Василий Блюхер. Книга 1 - Гарин Фабиан Абрамович (читать книги полностью без сокращений бесплатно .txt) 📗
— Развяжите его! — приказал Блюхер. — Никуда он не убежит.
Пленник размял онемевшие руки, — Кошкин не пожалел сил, чтобы связать его намертво, — и подобрал волосы назад привычным, очевидно, движением.
— За какие грехи попались, батюшка? — с усмешкой спросил Блюхер.
— Не вашего ума дело, — грубо и безбоязненно ответил бородач.
— Он нас за дураков считает, — вмешался Кошкин. — Пока лежал связанным, все норовил мне втолковать: дескать, дергают вас коммунисты за веревочку, как куклу, а вы руками и ногами машете.
— Мы с ним сейчас поговорим по душам. — В словах Блюхера прозвучала издевка, — мол, я тебе покажу кузькину мать.
— Я не духовного звания, поэтому беседа наша будет носить строго материалистический характер.
— Отставить дурацкий разговор!
— Не я его начал.
Блюхер смутился: по-видимому, Балодис захватил интересного человека, и надо умело допросить его. Он вспомнил, как в Москве следователь, придя в Бутырскую тюрьму, начал с того, что предложил ему, Блюхеру, папиросу, а потом стал задавать вопросы: откуда родом, как попал в Петербург, как очутился в Мытищах. Стоит ли повторять?
— Ваша фамилия? — не глядя на пленного, быстро произнес Блюхер.
— Ковалев.
Блюхер вздрогнул, как больной от укола неопытной медицинской сестры. Теплая волна, прокатившись от ног к голове, застряла в горле, вызвав тошноту. Он не ослышался. Руки слегка задрожали, вслед за теплой волной пробежал озноб, и кончики пальцев похолодели.
— Имя-отчество?
— Николай Николаевич.
«Это он, — пронеслось мгновенно в сознании. Скользнул по нему невидящим взглядом. — Зачем судьба меня с ним столкнула?»
— Какой партии?
— Эсер.
У Блюхера подкосились ноги. Сомнений не могло быть. Перед ним стоял тот самый студент, который некогда жил на Расстанной улице и занимался с ним и Настей. С неудержимой быстротой перед глазами пробежали картины прошлого. Листовки и прокламации… Рулоны драпа и велюра… «Эсер! Так вот почему он так хорошо знал историю убийства Гапона! Впрочем, может быть, он ни в чем не виноват. Мобилизовали его, дали винтовку в руки и сказали: «Стреляй!» Разве он знал, что Елькин золотой человек! Двенадцать лет маялся Салка в тюрьме и на каторге. Но ведь и Ковалева арестовали и выслали в Сибирь. Как могло случиться, что два революционера встретились как враги? Не лучше ли расспросить у самого Ковалева».
Сколько мыслей нахлынуло! И ни на одной Блюхер не мог остановиться. На счастье, удачно вмешался Кошкин. Состроив сладкую гримасу, он спросил:
— По своей воле, господин эсер, воевали аль приказали?
— По своей, по своей, — поспешно ответил Ковалев, как будто хотел скорей освободиться от назойливого допроса.
Блюхер обрадовался — Кошкин одним вопросом внес ясность. Теперь он уже знал, о чем спрашивать.
— Белочехи, — сказал он, — подняли мятеж против народа, а эсеры пришли им на помощь. Так ведь, гражданин Ковалев?
Ковалев убедился, что перед его носом не размахивают револьвером, что ему не угрожают казнью, и, подняв указательный палец, охотно ответил:
— Не против народа, а против красных, насильно захвативших власть.
— А, понятно! По-вашему, народ одно, а красные — другое.
— Совершенно правильно! — подтвердил Ковалев.
— Красные, значит, за царя и жандармов, а эсеры за народ?
— Я этого не сказал.
— А как же?
— Эсеры действительно за народ, но у них методы не такие, как у красных. Мы против террора, мы против подавления человека-индивидуума… Впрочем, вы меня не поймете и будете извращать мои же слова.
— Почему же? Мы всё поймем. Азбуку изучали в церковноприходской школе, а революционную теорию в тюрьмах. — В глазах Блюхера зажглись огоньки, голос его стал пружинистым. — Я, к примеру, учился в Питере у одного студента на Расстанной улице. Учил он меня правильно, но когда рабочие стали строить свое государство, то этот студент отрастил себе бороду и пошел войной против ученика. Я думал, что студент настоящий большевик, а на поверку оказалось, что он эсер и расстреливает вкупе с белогвардейцами и белочехами старых рабочих. Вы латынь, наверное, изучали, гражданин Ковалев? Вспомните золотую поговорку: «Ex nihilo nihil!» Вы когда-то спросили у одного парня, которого учили: «Ты кого дерьмом обозвал: меня или царя?» Парень не ответил, а сейчас я вам отвечу: и вы и эсеры — мусор, который надо выбросить на помойку. Вы просто сволочь и разговор с вами окончен…
У Блюхера от злости побелели губы. Взволнованный, он поднялся с камня, на котором сидел, и пошел навстречу закату. Ему хотелось вернуться, подойти к Ковалеву и дать ему пощечину, но противно было взглянуть на лицо с бородой. Он только обернулся, и голос его, обычно гибкий, прозвучал хрипло!
— В расход его!
Надежда Илларионовна рассуждала логично: Дутов пытается прорваться к Оренбургу, но осажденные сопротивляются. Значит, нужно сломить это сопротивление изнутри. Как это сделать? Главаря их уже нет в живых, — гибель Цвиллинга дело ее рук, — но его сменил Яковлев. Вот его-то и надо убрать или подкупить. За день у нее возникали десятки планов, коварные, хитроумные, сложные. Поди реши, какой из них легче всего осуществить…
После бессонной ночи она с трудом поднялась с постели, и именно в ту минуту ей пришла в голову новая мысль. Накинув на себя халат, она стала швырять из спальни в другую комнату подушки, одеяла, платья, туфли, потом вбежала в столовую, опрокинула кресла и стулья, разбила несколько чашек и блюдец. Как одержимая она носилась по комнате, спотыкаясь и наступая на подушки, шепча про себя со злостью слова: «Вот что они натворили!» Завершив разгром своей квартиры, она оделась и побежала в Ревком. Прохожие смотрели ей вслед: одни с сочувствием, предполагая, что с человеком стряслась беда, другие с усмешкой, — дескать, женщина дошла, как говорят, до ручки.
Проникнуть в кабинет к председателю Ревкома не представляло труда. Надежда Илларионовна, приняв обычный вид, вошла в комнату, в которой сидели несколько человек. Ее настойчивый взгляд упал на того, кто сидел на председательском месте, положив тяжелые руки на высокие подлокотники. Она не знала, что это ловкий авантюрист Страхов, сменивший Яковлева. Волнистая копна волос, широко раскрытые карие глаза с блеском и гордо выделявшаяся горбинка на носу невольно привлекали внимание.
— Сядьте!
Кто-то уступил Надежде Илларионовне стул. Подобрав театральным жестом выбившиеся из-под полушалка пышные волосы, она дружелюбно взглянула на Страхова и спокойно сказала:
— Я понимаю, что вам не до меня и не до обид, незаслуженно нанесенных мне вашими красноармейцами. Я помню прекрасные слова вашего предшественника Цвиллинга о революционной законности. Очевидно, и вы не собираетесь ее нарушать. Мне вовсе не хотелось бы выглядеть в ваших глазах дамочкой, у которой задрожало сердце — ах-ах! — лишь оттого, что к ней в дом ворвались несколько красноармейцев. Я не собираюсь писать жалоб, — голос ее стал более гибким, — но я была бы удовлетворена, если бы вы лично взглянули сейчас на мою обитель. — Надежда Илларионовна поднялась, давая этим понять, что не он, председатель Ревкома, а именно она считает разговор законченным. — До моего дома пять минут ходьбы.
То ли в ее последних словах Страхову почудилось прямое приглашение, то ли ему понравилась Надежда Илларионовна, но, к удивлению остальных членов Ревкома, он тоже поднялся и решительно сказал:
— Я пойду с вами и сам посмотрю.
Когда Надежда Илларионовна, сопровождаемая Страховым, вышла из кабинета, один из оставшихся возмущенно сказал:
— Можете меня судить, но как не верил Яковлеву, так не верю и Страхову.
Надежде Илларионовне просто повезло. Где было ей знать, что этот человек, любивший власть над людьми, пришел к выводу, что дутовцы рано или поздно повесят всех большевиков на телеграфных столбах и его своевременный переход на сторону белоказаков, как и бегство Яковлева, может принести ему выгоду. Глядя на беспорядок в комнатах, он с поддельным сожалением сокрушался, обещая разыскать и наказать виновников, но не спешил уходить. Очутившись лицом к лицу с Надеждой Илларионовной, он обхватил ее сильными руками.
