Первородный грех. Книга первая - Габриэль Мариус (книги без регистрации полные версии TXT) 📗
Мерседес с сочувствием смотрела, как страдает молодая монашка, не решаясь, однако, попытаться успокоить ее.
– Ну почему? – сквозь слезы вопрошала Матильда. – Почему они так поступают с беззащитными священниками и монахинями?
– Потому что вы слишком долго жрали со столов богатеев и власть имущим. Потому что вы никогда не голодали вместе с бедными и обездоленными.
– Да я в жизни не ела за столом богача!
– А на чьей стороне всегда стояла Церковь? На стороне эксплуататоров! А деньги получала из карманов бедняков. – Голос Мерседес звучал, как волнующая музыка. – Каждая смерть, каждое рождение, каждая свадьба рабочего человека значили для вас новые доходы, плату за несколько минут вашего нечленораздельного бормотания. В противном случае все это считалось незаконным. Подумать только, вы, никогда не вступающие в брак, запрещали нам разводиться!
– И поэтому теперь можно убивать и насиловать монахинь?
– Я не сказала, что одобряю это.
– Но ты одобряешь стремление толпы уничтожить Церковь.
– Церковь сама себя уничтожила, – спокойно проговорила Мерседес, – и давно уже. Церковь – это заброшенный дом. Пора заколотить в нем двери.
– Больно у тебя ловко все получается, – с горечью сказала Матильда.
– Ты спросила – я попыталась ответить.
– Но тебе только восемнадцать лет… Ты просто повторяешь слова своего отца, ведь правда же? Скажи, Мерседес, сама-то ты веришь в них?
– А скажи, Матильда, сама-то ты веришь в своего Бога? – насмешливым эхом отозвалась Мерседес.
– Мне надо помолиться.
Выскользнув из-под одеяла, Матильда встала на колени возле кровати. Она уткнулась лбом в сложенные в молитвенном жесте покрасневшие руки и принялась что-то беззвучно и быстро бормотать.
Мерседес молча наблюдала. Ей было жаль, что сгорел монастырь. Казалось, она лишилась части себя. Но не части своей живой плоти, а чего-то мертвого, бесчувственного. Это как отрезать волосы. Когда они падают под ножницами, их почему-то жалко, но потом приходит ощущение легкости. Словно сброшено ненужное бремя…
Снизу доносились голоса о чем-то спорящих родителей. Слова были неразличимы, но они звучали зло. Матильда встала. Мерседес откинула край одеяла, чтобы девушка могла лечь. Тело монашки пахло мылом, которым мыла ее Кончита.
– Выключить свет? – спросила Мерседес. Матильда опустила распухшие веки.
– Да.
Они молча лежали в темноте. Каждая думала о своем. Голоса Франческа и Кончиты становились все приглушеннее и наконец совсем растворились в тишине.
Мысли Мерседес вернулись к главной теме ее раздумий последних двух недель. Война. Она наконец пришла.
От сознания грандиозных масштабов этой трагедии у нее по спине побежали мурашки и похолодела кровь. Война. Война с фашизмом. И не только в Испании, а во всей Европе. Во всем мире!
В ее воображении победа представлялась как открывающиеся тюремные ворота. Вот уже показались первые ободранные, обессиленные, ослепленные темнотой заключенные, с трудом передвигая ногами выходящие на волю. Этот тоненький ручеек постепенно превращается в могучий поток миллионов угнетенных, хлынувший на свободу, к свету. Их взволнованные голоса сливаются в единый богатырский гул, от которого, кажется, сотрясаются небеса.
Это было такое величественное видение, что у Мерседес захватило дух. Она почувствовала себя во власти какой-то волшебной силы, взывающей к ней, притягивающей ее.
А что, если на дымящихся полях сражений она встретит Джерарда? Сможет ли она убить его? Мерседес представила, как, направив ему в грудь пистолет, она будет смотреть в эти черные глаза с тяжелыми веками. «Джерард Массагуэр, ты пошел против своего народа».
Она лежала с торжественно-суровым лицом, уже не слыша, как рядом всхлипывает Матильда.
Дом медленно погружался в сон.
Через несколько недель стали прибывать беженцы из Астурии. Они привезли с собой и ужасные истории о зверствах фашистов. Истории о массовых погромах и убийствах. О грабежах, поджогах, насилиях. О раздавленных гениталиях, о выколотых глазах.
В порыве бешеного гнева бедняки схватили несколько десятков местных буржуев, которые на следующий день были увезены в неизвестном направлении отрядами милиции.
– Из дома не высовывайся, – озабоченно сказала Кончита Матильде Николау. – Даже к окну не подходи. – Она повязала остриженную голову монашки платком и дала ей передник, какие обычно носят служанки, – Если с тобой кто-нибудь заговорит, притворись простушкой. Ты моя двоюродная сестра из Сиджеса. Зовут тебя Кармен Баррантес. Приехала помогать нам по хозяйству. И сделай вид, что у тебя не все дома. Поняла?
Округлив от страха глаза, Матильда кивнула.
Однажды вечером, когда они чистили на кухне картошку, Мерседес, склонив набок голову, критически взглянула на Матильду.
– Если бы какой-нибудь мужчина позвал тебя вернуться в Сиджес, ты ушла бы из монастыря?
– Это оскорбительный вопрос! – вспыхнула монашка.
Мерседес чуть заметно приподняла брови.
– Разве? А почему?
– Потому что моя вера выше этого! И не думай, что в Сиджесе или где-то еще я никогда никому не была нужна!
– Я не хотела тебя обидеть, – мягко сказала Мерседес.
Матильда с досадой крутанула ножом, выковыривая из картошки глазок.
– Однако именно так и получилось.
– Хорошо, тогда спрошу иначе: ты кого-нибудь оставила в Сиджесе?
– Я не такая красотка, как ты, – пробурчала Матильда.
– Но все же ты очень милая. У тебя красивые глаза.
– А у тебя здесь кто-нибудь есть? Ну… мужчина?
– Ненавижу мужиков! – Мерседес зло полоснула ножом по картошке. – Ненавижу.
– А ты когда-нибудь… была… с мужчиной? Мерседес улыбнулась.
– А ты, сестра Матильда?
С тех пор как она уехала из Сиджеса, Матильда ни разу не делилась своими сокровенными мыслями с кем-либо из мирян. Уже почти четыре года она вообще не разговаривала со своими сверстницами.
– Был там один, – проговорила она и на несколько секунд прикусила свой кулак. – Вдовец, да еще урод, каких свет не видел. Меня хотели выдать за него замуж, потому что другие мужчины отказывались брать меня в жены. И деньги у него были. И вот как-то раз он меня подкараулил и начал целовать… лапать…
– Он тебя?..
– Хотел. Заставил меня взять в руку… его штуку.
– Старый грязный козел! – сочувственно воскликнула Мерседес.
– Он стал одной из причин, по которым я оказалась в Сан-Люке. Слишком уж страшно было представить, что всю оставшуюся жизнь придется прожить с этой отвратительной скотиной.
– Ну и правильно поступила.
– Я знаю, о чем ты подумала.
– О чем же?
– О том, что я стала монахиней только для того, чтобы избавиться от этого вонючего старика.
– А что еще тебе оставалось?
– Были и другие мужчины. Получше. Но я все равно ушла бы в монастырь. На то была Божья воля. А ты не ответила на мой вопрос. Была ты когда-нибудь с мужчиной?
– Нет, – сказала Мерседес после короткой паузы.
– Так ты девственница?
Снова короткая пауза.
– Да.
– Это же чудесно, – заявила Матильда.
– Не знаю. Я об этом не задумывалась.
– Никогда?
– Данный вопрос меня совершенно не волнует. Все это глупости.
– А. я не считаю, что это глупости. Это очень серьезная вещь.
– Всякие там вздохи и стоны? – презрительно фыркнула Мерседес. – Да в любую летнюю ночь они из-под каждого куста доносятся. Не-ет, у меня определенно есть нечто гораздо более важное.
– И что же это?
– Дело.
– Какое дело?
– Война, естественно. Я скоро уезжаю. Воевать. Матильда ахнула, потом недоверчиво прошептала:
– Да брось ты!
– Нечего тут бросать. Я собираюсь вступить в ряды милиции.
Монашка даже перестала чистить картошку.
– Женщине нет места на войне, Мерседес.
– Я стреляю из винтовки не хуже любого мужчины. Могу водить грузовик, ухаживать за ранеными. Буду делать все, что мне прикажут. Все, что угодно.
