Инферно - Браун Дэн (книги полностью txt) 📗

Ворота открыты для тебя, но ты поторопись.

Лэнгдон поднял глаза на «Райские врата». Если Иньяцио в самом деле отпер громадную дверь, то достаточно будет толкнуть ее. Трудность состояла в том, как войти незаметно для всей этой публики, не говоря уже об охранниках собора.

– Смотрите! – вдруг закричала где-то рядом женщина. – Он сейчас бросится! – В голосе ее был ужас. – На колокольне!

Лэнгдон обернулся и увидел, что это кричит… Сиена. Она стояла в десятке шагов от него, показывала на колокольню Джотто и кричала:

– На самом верху! Он сейчас бросится.

Мгновенно все глаза обратились к небу, к вершине колокольни. Стоявшие рядом щурились, показывали пальцами, обращались друг к другу.

– Кто-то хочет броситься?

– Где?

– Не вижу его.

– Вон там, слева?

За каких-нибудь несколько секунд всю площадь охватило волнение; по примеру соседей люди устремляли глаза на колокольню. Страх пронесся по толпе со скоростью степного пожара, и вскоре уже все в толпе задрали головы, смотрели вверх и на что-то показывали руками.

Цепная реакция, подумал Лэнгдон, понимая, что в распоряжении у него всего несколько секунд. Как только Сиена оказалась рядом, он схватился за прутья, распахнул калитку, и они вошли в узкое пространство между ней и дверью. Лэнгдон закрыл за собой калитку, и они повернулись к пятиметровой бронзовой двери. Надеясь, что понял слова Иньяцио правильно, он навалился на створку плечом.

Сначала безрезультатно. Потом с мучительной неохотой громоздкая створка стала поддаваться. Ворота открыты! Створка отодвинулась меньше чем на полметра, и Сиена, не теряя времени, боком скользнула внутрь. Лэнгдон медленно протиснулся за ней в темное помещение.

Вдвоем они налегли на тяжелую дверь изнутри, и она закрылась с глухим стуком. Шум с площади как отрезало; наступила тишина. Сиена показала на длинный деревянный брус, которым, очевидно, запирали дверь, закладывая в скобы по бокам от нее.

– Это, должно быть, Иньяцио вынул его для вас.

Соединенными усилиями они подняли его и заложили в скобы, накрепко заперев «Райские врата» – и себя – в баптистерии.

С минуту они постояли молча, прислонясь к двери, чтобы перевести дух. После шума и толчеи на площади здесь и вправду было покойно, как в раю.

А снаружи человек в галстуке с «огурцами» и модных очках шел сквозь толпу к баптистерию, игнорируя косые взгляды тех, кто замечал красную сыпь у него на лице.

Он подошел к ограде, за которой исчез Роберт Лэнгдон со светловолосой спутницей, и услышал глухой стук двери, запираемой изнутри.

Нет входа.

Постепенно волнение на площади улеглось. Туристы, с тревогой смотревшие на колокольню, потеряли к ней интерес. Никого там нет. Площадь пришла в движение.

Человек опять почувствовал зуд; сыпь донимала все сильнее. Теперь еще и пальцы распухли, кожа на них трескалась. Он засунул руки в карманы, чтобы не чесаться, и пошел вокруг здания к другому входу. В груди не прекращалась странная пульсация.

Едва свернув за угол, он ощутил острую боль в кадыке и поймал себя на том, что опять чешется.

Глава 55

Есть легенда, что, войдя в баптистерий Сан-Джованни, физически невозможно не поднять глаза к потолку. Лэнгдон бывал здесь много раз, но вновь ощутил мистическую тягу пространства и посмотрел вверх.

Высоко-высоко над головой восьмигранный купол простирался, от края до края, на двадцать пять метров. Он поблескивал и мерцал, будто сложен был из тлеющих углей. Его янтарно-золотистая поверхность неровно отражала падающий свет; больше миллиона пластинок смальты, вырезанных вручную из цветного стекла, располагались шестью концентрическими кругами с изображениями библейских сцен.

Светоносный эффект сообщало верхней части зала круглое окно в вершине купола, примерно как в римском Пантеоне, и кольцо маленьких утопленных в камне окон наверху, откуда били узкие снопы света, казавшиеся почти материальными, как потолочные балки, перекрещивающиеся под разными углами.

Подойдя с Сиеной ближе к середине, Лэнгдон окинул взглядом легендарную мозаику – многоярусное изображение рая и ада, очень схожее с тем, что описано в «Божественной комедии».

Данте Алигьери видел это ребенком, подумал Лэнгдон. Буквально – вдохновение свыше.

Он остановил взгляд на смысловом центре мозаики. Прямо над главным алтарем восседал Иисус Христос и вершил суд над праведниками и обреченными.

По правую руку от него праведники вознаграждались вечной жизнью.

По левую – грешников жарили, побивали камнями и пожирали разнообразные твари.

За мучениями надзирал колоссальный Сатана, изображенный в виде зверя-людоеда. Лэнгдон всегда ежился при виде этого чудища, которое семь веков назад смотрело на юного Данте Алигьери, приводя его в ужас, и в конце концов вдохновило на яркое описание того, что происходит в последнем круге ада.

Страшная мозаика над головой изображала рогатого Дьявола, поедающего человека с головы. Ноги несчастного свисают из пасти чудища наподобие торчащих ног полупогребенных грешников в Дантовых Злых Щелях.

Lo’mperador del doloroso regno, продекламировал про себя Лэнгдон. Мучительной державы властелин.

Из ушей Сатаны вылезали две толстые змеи, тоже пожирающие грешников, так что могло показаться, будто у Сатаны три головы, в точности как описал его Данте в последней песни «Ада». Лэнгдон напряг память и вспомнил этот образ.

Когда увидел три лица на нем… и стекала из трех пастей кровавая слюна. Они все три терзали, как трепала, по грешнику…

Лэнгдон знал, что троичность сатанинского зла имеет символическое значение: она симметрична славе Троицы.

Глядя на жуткое чудище, Лэнгдон пытался представить себе, как действовала эта мозаика на молодого Данте, много лет ходившего сюда на службы и молившегося под взглядом Сатаны. Сегодня, однако, у него было неприятное чувство, что Дьявол смотрит прямо на него.

Он поспешно перевел взгляд на балкон и галерею второго этажа – единственное место, откуда разрешалось женщинам наблюдать крещение, – а потом ниже, на гробницу антипапы Иоанна XXIII: бронзовую фигуру под балдахином, возлежащую на высоте вдоль стены, что приводило на ум фокусника, демонстрирующего левитацию, или пещерного жителя.

И наконец он остановил глаза на нарядной мозаике пола, по мнению многих, отразившей каким-то образом средневековые сведения по астрономии. Взгляд его пробежал по замысловатому черно-белому орнаменту и замер на середине пола.

Вот это место. Лэнгдон знал, что именно там крестили Данте во второй половине тринадцатого века.

– «Вернусь, поэт, и осенюсь венцом… Там, где крещенье принимал ребенком», – вслух произнес он, и пустое пространство откликнулось гулким эхом. – Здесь она.

Сиена встревоженно посмотрела на центр пола, куда показывал Лэнгдон.

– Но… здесь ничего нет.

– Теперь нет, – подтвердил Лэнгдон.

Остался только восьмиугольник красно-коричневой плитки. Это одноцветное пятно на узорчатом полу выглядело как заплата – каковой оно на самом деле и было.

Лэнгдон быстро объяснил, что первоначально купелью в баптистерии был восьмиугольный бассейн в центре помещения. Современные купели подняты над полом, а в прежнее время были родственны источнику или другому водоему – в данном случае это был глубокий бассейн, и ребенка можно было погрузить в него основательно. Лэнгдон представил себе, какой крик здесь стоял, когда испуганного ребенка опускали в яму с ледяной водой.

– Крещение было холодным и пугающим, – сказал он. – Настоящий обряд посвящения. Опасный даже. Данте якобы однажды прыгнул в купель, чтобы спасти тонущего ребенка. Короче говоря, в шестнадцатом веке первоначальную купель уничтожили.

Сиена с беспокойством оглядывала баптистерий.

– Но купели, где его крестили, больше нет. Где же Иньяцио спрятал маску?