Мираж - Рынкевич Владимир Петрович (электронная книга .TXT) 📗
— Был приказ Корнилова. И Кутепов командовал.
— Корнилов тебе ничего не приказывал. Ты сам вышел Юрку убивать. Вот он. Живой остался и даже видит тебя. Пойдём, Юрко, с нами. Поведём его в подвал. Там ты с ним и поговоришь.
— Нет, друзья дорогие. Раньше хотел я этого, а теперь не хочу. Для людей пою. А если убью — голос сорву.
— Что ж, Алёха, пошли вдвоём.
Повели Меженина в подвал. Там у последней двери за столиком у лампы сидел дежурный помкоменданта и читал газету.
— Нету сейчас партии? — спросил Клинцов.
— Только что пятерых кутеповцев отправили. Ребята обедать пошли.
— Отпирай. Это тоже кутеповец. Мы сами с ним...
Втолкнули Меженина в сырой, пропахший кровью подвал. На стене смерти — следы пуль, пятна крови, страшные засохшие чёрные кусочки. На полу — опилки, пропитанные кровью.
— Я был за солдат, — не выдержал Меженин предсмертного напряжения, и слезой дрожал его голос. — В полковом комитете голосовал за... за большевиков. Случайно ошибся-а-а...
Клинцов улыбался. Для многих эта улыбка стала последним, что они видели в жизни.
— Молчи, гад, — сказал он, — по инструкции приговорённому слова не даётся. По инструкции ты сейчас разденешься донага, шмотки аккуратно сложишь и шагом марш к стенке.
— Я ошибся-а-а...
Опытный помкоменданта рванул на Меженине гимнастёрку и ударил его кулаком в живот. Тот всхлипнул и покорно начал раздеваться.
— К стенке! — скомандовал Клинцов. — Иди сам, а то зубы по одному выбью.
Плача навзрыд, бормоча, что он ошибся, Меженин уткнулся лицом в холодный равнодушный камень, и Клинцов выстрелил ему в затылок.
— Вот и ещё один кутеповец на месте. Придёт час, когда мы и самого по инструкции обработаем.
Помкоменданта подцепил то, что было Межениным, специально подготовленной петлёй и постучал по стене, давая команду наверх, чтобы подняли.
Клинцов и Заботин вернулись к бандуристу.
Артиллерию с наступлением темноты вывели на огневые позиции на берегу Дона напротив станицы Гниловской. В сугробах быстро вырыли орудийные окопы и укрытия. Рядом с батареей Дымникова батарея капитана Воронцова — бывшего помощника Леонтия. Вместе с ним обошли позиции.
— Хорошо стоим, — сказал Дымников. — Утром оттуда нас не увидят.
— Хорошо, только непонятно зачем, — сказал Воронцов. — Вы знаете, что Будённый уже в 25 вёрстах от Ставрополя? Ещё день-два, и мы отрезаны.
— Александр Павлович, наверное, думает наоборот: он будет у Будённого в тылу.
— Мысль наполеоновская, но в данном случае ошибочная. Заходит в тыл и окружает наступающая сторона. Отступающая сама попадает в окружение.
— Вы так считаете?
Леонтий не ответил, ему было всё равно. С тех пор, как он узнал, что Макаров — большевик и что его просьба теперь не дойдёт до Марыси, он как-то растерялся. Мир опять становился не таким, каким он ему ещё вчера представлялся. Один верит в идеи коммунизма и, рискуя жизнью, служит в Белой армии, чем-то помогая красным — наверняка, разведданными, — и деньги, возможно, зарабатывал для своей партии. Другая — польская патриотка. Рисковала жизнью ради своей Речи Посполитой, ради своего Начальника. А он?
Он стоит в снежной степи под зловещим беззвёздным низким небом, а впереди, за льдом реки, вырисовываются чёрные пятна домов, в них люди, которых он должен убивать, а может быть, и его смерть глядит оттуда. Нет. Перед боем он всегда почему-то не верил, что его могут убить. Он же ещё не начал жить по-настоящему. Надо найти Марысю. Другая женщина ему не нужна. Глупо терзаться из-за какого-то мальчишки, с которым она поиграла. Марыся — женщина в полном смысле слова. Он же и сам...
Захрустел снег под сапогами сотен людей. Негромкие команды: «1-й полк!.. 3-й полк!..» Вся дивизия подходит. Вот оно, наступление. Верхами Кутепов, Скоблин, штабные. Поручик Кривский остановился возле огневых позиций, собрал командиров батарей, объяснил замысел операции и задачи артиллеристов. В его голосе — нескрываемая радость первого ученика, хорошо знающего урок.
— Удар во фланг, — радостно говорил он. — Неожиданная ночная атака. Вы открываете огонь по сигналу зелёной ракеты. В это время пехота будет примерно на середине Дона. Прекращаете огонь по сигналу красной ракеты — пехота выйдет атаковать прибрежные позиции красных...
Спустя некоторое время Дымников с Воронцовым обсуждали услышанное.
— Чувствуется генштаб, — говорил Воронцов. — Сам Кутепов полез бы напрямую и ночи бы не ждал. Но Будённый-то...
— Пойдёмте, капитан, поищем место, где удобнее орудия на лёд вывозить. Должна быть наезженная дорога от станицы...
Вскоре тёмные массы пехоты молча вышли на лёд и, утопая в снегу, двинулись к станице. Потом зелёная ракета, беглый огонь...
Всё получилось по плану генштабистов. Ударом во фланг через станицу Гниловскую. Ростов был взят. Трофеи: 22 орудия, 123 пулемёта, 6 бронепоездов. В конце дня 4 тысячи красноармейцев стояли на площади, понурив головы. Кутепов обходил их ряды, узнавая коммунистов и комиссаров: «По морде видно».
Это было 20 февраля, а 1 марта белые вновь оставили Ростов, иначе кавалерия Будённого отрезала бы Кутеповскому корпусу дорогу на юг.
— Как мы и предполагали, — сказал Воронцов Дымникову.
Их батареи, почти не понёсшие потерь в боях, шли одна за другой, и командиры ехали рядом. Солнце било в глаза. Весна бесстыдно раздвинула мохнатые щели придорожных канав, наполнила колеи зелёной водой, обезобразила чёрной сыпью остатки снега.
— Я слышал, как Кутепов кричал: «Только мы сражаемся, а остальные бегут», — рассказал Дымников. — «Нет никакой армии, — говорит. — Есть только мой корпус». Это после того, как опять разгромили марковцев.
1920. МАРТ
И вновь, как два года назад, шли от Ростова не к Москве, а на юг, в Кубанские степи. Разве что другой дорогой. Полк Туркула замыкал колонну корпуса, и по утрам, готовя батарею к походу, Дымников слышал сквозь привычные звуки перестрелки Преображенский марш — это Туркул вёл полк в контратаку под духовой оркестр.
Теперь батарея Воронцова шла впереди, и он останавливался, поджидая Леонтия. У них совпадали взгляды на настоящее — здесь война проиграна и надо перебираться в Крым. Представления о будущем оказались различными: Воронцов надеялся, что, наступая из Крыма, можно разбить красных, у которых в тылу разруха, голод и бунты; Дымников ни на что не надеялся, и будущее для него ограничивалось вопросами «где станем? найдём ли самогон?».
Последнее орудие Воронцова въехало в сияющую солнцем огромную лужу, и колеса по оси застряли в грязи. Ездовые матерились, хлестали лошадей нагайками, но те никак не могли сдвинуть пушку.
— Я сейчас вас научу, как это делается, — сказал Дымников. — Разрешите мне покомандовать.
Воронцов, с улыбкой пожав плечами, разрешил.
— Ездовые, слезай! — скомандовал Леонтий.
Солдаты, удивлённо оглядываясь на офицеров, спрыгнули с лошадей и стали справа от дороги. Лошади мотали головами, отряхивались, отдыхали после тяжких бесплодных усилий.
Дымников продолжал командовать:
— Орудие-е! — закричал он отработанным сильным голосом, растягивая последнюю гласную. — Вперёд ма-а-арш!
Лошади дружно напряглись, шагнули в лад, и орудие сдвинулось с места. Воронцов смеялся и удивлялся. Неожиданно раздалось ещё одно восхищенное восклицание — знакомый поручик Кривский выехал на белой лошади из-за орудийных упряжек.
— Браво! — аплодировал он Дымникову.
— Ездовые неопытные, — объяснял Леонтий, — мешают лошадям.
Орудия двинулись дальше, Кривский предложил несколько увеличить дистанцию между батареями и ехать в интервале между ними.
— Поговорим, — сказал он, — лишние уши не нужны.
Шлёпали копыта по весенним лужам, месили грязь колеса, солнце играло на лоснящихся от пушечного сала орудиях.
