Первородный грех. Книга первая - Габриэль Мариус (книги без регистрации полные версии TXT) 📗

– Как ты мог так поступить со мной, пока я тащилась, – набросилась она на него. – Я даже не соображала, что происходит.

– Это было просто чудесно, – блаженно проговорил тот.

– Может быть, для тебя. – Она возмущенно уставилась на него. На трезвую голову он уже вовсе не походил на Христа, а был обыкновенным тощим, грязным, с засаленными волосами наркоманом. – Урод! Это был мой первый раз!

– Успокойся. Не последний же.

В это время Джимми Хендрикс исполнял на гитаре «Звездное знамя», [33] и публика бешено взревела, словно раненый динозавр.

С тех пор как Иден, никого не предупредив, уехала из дому, прошло уже пять дней. Когда она вернется, будет сплошной скандал. Но оставаться здесь она больше не желала.

Напичканная наркотиками, она пропустила большую часть фестиваля да еще и лишилась невинности, благодаря какому-то оборванцу. И сейчас вокруг себя она видела лишь мерзость и хаос.

Шлепая по грязи, Иден добрела до ближайшего телефона и, чтобы позвонить, целый час простояла в очереди.

– Па? Это я. – Она услышала, как на другом конце линии бушует буря. – Я в Вудстоке… Вудсток! Вуд-сток, штат Нью-Йорк… На рок-фестивале… Ага, со мной все в порядке… Извини… Извини, говорю. Слушай, не мог бы ты заказать для меня билет до Лос-Анджелеса из аэропорта Ла Гуардиа?

Шулай

Он слышит звук, похожий на треск рвущейся ткани. Взметнувшееся пламя окатывает бронетранспортер, внутри которого мечутся ослепленные вспышкой солдаты. Взрыв сбивает с ног нескольких находящихся неподалеку пехотинцев. Среди них Джоул. Во все стороны летят оторванные человеческие конечности, осколки, куски железа.

Враг открывает по ним бешеный огонь.

Беспорядочно отстреливаясь, американцы отчаянно пытаются укрыться кто где. Джоул хочет крикнуть своим товарищам, чтобы те прятались за бронемашинами, но его легкие не дышат и нет сил подняться. Ноги как-то странно онемели. Он опускает глаза и видит, что сбоку его форма разорвана в клочья. Сквозь лохмотья ткани хлещет кровь.

Прежде ему уже случалось быть раненым. Но он знает, что на этот раз дело обстоит гораздо серьезнее.

Джоул инстинктивно зажимает рану рукой. Кровь продолжает бить струей между пальцами. Боли нет, только ужасное онемение. И правая нога не двигается. Он ползет по земле к ближайшему бронетранспортеру. Пули свистят над головой. Слышатся стоны. Это умирают его истерзанные товарищи.

Он отчаянно стремится хоть как-то им помочь, но рана отнимает у него последние силы. И вот приходит боль. Она сдавливает грудь, рвет его душу.

«И увидел я смерч, несущийся с севера, и огонь всепожирающий, и было вокруг того огня янтарное сияние, и внутри его тоже было сияние».

А потом темнота.

Весна, 1970

Прескотт

Его ведут в палату, где лежит мать. Ему все еще больно двигаться, ходит он медленно, прижимая ладонь к правому боку. Он очень истощен. От приобретенного во Вьетнаме загара не осталось и следа, и его худое лицо стало бледным как полотно.

– Миссис Леннокс, – говорит сиделка, – ваш сын. Лежащая на кровати старая женщина медленно открывает глаза. Теперь наконец у них появился цвет. Страдания и близость неотвратимой смерти сделали их темными.

– Я же говорила тебе, Джоул, – едва шевеля губами, произносит она, – что ждать придется недолго.

– Как ты себя чувствуешь, мама?

– Я чувствую себя мертвой, – хрипит она и снова закрывает глаза.

Сиделка пододвигает Джоулу стул и, прикрыв за собой дверь, оставляет их наедине. Белые стены палаты пестрят полосками солнечного света, пробивающегося через жалюзи. Джоул смотрит на всевозможные трубки, которые тянутся от медицинской аппаратуры к иссохшему телу матери. В углу комнаты на экране кардиомонитора светящаяся зеленая точка отмечает удары угасающего сердца.

Мать так долго остается без движения, что он начинает думать, что она заснула. Но она собирает силы. Темные глаза снова открываются и упираются в Джоула. В их глубине мерцают огоньки.

– Значит, – шепчет она, – тебя привезли сюда попрощаться со мной.

– Да, мама.

– Рана болит?

– Иногда.

– Покажи.

Он некоторое время колеблется, затем расстегивает пуговицы на гимнастерке защитного цвета, которую ему выдали в военном госпитале специально для этой поездки, и распахивает ее, чтобы мать могла увидеть рану. Через его тощий бок над выпирающей тазовой костью тянется рубец. Следы от швов все еще воспаленные и красные.

Ее губы презрительно кривятся.

– И таким они тебя отправили домой? Как фаршированную селедку?

– Таким они меня отправили домой. Она молчит. Потом снова закрывает глаза.

– Ты вылечишься. Я – уже нет.

Джоул застегивает гимнастерку и неуклюже опускается на стул.

– Ну, а как ты? – спрашивает он. – Тебе больно?

– Больно было сначала. Сейчас нет. Они напичкали меня лекарствами. Я не хотела ничего принимать. Но они все равно давали мне таблетки.

Столик возле кровати чист. Только черный томик Библии лежит на нем. Лицо матери похоже на голову хищной птицы. Веки такие тонкие, что через них просвечивают зрачки. Ее руки покоятся на простыне, как две птичьи лапы. Дыхание едва заметно. «Сколько она еще протянет?» – спрашивает себя Джоул.

– Недолго, – говорит мать. Ее способность читать его мысли пугает его. Старческие губы растягиваются, грудь чуть заметно дрожит. Она смеется. – Недолго, Джоул. Если у тебя хватит терпения немного подождать, ты увидишь, как душа покидает мое тело. И ты будешь иметь удовольствие вырезать на той убогой мраморной плите мое имя. И бросить горсть земли на крышку моего гроба… Я хочу пить, Джоул. Воды.

Он наполнил из графина стакан и поднес его к ее рту. Мать делает маленький глоток, чтобы только смочить губы. Она снова смотрит на Джоула. В ее глазах он видит сверкающие там насмешливые искорки.

– Ну? Не хочешь ли ты о чем-нибудь спросить, прежде чем я отправлюсь в лучший мир?

Он ставит стакан на столик. В пальцах дрожь.

– Ты обещала, что однажды все расскажешь мне. Ее рука дергается.

– Так значит, за этим ты сюда явился, Джоул? Ради себя? Не ради меня? Ты все такой же.

– Я пришел узнать правду.

Она снова беззвучно смеется.

– Правду Ты думаешь, что правда сделает тебя свободным?

Он сжимает зубы.

– Да.

Она закрывает глаза. На лице появляется злорадная ухмылка.

– Что ж, будь по-твоему, мой дражайший сын. Я расскажу тебе то, что ты хочешь знать. Это будет мой предсмертный подарок тебе. Я все расскажу.

Лето, 1970

Санта-Барбара

В 6.30 утра, как всегда в летнее время, автоматически включились разбрызгиватели, и в воздухе засверкала алмазная пыль. Лужайка, площадью в один акр, стала похожа на усыпанный крохотными изумрудами ковер.

В доме еще никто не проснулся. Повсюду видны следы вчерашней гулянки.

По серебристой глади бассейна плыла горлышком вверх пустая бутылка из-под шампанского. Еще с дюжину таких же бутылок валялось вокруг него. Возле барбекю беспорядок, грязь. Десятки мух, монотонно жужжа, облепили тарелки с застывшими вчерашними бараньими ребрышками, омарами и стейками, тонули в полупустых бокалах с шампанским и бренди. В 9.30 явятся слуги и начнут убирать все это безобразие.

Мухам повезло. До 9.30 они успеют наесться, спариться и отложить яйца. Полный жизненный цикл.

Это место видело бесчисленное множество попоек, но вчерашняя оказалась одной из самых грандиозных. Вчера Доминик ван Бюрен устраивал вечер по случаю своего отхода от дел.

И, хотя гости уже разъехались по домам, его праздник еще продолжался. В своей спальне Доминик ван Бюрен пристроился с бритвой в руке между раскинутых в стороны ног совсем еще юной девицы. Они оба были голыми.