться и пахать землю, идя за плугом в длинной полотняной рубахе и босиком. Уйдя, ты становишься незащищенным со всех сторон. И ты не уходишь, и начинаешь работать не на общество, а на себя и только на себя…“
В этом месте Кроев поморщился выспренности слога:
„Нашелся альтруист, работающий на общество…“
Александр потянулся в кресле: пока ничего интересного в „документе“ не было. И он продолжил чтение.
Плохо, когда уставший опер все же остался на работе, — он потерял обоняние, и рано или поздно съест что-то неудобоваримое и отравится. Я устал, но не ушел и был наказан за это. Я не только отравился сам, но и фактически способствовал убийству Любани, которая не имела отношения ни к преступлениям, ни к преступникам, ни к моей работе. Но, видимо, все связано в этом мире. И за твои ошибки расплачиваются близкие тебе люди.
Когда убили Любаню, я думал, что не смогу жить, работать. Но Бог позволил мне делать и то, и это, и я понял, что Бог дает мне возможность рассчитаться за смерть жены.
Я на самом деле беседовал с Басковым, и тот действительно пообещал по собственной инициативе найти убийцу. Я мало верил в то, что он это может сделать. Хотя Басков был заинтересован в том, чтобы сдать мне убийцу, поскольку тот принадлежал к конкурирующей группировке, играющей не по правилам Баскова, и иже с ним.
В тот день, когда убили Марущака, я ушел с работы в двадцать ноль-ноль. Перед уходом я говорил с дежурным и спросил у него время. Я уже тогда знал, кто убил Любаню, позвонил Марущаку в гостиницу и попытался договориться, но не о встрече, потому что он был осторожен, а о звонке, который будет ему в двадцать один час. В кабинке туалета, что рядом с центральным сквером, я нацепил на себя рыжий парик и вязаную шапочку, потом забрался по пожарной лестнице со стороны парка на балкон, а затем и в номер Марущака.
Марущак появился без пяти девять, и я застрелил его. Не буду кривить душой, я не дал ему возможности осмыслить ситуацию. Потом я покинул номер тем же путем, то есть через балкон и пожарную лестницу. Сделать это было нетрудно, парк со стороны гостиницы не освещен. Риск быть замеченным, конечно, был. Но я делал все настолько уверенно, что вряд ли кто-нибудь попытался бы меня задержать. Стоит ли связываться с человеком, который поступает столь нагло.
Выйдя из парка, я доехал на троллейбусе до речпорта, выбросил в реку пистолет, парик, шапочку и на такси приехал на Крылова, но не к своему дому, а не доехав до него три квартала. Таким образом, я обеспечил себе алиби и уничтожил средства совершения преступления. Пистолет, которым я застрелил Марущака, действительно изымался ранее мною, но был сдан инспектору, занимающемуся оружием. Однако через некоторое время он вновь попал в мои руки, и я не стал его сдавать, так как понимал, что этот пистолет может мне пригодиться. Что касается парика, то тут следователь и оперы-москвичи были рядом с разгадкой. Но они не учли того, что у нас с Любаней было два рыжих парика. Пять лет назад, когда Новый год еще походил на Новый год, мы одевались разбойниками. Ее парик так и остался на антресолях. Он был обнаружен при обыске и тоже выручил меня, потому что даже неспециалисту было понятно, что его в ближайшие несколько лет не надевали.
Зайдя в квартиру, я услышал телефонные звонки. Я не хотел брать трубку, думая, что это группа захвата проверяет, на месте ли я. Но потом все же снял и услышал, что мне сдали Марущака. Я понял, что о его гибели уже известно и мне сообщают о нем для того, чтобы выполнить обещанное Басковым, и заодно завязать меня смертью Марущака. Осознав все это, я позвонил прокурору центрального района и сообщил ему о звонке. Это отчасти и спасло меня потом, когда меня кололи москвичи и допрашивал следователь.
И первые, и второй были уверены, что Марущака убил я, но не потому, что был свидетель, видевший, как кто-то спускался по пожарной лестнице с балкона гостиничного номера. Они знали, что я один имел веские причины убить Марущака, и, кроме того, они интуитивно чувствовали, что это я. Я сам иногда чувствовал такое, но… интуицию к делу не пришьешь.
Однако я что-то сделал не так, и Бог не простил мне этого. Ребята из моего отделения, желая раскрыть убийство, активно по нему работали и арестовали Пузановского. Ребят можно понять. Они получили данные, что Пузю видели в гостинице — раза два его видели спускающимся по пожарной лестнице из номера Марущака. Он рыжий, и его пальчики нашли в номере. Чудовищное совпадение, но такое тоже бывает в розыске. Ларчик здесь открывается просто. Пузановский не мог пройти мимо возможности заглянуть в номер к состоятельным людям. Он забрался туда, увидел труп и понял, что может попасть в ощип. Выходить обратно через дверь он не рискнул, а избрал мой путь, через балкон и пожарную лестницу. И для него, может быть, все и обошлось, но мои бывшие подчиненные решили бросить все силы на раскрытие этого убийства, чтобы снять с меня подозрение. Таким образом Пузя попал в абсолютно проигрышную ситуацию. Его расстреляют по суду, либо его убьют дружки Марущака.
Но все это — присказка. Еще до убийства Любани я понял, что в Н-ске есть некая профессиональная рука, которая руководит всеми процессами, которые мы называем криминальными. Человек этот хорошо знал и преступную среду, и сотрудников милиции. Это он нашел и заставил работать на себя паренька Витю Буклеева по кличке Мендя (Менделеев). Это для него Витя в лабораторных условиях получил ГМДТ, и этим ГМДТ наш кукловод шантажировал и держал в страхе и фирмачей, и паханов. Одно дело группировка уголовников, другое — группировка ментов с уголовниками, да еще имеющая большие деньги. Я начал устанавливать его, но делал это слишком заметно, и он, чтобы остановить меня, убивает Любаню.
