Три женщины одного мужчины - Булатова Татьяна (книги без сокращений TXT) 📗
– Почему о тебе? – лицемерно удивилась Кира Павловна. – Об этой…
– О Любе? – снова встряла Анисья Дмитриевна, разумеется, из лучших побуждений.
– О какой еще Любе? – завидев в дверях сына, надменно проговорила Кира Павловна и буквально рухнула на стул. – Разве мне сейчас, мама, до Любы? – простонала она, одним глазом наблюдая за Вильским. – Нет уж…
«Артистка!» – хмыкнула себе под нос Вера, не преминув заметить, что бабкин снаряд ударил точно в цель: отец напрягся.
– Женя, – чуть слышно проговорила Кира Павловна и протянула к сыну руки. – Горе-то какое, сынок!
Такая перемена в образе матери Евгения Николаевича несколько смутила. Еще вчера Вильский мог наблюдать в ней высокую степень сопротивляемости свалившемуся на нее горю, а сегодня Кира Павловна уже пребывала в другой роли, о чем свидетельствовала кокетливо надетая на голову кружевная косынка.
Создавалось впечатление, что ей по-своему нравится быть вдовой. Впрочем, Евгений Николаевич не собирался ловить мать с поличным, сознательно давая той возможность насладиться «переодеванием». Ровно в 15.00, знал он, игра в горе закончится, потому что из морга доставят тело Николая Андреевича, смерть которого в голове Киры Павловны, похоже, никак не укладывалась.
«Ничего удивительного, – скажет потом отцу Вера. – Бабушка никогда не верила в то, во что не хотела. Ей гораздо проще было говорить о смерти мужа как об его временном отсутствии. Вроде как, знаешь, ушел в магазин и подзадержался в очереди на энное количество лет».
«По-моему, ты усложняешь», – не поверил тогда дочери Вильский, в глубине души считавший Киру Павловну особой недалекой, не равной отцу.
«А ты упрощаешь», – вступилась за бабку Вера, но это уже спустя много лет, а пока дочь Евгения Николаевича торопила время и молилась, чтобы чужих на похоронах не было. Мало ли чего можно ожидать от бабки? «За ней не заржавеет», – беспокоилась Вера. И зря: потому что, как только Кира Павловна нащупала взглядом в толпе прощавшихся с Николаем Андреевичем людей маленькую женщину с удивительно отстраненным выражением лица, она тут же встрепенулась и ткнула сидящего рядом Евгения Николаевича в бок локтем.
– Пришла, – сообщила Кира Павловна сыну и кивком указала на Любу. – Твоя, что ли?
Вильский молча кивнул и посмотрел на мать исподлобья.
– Смотри-ка, – проронила Кира Павловна. – Не постеснялась. Значит, и правда тебя, дурака рыжего, любит, – сделала странный вывод мать Вильского. – Зови тогда, – приказала она сыну и приосанилась.
– Не надо, – прошипел Евгений Николаевич и сделал вид, что не замечает жену.
– Зови, сказала, – не отступала Кира Павловна и закачалась на стуле, невпопад отвечая на соболезнования пришедших.
Вильский пропустил слова матери мимо ушей, пытаясь сосредоточиться не на появлении Любы, а на том, что ему предстоит пережить буквально через пару часов, но слова матери не выходили у него из головы. На первый взгляд в них не было никакой логики: «пришла», «не постеснялась», «значит, любит». Но на самом деле логика была. И эта логика Евгению Николаевичу нравилась. Материнская подсказка вмиг восстановила распавшуюся гармонию, развеяв внутренние опасения Вильского, что Люба холодна и равнодушна ко всему, что впрямую ее не касается. «Раз пришла, значит, неравнодушна, значит, сопереживает», – по-детски возликовал Евгений Николаевич и открыто посмотрел на стоявшую у противоположной стены жену.
И Люба почувствовала его взгляд, и подняла голову, и, словно дождавшись разрешения, стала уверенно пробираться к мужу, невзирая на косые взгляды присутствующих. Вильский моментально ощутил, как напряглась сидевшая рядом с ним Вера, и оценил выдержку дочери: она не сказала ни слова, хотя наверняка бы могла. Евгений Николаевич поискал глазами Желтую, но от нее никакой опасности тоже не исходило. Женечка Швейцер слишком любила Николая Андреевича, чтобы омрачить его уход в мир иной открытым выражением недовольства. Сюрприз могла организовать только Кира Павловна, но Евгений Николаевич почему-то был уверен, что и она удержится в рамках.
Так и получилось. Люба встала у Вильского за спиной, положила руку на плечо и тут же убрала. Одного прикосновения было достаточно: Евгений Николаевич почувствовал, как пошло тепло – от плеча к сердцу. Ощущение было столь явственным, что в сознании Вильского всплыл образ нарисованного детской рукой человечка с заштрихованным туловищем.
Евгений Николаевич, обернувшись, с благодарностью посмотрел на свою Любку, но сесть жене не предложил и, смутившись, быстро перевел взгляд на строгое лицо отца.
«Вот так вот, – донесся до него голос Киры Павловны. – Такой был человек… Если что не по его, пиши пропало». «О ком это она?» – подумал Вильский и искоса посмотрел на мать – Киры Павловны рядом не оказалось. Евгений Николаевич покрутил головой и обнаружил ту стоявшей рядом с Любой. «А каково мне? – жаловалась Кира Павловна Вильская, зацепившись за рукав Любиного жакета. – Один – спичка, другой – спичка. Не жизнь – пожар».
«Война закончилась», – понял Евгений Николаевич, и слезы подступили так близко, что глазам стало горячо. Все, что происходило дальше, в деталях помнила только Вера, но у нее было свое видение ситуации, и оно принципиальным образом отличалось от тех версий, которых придерживались все остальные.
В реальности же больше всех пострадала своевольная Кира Павловна, умудрившаяся на похоронах мужа примириться с той, которую и Женечка Швейцер, и Нютька, не говоря уж о строгой Вере, договорились считать виновной в смерти Николая Андреевича, хотя какое отношение Люба имела к уходу старшего Вильского, никто сказать не мог. Просто так было проще.
– Вот и целуйся со своей Любой, – советовала бабушке младшая дочь Евгения Николаевича, явно повторив подслушанные слова взрослых.
– Нютька! Бесстыдница! – ахала Кира Павловна. – Еще ты мне указывать будешь!
– Она воровка! – стояла на своем Вероника, думая, что защищает честь оставленной отцом матери.
– Нельзя так, Нютя, – вмешивалась Анисья Дмитриевна и грозила любимой внучке высохшим пальцем.
– А ты вообще ни нашим, ни вашим, – моментально нашла ответ Вероника и сдвинула брови к переносице.
– Поговори еще! – топнула ногой Кира Павловна. – Я вот Жене расскажу…
– О чем? – тут же спохватилась Нютька, быстро сообразив, что перегнула палку.
– Обо всем, – пригрозила бабушка. – Смотри-ка, – обратилась она к Анисье Дмитриевне. – Договорились. Сорок дней скоро, а они носа не кажут. Обиделись на меня… Предательница я у них, видишь ли.
– Предательница, – прошипела себе под нос Вероника и как ни в чем не бывало посмотрела на Киру Павловну, наивно предполагая, что та ее не слышит.
– Идем со мной, Нютя, – увела правнучку от греха подальше Анисья Дмитриевна и усадила за маленький кухонный стол, где с трудом умещались два человека. – Зачем ты так с бабушкой? – пытала она Веронику. – Разве ж так можно?
– А она зачем? – всхлипнув, поинтересовалась у прабабушки Нютька.
– А как же по-другому? – Анисья Дмитриевна пододвинула Веронике вазу с пряниками. – Неужели во злобе? жить?
Нютька плохо поняла, чего от нее хочет прабабушка, и, нахмурившись, откусила полпряника.
– Ты, Нютя, помни… – Анисья Дмитриевна тщательно подбирала слова. – Ближе родителей у человека никого нет. Родителей уважать надо, любить. Беречь.
– Чего? – Вероника в изумлении уставилась на прабабушку: ее слова слишком уж отличались от того, что обычно она слышала в доме своей матери.
– Того, – старательно выговорила Анисья Дмитриевна. – Твоему отцу Бог судья, Нютечка. С него спросится. А Женя, что ни говори, хороший отец. Просто у них с твоей мамой судьба такая…
Для своенравной Вероники судьба родителей была не указ, прощать отца она не собиралась ни при каких обстоятельствах и даже всерьез подумывала, как наказать предателя, разумеется, ценой собственной жизни. По-другому у подростков и не бывает. Останавливало Нютьку лишь одно: впереди был день рождения, и отказываться от гарантированной порции счастья, пусть и подпорченного ветреным папашей, она не собиралась.
