Болтливые куклы (СИ) - Кочешкова Е. А. "Golde" (электронная книга TXT) 📗
Он понял, что не ошибся в выборе пути.
Ему понравилось быть взрослым.
Очень.
Сановник Гао был человеком сдержанным и умел останавливаться вовремя, а потому визиты Хекки в его дом случались не слишком часто. Но помимо него нашлись и другие желающие познакомиться поближе с новым дарованием из храмового театра.
Не реже, чем раз в три дня у Северных ворот останавливалась какая-нибудь красивая повозка, которая отвозила Хекки в один из самых богатых домов города. У него появилось много поклонников, как он и рассчитывал. И если в первое время Хекки еще изображал из себя наивного и невинного мальчика, то спустя несколько недель вполне освоился в новом жизненном опыте и уже не считал нужным так смущенно опускать глаза и робеть перед своими новыми знакомцами. Даже с сановником Гао он после того, первого раза чувствовал себя на удивление легко и непринужденно. Может тому виной были вино и табак гоши, а может, Хекки просто не умел подолгу оставаться серьезным.
Как бы то ни было, а в театре он очень быстро приобрел репутацию повесы. Кто-то завидовал ему, кто-то осуждал, но, по большому счету, всем было безразлично, как именно проводит свои ночи юный актер, которому по вечерам на сцене неустанно бросали цветы и осыпали целыми горстями монет. По правде говоря, Хекки и сам не ожидал, что люди будут так восхищаться его выступлениями, но научился принимать это как должное.
Только Шен и Зар время от времени пытались читать ему морали, но не особенно преуспели. В конце концов, они оба ничего не понимали в этой жизни. Слишком послушные, слишком скованные своими принципами — разве они имели право учить Хекки, как ему распоряжаться своей свободой?..
Атэ Хон своего соседа перевоспитывать не пытался. Только посмеивался над рассказами Хекки о его похождениях, да делился опытом, что стоит делать, а что — нет. Он и сам был не прочь время от времени поразвлечься в обществе людей из более высокородных домов, чем его собственный. Но, в отличие от Хекки, Атэ происходил из весьма уважаемой и совсем небедной семьи. Ему никогда не приходилось воровать еду, чтобы пообедать, или спать в одной кровати с кучей братьев и сестер. В роду Атэ Хона почти все были так или иначе связаны с театром, только выступали не в храме, а на своей собственной сцене, устроенной в одном из домов семьи.
— Атэ, зачем тебе жить здесь, если твой род такой богатый? — спросил его Хекки однажды. — Ведь ты мог бы иметь свою собственную комнату, приходить и уходить домой, когда угодно, даже водить к себе женщин… или мужчин.
Хекки давно уже задавался этим вопросом, недоумевая, зачем его товарищу сдался этот храм со всеми его правилами и строгостями.
Атэ Хон помолчал минуту, потом ответил, не глядя на Хекки:
— Так получилось. Я там… натворил дел. Старшая сказала, лучше, мол, уйди с глаз долой, пока все не забудут. Вот я и решил какое-то время здесь поработать. Дабу платит честно и много, хотя я, когда пришел, был еще совсем мальчишкой, чуть старше тебя. Но таковы законы этого театра — если актер нанятый, будь добр отвали ему приличный кошель монет.
— Понятно…
Хекки не сталь расспрашивать Атэ, чем именно тот провинился. Раз сам не сказал — значит не захотел. Да и какая разница. Вместо того он задумался о своей собственной семье.
С той поры, как отец отвел его в храм, он ничего не слышал о людях, с которыми провел первые пять лет своей жизни. Знал только, что из тех монет, что сыплются к его ногам во время выступления, часть должна доставаться его семье. Таков был уговор, когда отец отдавал Хекки служителям. Но ни разу никто не спросил о нем, не пришел в беседку для свиданий, не принес новостей из дома. Даже мать… В первые несколько лет Хекки все ждал, что она появится однажды в храме, попросит привести к ней сына хоть на несколько минут… Напрасно. О нем забыли, словно и не было никогда в семье табачника младшего сына.
После первых выступлений, Хекки очень хотел спросить у главного распорядителя о своих родных. Кто-то ведь наверняка забирает эти его монеты… Но чем больше он думал, тем отчетливей понимал, насколько это глупая затея. Кому он нужен? Братьям и сестрам, что давно выросли? Отцу, который самолично продал его за еду и вино? Матери, не отыскавшей времени хоть раз навестить свое дитя? Если кто и являлся в храм за деньгами, этому человеку не было дела до самого Хекки.
Да и пусть. В конце концов, Шен Ри и Зар тоже ничего о своих семьях не знали.
Насмешница-судьба приготовила ему неожиданный 'подарочек', когда он совсем того не ждал.
Это был обычный вечер с большим представлением. Как всегда зимой, спектакль давали в крытом зале. Хекки выступал самозабвенно, не думая ни о чем, кроме танца. Ему нечасто так удавалось, и потому он особенно радовался каждому движению и каждому вдоху. А после спектакля вышел на финальный поклон, ожидая привычных 'подношений' от зрителей. Монеты, цветы, восторженные выкрики — Хекки улыбался, глядя на людей, что стояли по ту сторону сцены, но внезапно его взгляд зацепился за одну невысокую фигурку в ближнем ряду. Эта девчонка не отбивала свои ладони в аплодисментах и не смотрела на актеров с восхищением. Она стояла, скрестив руки на груди и насмешливо кривила и без того слегка несимметричное лицо. Увидев, что Хекки заметил ее, девочка отчетливо подмигнула ему единственным своим глазом и мотнула головой в сторону одной из ниш, которые он так любил.
Любопытство, как всегда, оказалось сильнее любого другого чувства и вскоре Хекки, все еще облаченный в сценический наряд, уже стоял возле ниши. Одноглазая девчонка ждала его там, сидя на высокой каменной скамье и перебрасывая из руки в руку большую спелую грушу.
— Так вот ты каков, сын табачника! — сказала она вместо приветствия и посмотрела на Хекки дерзко, с вызовом.
— А… — растерялся тот и пару мгновений таращился на девчонку с немым удивлением. — Откуда ты знаешь, кто мой отец?
— Оттуда же, откуда и все остальные его наследнички, — одноглазая с хрустом откусила от груши большой кусок, неспешно прожевала его и только тогда милосердно сообщила разгадку: — Я твоя сестра, балбес.
Тут Хекки окончательно лишился дара речи.
Вот эта — его сестра?
Тощая, как уличная кошка, ниже его почти на голову, с тонким шрамом через все лицо, с узлом из кожи на месте левого глаза, одетая в какие-то живописные лохмотья… Его сестра?
— Не веришь? — девчонка не переставала усмехаться, и единственный ее глаз, такой же зеленый, как глаза самого Хекки, излучал неприкрытое довольство. — Ну, вглядись получше. Папенька не раз сетовал, что я на тебя похожа больше, чем на него.
Могла бы и не говорить. Хекки и сам видел очевидное сходство с тем лицом, которое каждый день встречалось ему в зеркале. Только у сестры черты были тоньше и мягче — все-таки девочка, да и младше его к тому же.
— Жун… — пробормотал он. Конечно, она изменилась — сестре было всего два года, когда Хекки отдали в храм. — Ты… ты от мамы?
— Ну вот еще! — девчонка снова откусила от груши и с наслаждением плюнула косточкой далеко в зал. Хекки оценил это умение (он и сам всегда получал удовольствие от подобных шалостей). — Я там давно не живу. После твоего ухода отец маменьке настрого запретил плодить новых детишек, но она не сдержалась. Когда мне было четыре, снова родила. Папаша ей тогда поставил ей условие — мол, в честь появления каждого нового наследника, будет предыдущего продавать каким-нибудь бродячим фокусникам. И сразу закрепил слова делом — так я оказалась в балагане Папаши Ло.
— Вот как… — выдохнул Хекки, совершенно потрясенный новым знанием. — Значит, ты тоже умеешь танцевать?
— Не, — Жун усмехнулась, — танцевать не умею. А по канату ходить — запросто. И остальное тоже. У Папаши всему научишься… Но танцы он не любит. Говорит, это для храмовых ручных крыс дело.
Хекки невольно вздрогнул от ее последних слов, и это не укрылось от Жун.
— Да, братец, мне повезло побольше, чем тебе. Я хоть не сижу взаперти, как ручная зверюшка.
