Самарканд - Маалуф Амин (читаемые книги читать онлайн бесплатно .txt) 📗

Десятка два священников предстали пред очи хана и склонились в глубочайшем поклоне, ожидая знака, по которому можно выпрямиться. Но знака не последовало. Прошло десять минут, двадцать. Уже и молодые были не в силах оставаться в неудобной позе, что ж говорить о пожилых. Как быть? Выпрямиться без позволения правителя значило неминуемо подвергнуться наказанию. И вот они один за другим стали падать на колени, что являлось не менее почтительной позой, но не столь тяжкой. И только когда последнее колено коснулось земли, хан мановением руки велел им подняться и удалиться без всяких приветствий. Произошедшее никого не удивило, это было ценой за непокорность, так было заведено.

Затем к трону стали подходить турецкие военачальники, именитые горожане, дехкане, зажиточные землевладельцы — все они прикладывались губами кто к ноге повелителя, кто к руке, кто к плечу, согласно своему общественному положению. После них на середину вышел поэт и прочел высокопарную оду во славу монарха, которая весьма утомила последнего. Жестом прервав поэта, он подозвал дворецкого и отдал приказ, который тому надлежало донести до присутствующих:

— Владыке наскучили одни и те же сравнения со львом, орлом и особенно небесными светилами. Пусть те, кому больше нечего сказать, удалятся.

V

Повеление хана вызвало среди двух десятков поэтов, дожидавшихся своей очереди, смешки, перешептывания, фырканье, иные отступили назад, а затем и вовсе ретировались. А вперед твердой походкой вышла женщина. Омар взглядом спросил о ней кади.

— Поэтесса из Бухары, называет себя Джахан. «Джахан» означает «необъятный мир». Молодая вдова с очень бурной личной жизнью, — произнес кади осуждающим тоном.

Но это лишь подогрело любопытство Омара, не отводившего взгляда от Джахан, слегка приподнявшей чадру, так что видны были лишь ненакрашенные губы. Она прочла весьма недурные стихи, в которых — странное дело — ни разу не прозвучало имя хана. В них лишь тонко прославлялась река Согд — благодетельница Самарканда и Бухары, чьи воды теряются в песках пустыни, поскольку ни одно море не достойно ее вод.

— Стихи твои хороши, пусть твой рот наполнится золотом, — произнес Насер свое обычное.

Поэтесса склонилась над огромным подносом с золотыми динарами и стала класть в рот монеты, а присутствующие — считать вслух их количество. Когда она чуть не задохнулась и подавила позыв выплюнуть все наружу, двор во главе с государем принялся хохотать. Насчитали сорок шесть динар. Дворецкий знаком предложил ей вернуться на место.

Не смеялся только Хайям. Глядя на Джахан, он пытался понять произошедшее на его глазах: ее стихи были так чисты и образны, сама она не робкого десятка, однако все испортила унизительная сцена получения ею вознаграждения. Перед тем как опустить чадру, она приподняла ее чуть выше, бросив в сторону Омара взгляд, который он попытался удержать, вобрать в себя. Это мгновение, для двоих длившееся вечность, не было замечено никем из окружающих. «О двуликое время, в длину движущееся в ритме солнца, в ширину — в ритме страстей», — пронеслось в голове Хайяма.

Кади похлопал друга по руке, желая привлечь его внимание, и сладчайший миг был прерван. А незнакомка успела исчезнуть.

Абу-Тахер счел, что наступил подходящий момент для того, чтобы представить хану своего молодого друга.

— Ваш августейший кров приютил величайшего ученого Хорасана — Омара Хайяма, которому в науках о травах и звездах нет равных.

Кади не случайно выбрал медицину и астрологию из многочисленных дисциплин, в которых преуспел Омар, ведь именно эти две отрасли знания неизменно пользуются благосклонностью государей: первая способствует продлению жизни, вторая — продлению успешного царствования.

Хан оживился, сказал, что весьма польщен. Однако, не расположенный к ученой беседе и явно заблуждаясь относительно намерений гостя, счел уместным отблагодарить и его.

— Пусть его рот наполнится золотом.

Омар лишился дара речи, к горлу подступила тошнота. Абу-Тахер заметил это и забеспокоился. Боясь, как бы отказ не оскорбил хана, он бросил на Омара значительный взгляд и подтолкнул его вперед. Однако Хайям был намерен во что бы то ни стало избежать постыдного ритуала.

— Ваше Величество, соблаговолите простить меня, но я пощусь и ничего не могу брать в рот.

— Но, если я не ошибаюсь, рамадан закончился три недели назад!

— Во время рамадана я находился в пути, направляясь из Нишапура в Самарканд, и мне пришлось прервать пост, дав обет позднее продолжить его.

Кади внутренне ахнул, все кругом заволновались, один хан оставался невозмутим.

— Ты ведь в курсе всех тонкостей соблюдения обрядов, так скажи, нарушит ли Омар-ходжа пост, наполнив рот золотыми монетами, а затем опорожнив его? — спросил он.

— Строго говоря, — принялся отвечать кади самым невозмутимым тоном, — все, что попадает в рот, нарушает пост. К тому же можно и проглотить монетку.

Насер выслушал его, но ответ не совсем удовлетворил его, и потому он вновь обратился к Омару:

— Назвал ли ты мне подлинную причину своего отказа?

— Это не единственная причина, — после недолгого колебания произнес тот.

— Говори, тебе нечего бояться.

Омар прочел стихотворение:

— Чтоб тебя! — в сердцах прошептал Абу-Тахер.

Зла Хайяму он не желал, но уж очень силен был страх перед ханом. Еще свеж был в памяти недавний его гнев, и он не был уверен, что удастся еще раз обуздать его. А тот замер и молчал, словно погрузился в глубокое размышление. Окружающие ждали, каким будет его первое слово, иные предпочли удалиться до того, как разразится новая буря.

Омар воспользовался всеобщим замешательством, чтобы отыскать взглядом Джахан: закрыв лицо руками, она стояла, прислонившись к колонне. Уж не из-за него ли она так переживала?

Наконец хан встал, решительно направился к Хайяму, дружески похлопал его по плечу, взял за руку и повел за собой.

«Хозяин Заречья проникся таким уважением к Хайяму, что приглашал его посидеть на троне рядом с собой», — донесли до нас хроники.

— Ну вот ты и друг шаха, — бросил Абу-Тахер Омару, стоило им покинуть дворец.

Его радость была под стать только что испытанному страху, от которого у него пересохло горло.

— Неужто ты забыл поговорку: «У моря нет соседей, у царя — друзей», — последовал ответ.

— Не пренебрегай дверью, которая распахнулась перед тобой, мне кажется, твое место при дворе!

— Придворная жизнь не для меня. Моя единственная мечта, мое заветное желание — обсерватория, утопающая в розах, звезды над головой, чарка в руке и красавица рядом.

— Такая, как поэтесса? — рассмеялся Абу-Тахер.

У Омара и впрямь на уме была она, но он молчал, боясь выдать себя. Кади посерьезнел:

— Прошу тебя об одной милости!

— Осыпать милостями по твоей части.

— Пусть так! Предположим, я попросил бы у тебя кое-что взамен.

Они вернулись в дом кади, разговор продолжался за накрытым столом.

— Есть у меня одна мысль относительно книги. Оставим на время «Рубайят». Стихи — неизбежный каприз гения. Подлинные области человеческого знания, в которых ты знаток, — медицина, астрология, математика, физика, метафизика. Не ошибаюсь ли я, считая, что после Ибн-Сины никто не разбирается в них лучше тебя? — Хайям молчал. Абу-Тахер продолжал: — Я хотел бы, чтобы ты написал книгу на основе всех твоих знаний, главную книгу, и посвятил ее мне.

— Не думаю, что можно написать труд, обобщающий все познания человечества, потому-то до сих пор я сам предпочитал читать, изучать, но ничего не писать.