Друиды Русского Севера - Лазарев Евгений Сергеевич (книга жизни TXT) 📗
Этот отрывок существенно дополняет полярно-символический ряд «Энигмы». Рыбка-эхенеида пребывает в глубочайшей впадине, так сказать, подводного Полюса, Противо-Центра Мира, анти-омфала, связанного с Нептуном в силу своей подводности. Причем эта рыбка служит для Растворения, Dissolutio: сравните с функцией Хранителя Южного Полюса в мифе пуэбло. Это обстоятельство можно рассматривать как еще одно указание на причастность исследуемого алхимического сюжета архаичному биполярному мифу.
В свете этого исходного мифа все более поздние образы и символы, входящие в его ассоциативно-семантическую матрицу (во всех ее конкретных и уже как бы автономных модификациях), приобретают системный и неслучайный характер. Например, становится более понятным загадочный образ Короля-Рыбака — уже не из алхимических текстов, а из Граалианы. По его именованию его можно связать с алхимическим взысканием рыбки-эхенеиды. Далее, его имя в некоторых текстах (у Робера де Борона, конец XII — начало XIII вв.) — Брон (Bron, в «Didot Perceval», прозаическая версия; Brons, в «Le Roman du Graal»). Это имя выводят из валлийского теонима Bran, Bendigedfran ap Llyr: Ворон, Благословенный Ворон сын Моря {221}. Отсюда цепь ассоциаций ведет и к палеоазиатскому (отчасти и палеоиндейскому, то есть скорее всего гиперборейскому по своему генезису) мифологическому циклу божественного Ворона; и к плаванию Брендана в обетованные земли кельтской ойкумены — мотив морского паломничества, столь важный в «Энигме»; и к образу Нептуна как морского божества. Кельтская (друидическая? «артуровская»?) параллель алхимической притче выстраивается довольно убедительно.
И вот что существенно: образ Короля-Рыбака оказывается символически связан сразу с обоими Полюсами. В качестве Рыбака, притягивающего рыбку из антиподальной глубины подводного Полюса, из Центра Моря, он уподобляется Магниту Мудрых — денотату Северного Полюса (у Иринея Филалета в трактате «Introitus Apertus…») с его кормчими околополярными звездами, по которым направляют свой путь мореплаватели-паломники-адепты. Король-Рыбак совмещает в себе функции обоих Хранителей Полюсов — Сатурна и Нептуна, Пёкангхойя и Палёнгаухойя; он и обеспечивает устойчивость фиксированного мира, и добывает средство для растворения чрезмерно отвердевших, требующих преображения структур, чтобы сделать их восприимчивыми к Божественному Гласу.
Более ясной становится и сакрально-географическая локализация Острова, обретенного паломником-адептом. Ведь, на первый взгляд, в «Философической Энигме» налицо формальное противоречие: паломник плывет от Арктического Полюса, а значит, удаляется от Полярного Острова, Изначального Рая. И, тем не менее, обретает его, — но не у Антарктического Полюса, как можно было бы предположить, следуя профанной логике, а в каком-то неопределенном месте. Но в алхимическом дискурсе этот Остров — Девственная Земля Великого Делания, и она, в совокупности различных стадий этого Делания, причастна обоим Полюсам. Сгущение, фиксация, Fixatio, Магнит Мудрых — семантический ряд Северного Полюса, тогда как растворение, Dissolutio, рыбка-эхенеида, влекомая Магнитом Мудрых, указывают на Южный Полюс. Так что Девственная Земля, взыскуемая паломником-адептом, эта Арктогея Духа, не находится ни в земной Арктике, ни в Антарктике, ни между ними: она мистически принадлежит обеим ипостасям Мировой Оси.
Требует внимательного осмысления и вытекающая из семантики «Энигмы» полярная оппозиция Сатурна и Нептуна. Если они в «Энигме» маркируют образы божественных Хранителей Полюсов, то, очевидно, Сатурна следует соотнести с Северным Полюсом. В астрологической географии Античности Сатурн/Крон покровительствует именно северным регионам. Тогда Нептуну достается Южный Полюс. На первый взгляд, зримых оснований для этого нет. Нептун/Посейдон — владыка Атлантиды, то есть Крайнего Запада античной сакрально-географической ойкумены.
Однако вдумаемся: Атлантида — земля потонувшая, и Нептун царствует в Подводном Мире, тем самым оказываясь в бинарной оппозиции к царю суши Сатурну. А если вспомнить обозначенный выше убедительный алхимический коррелят индейскому мифу о Хранителях Полюсов: Северный Полюс соответствует отвердению, Fixatio, а Южный — растворению, Dissolutio, — то надо признать, что «Энигма» вполне согласуется с этой парадигмой. Сатурн повелевает твердыми, фиксированными северными скалами, а Нептун ответствен за ту область пространства, где произошло растворение, преобразование земли в воду — Dissolutio.
Впрочем, надо признать, что все эти неоспоримые коннотации все-таки не дают достаточного материала для убедительной реконструкции гипотетического изначального мифа о Хранителях Полюсов. Для этого необходимы дальнейшие исследования. Возможно, следует внимательнее проанализировать полярные мотивы в алхимических первоисточниках, которые в данном контексте недостаточно изучены.
По-видимому, в этих исследованиях нельзя ограничиваться только европейскими текстами. Вот лишь один штрих, нуждающийся в дальнейшей проработке: даосская парадигма обретения духовного бессмертия, которая выглядит как весьма точный смысловой аналог биполярному мифу «Энигмы». Знаменитый даос XII–XIII вв. Чан-Чунь, предпринявший путешествие в ставку Чингисхана, в одном из своих творений (его текст сохранился в «Си ю цзи», «Описании путешествия на Запад» Ли Чжичана) так писал о преодолении греховного начала плотского тела: «В таком случае, посредством служения Северной Медведице, можно постепенно подняться в Южные Палаты, в Чертог самосожжения». Исследователи этого текста поясняют, что самосожжение здесь означает духовно-алхимическое переплавление, подобное плавке металлов, а Южные Палаты — это Южная Полярная Звезда, «где пребывает дух долголетия и бессмертия, противоположная Северной Медведице» {222}.
Достижение мистического Юга через служение северному Центру Мира может, разумеется, быть сопоставлено с духовным паломничеством от Полюса Арктического к Полюсу Антарктическому. Впрочем, вряд ли нужно выстраивать жесткую цепочку гипотетических заимствований от даосского Китая до Западной Европы через, допустим, посредство арабской алхимии. Хотя определенная линия преемственности тут все же просматривается, что подтверждается разысканиями в области возможной атрибуции «Энигмы».
Дело в том, что трактат «Aurelia Occulta», в начале которого помещена «Энигма», представляет собой диалог мудрого учителя, названного именем Сениор, и его ученика, по имени Адольф из Хассии (Hassia). Первые строки трактата — это обращение Адольфа к Сениору: «Приветствую тебя, достопочтенный Старец; поскольку я уже давно вижу, что только с тобой я нечто исследую духом возле этого Древа, то не могу не прервать тебя, не подойти к тебе и не вопросить о причине такого рода медитации (meditationis)» {223}.
Очевидно, здесь говорится о медитативных образах «Энигмы Философов», в частности, о Солнечном Древе. Получается, что Сениор излагал «Энигму» ученикам и, вероятно, воспринимался как ее непосредственный автор. Сведения о нем сохранились. Сениор, Senior Zadith filius Hamuelis (в латинском произношении) — это Шейх Садик Ибн-Умайль, арабский алхимик, живший в Х веке. Он — один из тех арабских мыслителей, которые представляют средневековую философскую школу Харрана, наследницу доисламского и дохристианского месопотамского Гнозиса — сабейского Гнозиса, если трактовать термин «сабейский» в широкой исторической ретроспекции. Именно так и воспринимали сабейскую мудрость средневековые латинские алхимики, для которых творения мыслителей Харрана стали поистине всеобъемлющей основой. Возможно, и «Философическая Энигма» (точнее, ее неизвестный нам прототип) — из круга текстов Харранской школы.
А вот что касается точного авторства, то о нем, по-видимому, в данном случае говорить неправомерно. Такого рода инициатические тексты передавались от учителя к ученику, и проследить, в общих чертах, можно только саму линию этой передачи. Как видим, эта линия, золотая цепь знания (так нередко говорили в Средние века, используя известный гомеровский образ) тянется сквозь века, преодолевая границы культур, существенно различающихся в этноконфессиональном отношении. Определенную преемственность от даосской традиции тут вполне можно предположить: в арабской алхимии древнекитайский след нащупывается, хотя этот вопрос почти не изучен (одно из редких исключений — упоминания в работах Е. А. Торчинова, безвременно ушедшего из жизни блестящего синолога и религиоведа). Впрочем, вряд ли тот же Ибн-Умайль пользовался непосредственно даосскими полярно-алхимическими источниками. Речь скорее идет о разработке общих мотивов алхимии примордиальной. В качестве рабочей гипотезы можно допустить, что именно в ее инициатических парадигмах сохранялся древний биполярный миф, контуры которого намечены в этой главе.
