Мираж - Рынкевич Владимир Петрович (электронная книга .TXT) 📗
Меженину казалось, что всё это его ещё не погубило, — он может научиться управлять собой. Но он предал белых и предал красных. Хромой жив, и донос может поступить в любой момент. А у красных уже готов приговор.
— Господин полковник, разрешите отлучиться в лазарет за лекарством.
— Разрешаю. Однако сколько здесь балок в степи, и если в каждой будённовцы...
Меженин отстал и подъехал к одной из повозок с палаткой с красным крестом. Попросил сидевшего рядом с возницей солдата подержать его лошадь и влез в повозку. В палатке хозяйничала медсестра Наталья Михайловна, измученная жизнью дама лет сорока, умная и развратная.
— Что? Опять не можешь? — спросила она.
— Опять не могу.
— Давай, расстёгивайся. Шинель не снимай, рукав только освободи. Не знаешь, почему пушки стреляют?
— Это артиллерия бьёт по Алексееву-Леонову. Там, возможно, засада.
Волшебная ампула, послушный шприц в умелых руках, укол не столько болезненный, сколько обещающий.
Водку пьёшь, тоже ведь не обращаешь внимания, что она горькая. И вот уже вздохнул глубоко, легко — упала тяжесть с сердца. Оказалось, что всё хорошо и правильно в мире.
— Говорят, будённовцы кругом, — сказала Наталья.
— Слева от нас идёт генерал Скоблин — Корниловская дивизия.
Артиллерийский огонь прекратился.
— Вот и село свободно, — сказал Меженин, радостно улыбаясь, — займём хату, будем ужинать.
Он верхом догнал штабную группу. Вместе с ним, обгоняя пехоту, к селу мчались обозные и санитарные повозки — обычная картина при входе в населённый пункт на ночлег.
2000 конных и пеших, 40 орудий, повозки — всё это растянулось по большому, молчаливому, как декорация, селу, погружавшемуся в туман зимних сумерек. И вдруг с трёх сторон, с гребней, окружавших село, помчались кавалерийские лавы. Будённовцы! Капитан артиллерист кричал: «Картечью огонь!» Ему чуть ли не со слезами отвечал кто-то: «Нету картечи в передках...» Ударили пулемёты, заржали раненые лошади, закричали люди, а лавы приближались. Слышалось дикое «а-а-а», и шашки яркими полосами закачались над головами кавалеристов.
Меженину следовало ускакать вместе со штабными, но рядом вдруг появилась Наталья — выскочила из своей повозки. Она схватила его за сапог, за стремя, хваталась за уздечку и кричала:
— Игорь, спаси меня или убей! Убей меня! Застрели!
Он пытался вырваться, конь кружился, не понимая всадника, а будённовские пулемёты захлёбывались, осыпая пулями разгромленную колонну. Конь заржал громко и обиженно — из-под седла текла кровь. С огромным усилием Меженин, опасаясь, что конь сейчас упадёт, успел освободиться и от Натальи, и от стремян, прыгнул в снег. Будённовские всадники были уже в селе и, поднимаясь, Меженин увидел, как весело сверкнула шашка, и упал, обливаясь кровью, бегущий марковец. Следующий удар ему. Меженин остановился и поднял голову, чтобы увидеть свою смерть. Над ним Поднимал шашку усатый красный командир с нашивками на шинели.
— Я офицер контрразведки! — закричал Меженин. — Дам ценные сведения.
Шашка медленно опустилась.
— Эй, комвзвода два! — крикнул командир. — Возьми этого офицера в штаб — разведку нам даст.
1920. ФЕВРАЛЬ
На стенке Севастопольского вокзала Игнатий Николаевич с удивлением прочитал сводку с фронта, похожую на нелегальную листовку и явно составленную не белым командованием: «Красные войска захватили Новочеркасск и Ростов. Отличились кавалеристы Будённого и Думенко. Разбитый корпус Кутепова отступает за Дон…». Прошёл шагов 30 и на той же стенке ещё одно удивительное объявление:
«Приказ № 1
Исполняя долг перед нашей измученной родиной и приказы комкора ген. Слащова о восстановлении порядка в тылу, я признал необходимым произвести аресты лиц командного состава гарнизона гор. Симферополя, систематически разлагавших тыл. Создавая армию порядка, приглашаю всех к честной объединённой работе на общую пользу. Вступая в исполнение обязанностей начальника гарнизона города Симферополя, предупреждаю всех, что всякое насилие над личностью, имуществом граждан, продажа спиртных напитков и факты очевидной спекуляции будут караться мной по законам военного времени.
Начальник гарнизона г. Симферополя, командир 1-го полка добровольцев, капитан Орлов».
В то же время вокруг ничего особенного не происходило. По перрону прохаживался полицейский, несколько человек чего-то ждали, наверное, поезда, матросы несли через пути туго набитые мешки, возле вагонов копошились железнодорожники. Игнатий Николаевич решился спросить у полицейского вагон генерала Май-Маевского. Тот махнул рукой и лениво объяснил: «Уехал от нас. Ищите в гостинице Кист».
В городе тоже ничего не происходило, хотя кое-где попадались такие же листки, как на вокзале, а местами виднелись следы сорванных сводок и приказов.
В гостинице к незнакомому отнеслись строже, проверили документы, куда-то позвонили и лишь после этого объяснили, что адъютант генерала находится на втором этаже в номере 24.
— Они выше не могут, — объяснила весёлая уборщица, остановив работу. У их генерал такой тучный, что выше ему не подняться.
— Не говори лишнего, Нюра, — остановила её дежурная, — а то господин приезжий расскажет Павлу Васильевичу.
— А я его не боюсь — он добрый.
Адъютант генерала хмурый, с недоверчивым взглядом, сидел за почти пустым столом — только телефон и какая-то газетка. Он взял письмо и разорвал конверт с таким испуганно-торжественным видом, будто перед ним документ государственной важности. Прочитав записку, капитан заметно подобрел, однако для порядка спросил:
— Как зовут отправителя?
— Леонтий Андреевич Дымников. Капитан. Познакомились в Харькове, письмо вам передал мне в Таганроге. И сразу уехал на фронт.
— Леонтий — хороший мой Друг, и я, конечно, постараюсь ему помочь. Вы, конечно, знаете, о чём он пишет?
— Да. Ему надо связаться со своей знакомой в Варшаве. Как это можно через фронты?
— Кругаля дадим. Через Лондон. Мой начальник всё-таки английский лорд, член Диккенсовского клуба. Посылает туда свои статьи о Диккенсе. А английский корабль на рейде всегда есть.
Гость спросил адъютанта о приказе Орлова.
— Есть такой нервный капитан, — объяснил Макаров, — очень хочет какой-нибудь власти. Слащов приказал ему идти на фронт, а он не захотел и устроил этот маленький бунт. Вчера мы с генералом даже выезжали воевать с Орловым. Два орудия, бронепоезд, офицеров человек 20. Доехали до Альмы, позвонили, спросили, подчиняется ли Орлов Слащову и Деникину? Ответили: так точно. На этом всё и кончилось. Народ его любит. И молодые офицеры. У него же лозунг: без генералов с обер-офицерами. Вот все поручики за него.
— А политическая его позиция?
— Он, наверное, и слова «политика» не знает. Как-то высказался, что он правее левых эсеров и немного левее правых эсеров.
— Позиция сложная.
— А Наша позиция? Бежать от красных?
— Скорее, просто бежать.
— Вам, наверное, надо помочь с жильём?
— Вообще, я устроился в Симферополе, но мне бы и здесь хотелось иметь угол.
— У меня брат живёт на Батумской, 37, и там одна семья ищет хорошего квартиранта.
Игнатий Николаевич шёл по освещённой бледным зимним солнцем чётной стороне Батумской улицы. Напротив дома 37 перешёл пустую улицу и, вступив на тротуар, уже хотел направиться к входной двери, как вдруг откуда-то со двора прямо на него выбежал паренёк и, чуть не свалив с ног, стал кричать: «Куда лезешь на человека? Очки надел, а не видишь!» и быстро сказал шёпотом: «В доме засада — не ходите». Паренёк побежал дальше, продолжая на бегу выкрикивать грубости, а Игнатий Николаевич прошёл мимо злополучного дома, даже не взглянув на него.
Макаров мог бы не спешить с отправкой письма Дымникова, но почему-то решил заняться им немедленно. Предчувствие, наверное? Момент был благоприятный: генерал немного выпил и читал Диккенса.
