Инферно - Браун Дэн (книги полностью txt) 📗

Сиена шагала рядом с ним, нервно обшаривая глазами небо за колокольней, но беспилотник не появлялся. Несмотря на ранний час, толпа туристов была довольно плотной, и Лэнгдон старался держаться в самой гуще народа.

Подходя к колокольне, они миновали цепочку уличных художников, рисовавших грубые шаржи на туристов – подростка на гремучем скейтборде, девушку с лошадиными зубами, замахнувшуюся клюшкой для лакросса, молодоженов, целующихся на единороге. Лэнгдону показалось забавным, что этой деятельностью разрешают заниматься на тех же священных камнях, где ставил свой этюдник юный Микеланджело.

Быстро обойдя колокольню, Лэнгдон и Сиена повернули направо, через площадь перед главным входом собора. Тут народу было больше всего, туристы со всего света направляли объективы мобильников и видеокамеры вверх, на красочный главный фасад собора. Лэнгдон лишь мельком глянул наверх – его занимало другое здание, только что показавшееся. Оно стояло напротив главного входа в собор – третье строение соборного комплекса.

И самое любимое у Лэнгдона.

Баптистерий Сан-Джованни.

Так же облицованный белым и зеленым камнем, с такими же полосатыми пилястрами, как у собора, он отличается от двух других строений удивительной формой – правильного восьмигранника. Некоторые говорят, что он похож на слоеный торт: в нем четко просматриваются три яруса, и венчает его пологая белая крыша.

Лэнгдон знал, что восьмиугольная форма продиктована не эстетикой, а несет в себе христианскую символику. В христианстве число восемь символизирует второе рождение. Восьмигранник был зрительным напоминанием о шести днях творения, седьмом – когда Бог отдыхал, и дне восьмом, когда христиане рождались или «сотворялись» заново через крещение. Восьмиугольник стал обычной формой крещален во всем мире.

Лэнгдон считал баптистерий одним из самых замечательных зданий во Флоренции, но сожалел, что место для него выбрано не совсем справедливо. Этот баптистерий в любом другом городе был бы в центре внимания. А здесь, в тени двух громадных родственников, он выглядел младшим, последышем в семье.

Пока не войдешь туда, напомнил себе Лэнгдон, мысленно увидев потрясающую мозаику интерьера, – ценители в древности говорили, что мозаика похожа на сам рай. Если знаешь, куда смотреть, с усмешкой сказал он Сиене, Флоренция ничем не хуже небес.

Веками в этом восьмигранном святилище крестили детей, становившихся потом достойными гражданами – Данте в том числе.

Вернусь… там, где крещенье принимал ребенком.

Данте был изгнан, и вернуться к этому священному месту ему не позволили, но в Лэнгдоне крепла надежда, что после невероятных событий прошлой ночи посмертная маска поэта вернулась туда вместо него.

Баптистерий, думал Лэнгдон. Должно быть, там спрятал Иньяцио маску перед тем, как умер. Он вспомнил отчаянный телефонный звонок Иньяцио и с холодком в спине представил себе, как толстый человек, хватаясь за грудь, ковыляет по площади к проулку и последним в своей жизни звонком сообщает, что спрятал маску в баптистерии.

Ворота открыты для тебя.

Все время, пока они пробирались в густой толпе, Лэнгдон не сводил глаз с баптистерия. Сиена двигалась так стремительно, что ему приходилось поспевать за ней чуть ли не рысью. Еще издали он увидел блестевшие на солнце массивные главные двери баптистерия.

Пятиметровой высоты, из позолоченной бронзы, они потребовали у Лоренцо Гиберти двадцати с лишним лет работы. В десять сложных барельефов на библейские сюжеты вложено столько мастерства, что Джорджо Вазари счел их «несомненно совершенными во всех отношениях… превосходнейшим творением, когда-либо созданным».

А прозвище, сохранившееся до сего дня, они получили от восторженной похвалы Микеланджело. Он объявил их настолько прекрасными, что они могли бы служить… вратами Рая.

Глава 54

Библия в бронзе, подумал Лэнгдон, любуясь великолепными дверями.

«Райские врата» Гиберти состоят из десяти квадратных панелей, расположенных вертикально, по пять в створке. На них изображены сцены из Ветхого Завета от Адама и Евы до Моисея и царя Соломона.

Веками об этом поразительном произведении шли споры среди художников и историков искусства, от Боттичелли до современных критиков: какая из панелей прекраснее? Победительницей, по мнению большинства, стала средняя панель в левой створке – Иаков и Исав, и предпочли ее, как объяснялось, из-за разнообразия использованных художественных приемов. Правда, Лэнгдон подозревал, что причиной была подпись Гиберти, которую он оставил именно на ней.

Несколько лет назад, с гордостью показывая Лэнгдону эти двери, Иньяцио Бузони виновато признался, что после пятивекового противостояния паводкам, новым вандалам, загрязненному воздуху позолоченные двери были потихоньку заменены точными копиями и теперь ожидают реставрации в Музее оперы-дель-Дуомо. Лэнгдон из вежливости не сказал, что ему это известно и на самом деле они любуются фальшивкой – притом не первой на его памяти. Первая ему встретилась случайно, когда он обследовал лабиринты собора Милости Господней в Сан-Франциско и узнал, что копии дверей Гиберти служат фасадными входами в соборе с середины двадцатого века.

Взгляд его перешел от двери к объявлению, прикрепленному рядом, и ему бросилась в глаза простая фраза на итальянском: «La peste nera». «Черная Смерть». Господи, подумал Лэнгдон, она повсюду, куда ни повернусь! Из текста следовало, что двери были заказаны «по обету» как приношение Богу – в благодарность за то, что Флоренция смогла пережить чуму.

Он снова посмотрел на «Райские врата», и снова зазвучали в голове слова Иньяцио. Ворота открыты для тебя, но ты поторопись.

Несмотря на обещание Иньяцио, «Райские врата» были закрыты, как во все дни, кроме религиозных праздников. Туристы обычно входили с другой стороны, через северную дверь.

Сиена стояла рядом на цыпочках, пытаясь разглядеть дверь поверх чужих голов.

– На дверях нет ручки, – сказала она. – Нет и замочной скважины. Ничего нет.

Правильно, подумал Лэнгдон. Гиберти не стал бы портить свой шедевр такой банальной вещью, как дверная ручка.

– Двери открываются внутрь. Их запирают изнутри.

Сиена на секунду задумалась, поджав губы.

– Тогда отсюда… нельзя понять, заперта дверь или нет.

Лэнгдон кивнул:

– Надеюсь, именно на это Иньяцио и рассчитывал.

Он сделал несколько шагов в сторону и взглянул на северную стену, с гораздо менее нарядной дверью – входом для туристов. Там скучающий смотритель жестом отсылал интересующихся туристов к объявлению: APERTURA 13.00–17.00 [43].

Лэнгдон был доволен. Не откроют еще несколько часов. И внутри никого пока не было.

Инстинктивно он хотел взглянуть на свои часы и опять вспомнил, что Микки-Мауса больше нет.

Когда он вернулся к Сиене, около нее уже стояла группа туристов – они фотографировали дверь из-за простой железной калитки, установленной в одном-двух шагах от двери, чтобы люди не подходили слишком близко к произведению Гиберти.

Калитка была из кованого железа с остриями в золотой краске и походила на обыкновенную ограду вокруг загородных домов. Объяснительный текст о «Райских вратах» был прикреплен не рядом с дверью, а к этой калитке.

Лэнгдон слышал, что иногда это вводило в заблуждение туристов – вот и теперь коренастая женщина в спортивном костюме от «Джуси кутюр» протолкалась сквозь толпу, взглянула на текст, потом на железную калитку и фыркнула:

– «Райские врата»! Это надо же, совсем как забор у меня на ферме. – И затопала прочь, не дожидаясь объяснений.

Сиена взялась за ограду и с праздным видом заглянула за прутья – где там замок?

– Слушайте, – она повернулась к Лэнгдону, изумленно раскрыв глаза, – там висячий замок… и не заперт.

Лэнгдон посмотрел между прутьями – в самом деле. Замок висел так, как будто был заперт, но если вглядеться, видно было, что он открыт.