Обитель любви - Брискин Жаклин (книги txt) 📗

— Ребенок — ее внук.

— Вот это точно! — произнес Бад и неприятно рассмеялся, приведя этим отца в замешательство.

— Амелия не может знать о том, как плоха сейчас твоя мать. Иначе она обязательно привезла бы показать малыша.

Бад оттолкнул от себя тарелку, прошел на примыкающую к столовой веранду и уставился на туманный, будто ватный закат. Девушка-служанка убрала тарелки, на круглом блюде принесли фруктовый торт.

— Бад! — позвал Хендрик. — Десерт!

— У меня нет времени, — сказал Бад. — Мы бурим новую скважину. Я там нужен.

При этих словах сына Хендрик со всей своей ненавистью к нефтяному бизнесу увидел корень всех его бед: «Паловерде ойл». До того дня, как нефть брызнула из земли, Бад и эта очаровательная девочка жили вроде бы дружно и счастливо. Бад ладил с братом. Да и с ним никогда так не обращался. «Паловерде ойл» перевернула его жизнь. Хендрик знал, что Бад не раздумывая поставил на эту нефть все, как это делали Гарсия. Вбухал всю свою наличность в этот нелепый бред, а теперь начал распродавать уже и недвижимость. Отщипывал по кусочку. Работал по восемнадцать часов в сутки, даже больше.

— Ты мой сын, — громко проговорил Хендрик, — и поэтому мой долг сказать тебе это. Бад, тобой завладело нефтяное безумие, горячка. Ты поссорился с братом. Жена убежала от тебя тоже из-за этого. Теперь ты хочешь, чтобы нефть разлучила тебя и с родителями?

Бад показался в дверях веранды.

— Папа, я просто не могу говорить о ней, только и всего. Господи, я даже не знаю, жива она или мертва!

Глаза Бада увлажнились. Покопавшись в своей памяти, Хендрик так и не припомнил случая, когда бы он видел плачущего Бада. «Разве что в младенчестве», — подумал он. Он положил руку сыну на рукав.

— Ступай, — с грубоватой нежностью проговорил он. — Пока мужчина молод, он должен много работать.

В июне стало жарко. Донья Эсперанца уже не вставала с высокого супружеского ложа из ореха. Хендрик повесил портрет с доном Винсенте на противоположную стену, чтобы жена могла смотреть прямо на него.

В следующее воскресенье с матерью сидел Три-Вэ. Донья Эсперанца отказывалась от морфия, который предлагал ей доктор Видни. Она только что приняла настойки чиа из толченых ягод манзаниты, приготовленной Марией. Боль мгновенно отпустила.

— Что произошло, Винсенте? — спросила она. — Ты такой невеселый.

— Порой, мама, я жалею, что не стал католиком, как ты и Юта. Какое облегчение, наверное, чувствует человек, исповедуясь.

— Все, что ты хочешь сказать, можешь сказать мне. Скоро твоя история все равно уйдет вместе со мной.

Он покачал головой.

— Это об Амелии и ребенке? — спросила донья Эсперанца.

— Разве Юта говорила...

— Я всегда чувствовала, как ты относишься к Амелии. Ты никогда не скрывал этого от меня. Вы с Бадом поссорились. А она ушла, будучи в таком положении! Никакая другая женщина не тронулась бы с места.

— Я... Мама, я думаю, что ребенок от меня. — Сказав это, Три-Вэ еще ниже опустил голову. Признание не только не принесло облегчения, но заставило его почувствовать себя еще большим преступником. — Они любили друг друга, она и Бад, но я встал между ними. Может, я убил ее.

Донья Эсперанца смотрела на человека, расставаться с которым не хотела больше всего на свете. Во взгляде у нее была нежность, хотя под запавшими глазами болезнь оставила темные тени.

— Три-Вэ, ты не должен так убиваться.

— Как я могу все поправить?

— А какой смысл казнить себя? — вопросом на вопрос ответила донья Эсперанца. — Прошлое есть прошлое, будущее же — не в нашей власти, а в руках Господа. Сегодня утром мы с Марией говорили об этом.

— С Марией? — Он поднял голову. — Значит, тебе известно, где сейчас Амелия?

На какое-то мгновение лицо доньи Эсперанцы осветила ставшая уже редкой улыбка. В ней он увидел проблеск надежды.

— Но ты ведь не веришь во все эти старушечьи языческие бредни, верно?

— Я хочу верить, — сказал он. — Я хочу знать, где она.

— Я бы все отдала за то, чтобы хоть одним глазком посмотреть на малыша, — сказала донья Эсперанца.

— И я тоже. — Он помолчал и вдруг добавил: — Может, его нет в живых.

— Винсенте, не надо. — Она взяла его за руку.

— Мама, я не должен обременять тебя сейчас своими невзгодами.

— Я сама попросила тебя рассказать, — ответила она и, взяв его за руку, прижала ее к своей щеке. Глаза ее закрылись. Снадобье Марии навевало сон.

Три-Вэ, не убирая руки, прижатой к горячей сухой коже материнского лица, посмотрел на портрет деда. Белый конь казался настоящим гигантом, художник изобразил его как-то неестественно расставившим ноги. Дону Винсенте на портрете было около тридцати. Казалось, будто он танцует, а не сидит в седле. Достоверен был, пожалуй, только его костюм. Тот самый расшитый серебром костюм, в котором Три-Вэ был на фанданго...

«В душе я такой же игрок», — подумал Три-Вэ.

Бад выслал ему почтой чек на сумму, равнявшуюся его доле в «Паловерде ойл». На эти деньги Три-Вэ купил участок земли, где, по его предположению, должна быть нефть. Юта поощряла его усилия, хоть по складу характера терпеть не могла азартных игр и риска. Ее зависть к невестке вновь смешалась с ревностью и вспыхнула с новой силой. И неважно, что Амелия покинула Лос-Анджелес. Для полного торжества Юты этого было недостаточно. А ей хотелось торжествовать полную победу. Теперь вопрос о превосходстве Юты мог разрешиться только одним способом: у кого из них будет больше денег. Ей непременно нужно было стать богаче Амелии, и нефть должна была помочь ей в этом.

— Надо найти богатый фонтан, — сказала она Три-Вэ.

Он перестал бурить в районе главных лос-анджелесских разработок, начало которым, в сущности, положил сам Там он мог столкнуться с братом. Он бурил на востоке и западе округа, вел геологическую разведку в соответствии с законом о добыче полезных ископаемых. Одна скважина рядом с выходами на поверхность нефти вдруг забила фонтаном, но Юта продала ее, сказав, что она неприбыльна.

Донья Эсперанца задышала ровнее и отпустила руку сына. Три-Вэ мягко убрал ее и прикрыл мать покрывалом. Он поцеловал ее в седую голову и на цыпочках вышел из комнаты.

Мария сидела за дверью на полу и была похожа на маленькую девочку. Точно так же она сидела когда-то в галерее Паловерде, ожидая, когда ее примут на службу. Она подняла глаза на Три-Вэ. Под туго натянутой кожей лица проглядывали все кости черепа. Жили, казалось, только глаза. «Наверно, ей далеко за восемьдесят», — подумал он.

Он опустился рядом со старухой, вдыхая исходящий от нее запах травы и оливкового масла.

— Мама сказала, что ты говорила с ней о миссис Ван Влит... об Амелии...

— Это которой нет теперь в Лос-Анджелесе?

— Где она?

Она скрипуче засмеялась.

— С чего ты взял, что мне известно больше, чем остальным?

Он вздохнул.

— Помоги мне, Мария.

Она обратила на него долгий изучающий взгляд.

— Скоро мои дела будут на земле закончены, — сказала она, — и я умру.

— Мария!

— Я не могу помочь тебе. Придет время, и ты испытаешь скорбь и чувство вины. Ты отнял у брата, брат отнимет у тебя.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я говорю о жизни и смерти, — таинственно ответила она.

Раздраженный Три-Вэ поднялся с пола и сердито молча уставился на старуху.

Покрытая шалью голова склонилась к поджатым коленям, старушечье лицо спряталось.

— Никому не пожелаешь такого дара, как у меня, — сказала Мария.

Знойным августовским днем дом на Бродвее с красной крышей из кровельной дранки украсился цветами. Донья Эсперанца умерла. В Лос-Анджелесе еще был жив обычай вместе горевать. В случае чьей-нибудь смерти знакомые покойного приходили выразить свои соболезнования родственникам и помочь пережить день и ночь перед похоронами, пока гроб стоит в доме. Приходили все, независимо от званий и сословий. Приходили и богатые, и бедняки. Женщины приносили еду. Обеденный стол Ван Влитов пришлось раздвинуть во всю длину. Он был накрыт тончайшей камчатной скатертью и весь заставлен яствами, среди которых были окорока, треугольники empanadas [24], картофельный салат, гуакамола, огромные вазы с нарезанными тонкими дольками апельсинами, маринады, финики из ближайшей пустыни, свежие оладьи, только что снятые со сковороды, воздушный пирог, шоколадный торт, сладкий кекс с поджаристой корочкой.