Знаменитые авантюристы XVIII века - Коллектив авторов (книги полностью бесплатно .TXT) 📗
Казанова в неделю осмотрел все достопримечательности первопрестольной — дворцы, церкви, библиотеки, памятники — и ничем особенно не был заинтересован; по поводу царя-колокола он делает только беглое замечание, что в России звон производится языком, а не раскачиванием всего колокола, как за границею.
Московские дамы, по наблюдениям Казановы, гораздо красивее петербургских, — обстоятельство, приписываемое им климату Москвы, несравненно более здоровому, нежели петербургский. Они очень обходительны и любезны; «чтобы получить от них поцелуй в уста, достаточно сделать вид, что хочешь поцеловать у них руку», — уверяет Казанова.
Продовольственная часть первопрестольной не была обойдена молчанием таким завзятым чревоугодником, как наш герой. Он отмечает великое обилие московского стола, но полное отсутствие в нем изысканности. Стол москвича всегда к услугам друзей. «Русский никогда не скажет: „мы уже отобедали“, а каждому пришедшему, буде он не откажется наотрез, тотчас накрывают на стол» Далее Казанова говорит: «У них есть прелестный напиток, название которого я забыл; гораздо лучше, чем константинопольский шербет». Не о квасе ли московском идет тут речь? Этот напиток продается будто бы по рублю за бочку, и его везде и всюду так много, что даже прислуге никогда не дают в питье простой воды, а только это восхитившее Казанову питье.
Русские отличаются благоговейным почитанием Святителя Николая, изображение которого Казанова видел в каждом доме. «Входящий прежде всего обращается к этому образу и к нему обращает свое первое приветствие, а затем уже здоровается с хозяином». Если же вошедший не видит образа, то он поворачивается во все стороны, ищет его и, не найдя, совсем теряется, не зная, что ему делать. Казанова считает русских «самыми суеверными из всех христиан». Он почему-то убедился, что богослужение у нас совершается на греческом языке и что народ совсем не понимает его.
В Петербург Казанова вернулся тем способом, каким попал в Москву. Первая новость, которую он узнал здесь, было известие об указе о построении нового храма на Морской (Morscoi), против дома, где остановился Казанова. Постройка была поручена Ринальди. Архитектор будто бы все добивался и спрашивал у императрицы, какую эмблему поместить над входом во храм, и Екатерина требовала, чтобы на портале было начертано слово «Бог» и больше ничего. «Я помещу его в треугольнике», — говорил Ринальди. «Не надо никакого треугольника, — отвечала императрица, — просто начертать слово „Бог“ на каком угодно языке».
Полковник Мелиссино пригласил Казанову на парад, на котором его поразила быстрая стрельба из пушек. Он следил за пальбою с часами в руках и удостоверяет, что каждая пушка делала двадцать выстрелов в минуту.
После парада (или, вернее, смотра) генерал Алексей Орлов давал блестящий обед всем гостям, на который попал и Казанова. Рядом с ним сидел секретарь французского посольства. За обедом подавали венгерское; неопытный француз, полагая, что это вино не крепче шампанского, пил его бокал за бокалом и вдруг охмелел до неприличия. Орлов тотчас пособил горю; он заставил француза еще пить до тех пор, пока избыток выпитого не отбавился естественным путем, тогда француза уложили в постель, и он переспал свои хмель. За обедом произносили здравицы, и Казанова отмечает некоторые из них, показавшиеся ему особенно оригинальными. Так, Мелиссино, возглашая тост за здравие генерала Орлова, прибавил в заключение: «Желаю тебе дожить до того дня, когда ты станешь богатым!». Тост был встречен громом аплодисментов: Орлов славился своею щедростью и благотворительностью, которые мешали ему стать богатым человеком. «Желаю тебе умереть не иначе, как от моей руки!» — ответил ему Орлов. Казанова при этом делает общую характеристику русского ума. Он указывает на его энергию, прямоту, силу, отсутствие в нем изворотливости и деликатности.
Императрица очень почитала Вольтера, а потому и в русском обществе в то время было множество вольтерьянцев. Самыми выдающимися приверженцами философа Казанова считает Строганова и Шувалова. Оба писали французские стихи, которые Казанова читал и очень хвалил; он говорит даже, что и сам Вольтер не отказался бы подписать свое имя под такими стихами. Прочтя всего Вольтера, русские вольтерьянцы считали себя столь же сведущими, как их учитель. Казанова пробовал вступать в прения с этими эрудитами, но кстати припомнил изречение какого-то римского жреца: «Берегись спорить с человеком, который прочел только одну книгу!»
Казанова, приехав в Россию с единственною целью «снискать милость», как он выразился в разговоре с королем Фридрихом, употреблял все усилия, чтобы обратить на себя внимание. Он писал целые трактаты о разных предметах и представлял их знакомым сановникам; он знал, что его произведения просматривала и императрица, но они, очевидно, не привлекали ее внимания. «В России, — замечает по этому случаю Казанова, — ценят только тех, кого призывают, а кто сам представляется, те редко имеют успех».
Но он не унывал. Ему хотелось лично представиться императрице, чтобы сделать последнюю попытку обратить на себя ее милостивый взор. Долго его друзья изыскивали всякие способы представить его, но все как-то не удавалось. Наконец граф Панин придумал такого рода уловку. Императрица имела привычку очень часто рано утром прогуливаться в Летнем саду. Если бы она встретила Казанову там как бы случайно, то, весьма вероятно, сама с ним заговорила бы. Казанова внял этому совету и начал гулять по утрам в саду. Желанный случай скоро представился. Казанова ходил по саду и рассматривал статуи, вероятно, те самые, что и теперь украшают аллеи. Его поразила грубость этих скульптурных произведений. Он читал высеченные на их пьедесталах надписи и посмеивался. За этим занятием его и застала императрица, пришедшая в сад в сопровождении графов Орлова и Панина и двух дам. Казанова стал в сторонке, чтобы пропустить мимо себя императрицу со свитою. Поравнявшись с ним, Екатерина весело улыбнулась и спросила его, как ему нравятся статуи. Казанова ответил, что их тут поставили, вероятно, для того, чтобы дать случай посмеяться каждому, кто знаком с историей и мифологией.
— Я знаю только одно, — сказала императрица, — что на этих статуях обманули мою тетку, которая потом так и махнула на это рукой. Впрочем, надеюсь, что не все, что вы видели у нас, показалось вам столь же достойным осмеяния, как эти статуи.
Казанова почтительно ответил, что смешное в России совершенно исчезает перед великим, которое заставляет иноземцев изумляться. Он тотчас вооружился своим врожденным краснобайским талантом и начал описывать свои впечатления в России. Ему случайно довелось коснуться при этом соседней Пруссии и ее короля. Он воздал должную дань величию знаменитого монарха, но с некоторой горечью отозвался о его тяжелой манере собеседования. Екатерина все с тою же благосклонною улыбкою спросила его, о чем он говорил с Фридрихом, и Казанова передал уже приведенную нами беседу. Тогда царица, видимо заинтересованная талантливым рассказчиком, спросила его, отчего она никогда не видит его на куртагах? Так назывались придворные концерты, происходившие обыкновенно по воскресеньям после обеда. На них бывал кто хотел, и императрица, прохаживаясь среди публики, часто беседовала со своими гостями. Тогда Казанове пришла блестящая мысль ответить, что он не бывает на куртагах потому, что он не охотник до музыки. Это было, конечно, сказано отнюдь неспроста. Дело в том, что однажды он был в театре и слышал, как Екатерина отзывалась о данной в тот день опере.
— Музыка этой оперы, — говорила государыня, — всем доставляет большое удовольствие, поэтому и я ей довольна. Но все же она на меня навевает скуку. Музыка — вещь хорошая, но я не понимаю, как можно любить ее до страсти; разве уж человеку нечем иным посерьезнее заняться! Я приглашаю сюда Буранелло; не знаю, заставит ли он меня заинтересоваться музыкою; сомневаюсь в этом; я, кажется, так уж создана, что не могу увлекаться ею.
Казанова отлично запомнил этот отзыв царицы и в своей беседе с нею политично пустил в ход свой взгляд на музыку, вполне совпавший, как бы нечаянно, со взглядом Екатерины. Выслушав его, она тотчас оборотилась к Панину, и, смотря на него со смехом, сказала, что ей известен некто, страдающий тем же непониманием музыки. В эту минуту к группе подошел Бецкой, и царица заговорила с ним, на этот раз разговор тем и окончился.
