В тисках Джугдыра - Федосеев Григорий Анисимович (читать полные книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
Восточная часть Станового хребта плотно заселена снежными баранами. Эти животные удивительно приспособлены к невероятно трудным природным условиям. Зима здесь длится, как правило, около шести месяцев, из них добрая половина заполнена ветреной погодой с температурой, падающей нередко до минус пятидесяти градусов. Жгучие морозы, глубокие снега и затяжные бураны подвергают всех четвероногих обитателей хребта непрерывным испытаниям. Тяжелее всех приходится снежным баранам, жителям открытой гольцовой зоны гор.
Закружатся над горами осенние метели, обледенеют по скалам тропы, снегом прикроются альпийские лужайки, ягель, трава, и бараны покинут курчавые вершины, излюбленные места летних кочевий. Они спустятся ближе к лесу, в котловины, на второстепенные отроги, где теплее и тише. Тут они и проводят долгую зиму, предпринимая небольшие вылазки на соседние гребни в поисках корма. Зимою пищей им служит кора и молодые побеги кустарников, лишайники да сухая трава, которую они добывают, разгребая копытами снег.
Все холоднее становится в горах, продолжительные бураны иногда надолго приковывают животных к одному месту, и они, сбившись небольшими стадами, подолгу отлеживаются под защитой холодных скал. Даже плотная зимняя шерсть плохо греет голодного барана. Но где найдет он в непогоду корм, – все занесено снегом или затянуто заледеневшей коркой надува, и копытить становится труднее и труднее. Дождавшись относительного затишья, стадо вынуждено перекочевывать на свежее место с более мелким снегом.
Но вот солнце все дольше и дольше задерживается над горами. На южных склонах хребта днем становится теплее, хотя весенние ветры, более губительные для снега, долетают сюда только в начале апреля. Бараны покидают места зимовок, выходят на припеки. Медленно обнажаются россыпи, лбы отрогов, открывая доступные места кормежек. Проносятся последние метели, слабеют заморозки, вот-вот появится зелень, которой ждут с нетерпением снежные бараны, подолгу нежась на весеннем солнце. Они с жадностью набрасываются на корни многолетних растений, уже напитавшиеся соком, готовые скоро выбросить первые ростки.
Сейчас в горах наступило то самое время, когда бараны покидают зимние становища и кочуют на обогретые солнцем южные склоны гор.
IV. В обратный путь. – Где найти паука-крестовика? – С Улукитканом по следам сокжоев. – Ночь под елью. – «Лесная загадка». – Нас выручил Пашка.
Никто из нас еще не успел повернуться на другой бок, как пролетела ночь. Тихое утро слабо сочилось сквозь стены палатки.
– Гляньте-ка, братцы, снегу-то навалило сколько! – сказал Василий Николаевич, расстегивая вход. – Пожалуй, не выбраться нам отсюда с нартами.
– Считай без малого сутки идет, должен бы кончиться, – отозвался Александр.
Я вылез за дровами. Густыми хлопьями валит перенова. Отмяк ночной мороз. Расползлась по горам теплынь. Дремлет лес, чутко прислушиваясь к шороху падающего снега. На пнях выросли высокие снежные папахи, тяжелые гирлянды снега опоясали темнозеленые ельники. Под тяжестью кухты [40] арками наклонился молодой тальник.
Подождали до десяти часов – погода не изменилась, решили выбраться из ущелья. Свернули палатку, уложили груз и начали спускаться к реке. Вершины гор прячутся в снежной завесе непогоды. Затаились под снегом россыпи, пустоты, лыжи гнутся лучком и глубоко тонут в мягкой перенове. В полдень свернули с прямого Удюма, пошли на подъем, и лямки не замедлили напомнить о себе. Укоротились шаги, взмокли спины. Под тяжелыми нартами будто притупились полозья. Поздно вечером мы добрались до знакомого ельника и тут расположились на ночевку. А снег сыплет и сыплет.
В полночь в ушелье прорвался ветер. Зашумел смутной тревогой разбуженный лес. Старые ели тесно сомкнули вверху густые кроны. В темносинем небе бесшумно дыбятся тучи, бросая на землю остатки снега.
Мы не спим. Ветер полощет борта палатки, прорывается в щели, забивает дымоход, дым из печки расползается по палатке, душит нас. Василий Николаевич и Александр встают, одеваются и долго стучат топорами, устраивая заслон для трубы.
– Кучум места себе не может найти, в снег зарывается. Как бы все это пургой не кончилось, – говорит Александр, плотно застегивая за собой вход в палатку и содрогаясь от холода.
– Пурги не должно быть, снег липкий, а кобель от мороза прячется, вишь, как студено стало, – возражает Василий Николаевич, разгребая в печке жар и подкладывая дрова. – Теперь не страшно, а вот захвати нас такой дурнодув на гольце, пожалуй, дали бы трепака, да еще и вприсядку.
Хотя пурга и не разыгралась, но погода наутро оставалась хмурой, тяжелой.
Подъем на перевал отнял у нас много сил, и день показался невероятно длинным. Натруженные плечи не расправляются, кровавые рубцы под лямками уже не рассасываются, а отяжелевшие ноги шагают по инерции.
К исходу дня мы с трудом добрались до места своей прежней стоянки. Редкие облака, подбитые снизу алым светом зари, неслись к морю.
Мы обратили внимание на Кучума: он сидел и, навострив уши, напряженно смотрел вниз по Мае.
– Какого лешего он там видит? – сказал Василий Николаевич, всматриваясь в сумрачную долину. – Разве медведь где шараборит?
Нигде никого не видно. А кобель, сделав несколько прыжков вперед, замер в напряженной позе, устремив глаза на край мари. В это мгновение из леса выкатился какой-то комочек и застыл черной кочкой. Кучум медленно повернул ко мне морду, как бы спрашивая: «Видите?» – и завилял хвостом. А комочек вдруг сорвался с места и запрыгал мячом по мари, направляясь к нам.
– Собака, – топотом произнес подошедший Василий Николаевич. – Откуда она взялась? Да ведь это мать! Ей-богу!…
Действительно, к нам мчалась Бойка. Кучум кинулся ей навстречу, мать и сын столкнулись и начали лизать друг другу морды. Затем Бойка, выгибая спину, прижимаясь к земле, почти ползком приблизилась к Василию Николаевичу. Не сводя с него своих умных глаз, она рабски ждала хозяйской ласки. Растроганный Василий Николаевич присел перед собакой, губы его расплылись в улыбке.
– Откуда это ты взялась, дуреха? Соскучилась… – ворчит он, обнимая Бойку, которая льнула к нему, лезла мордой под телогрейку, – и сколько в этих немых движениях нежности, доверия и преданности!
Потом Бойка бросается ко мне, лезет, в лицо, повизгивает, ластится, но уже несколько холодновато.
– Наши едут! – кричит Александр, показывая на лес.
По следу Бойки на марь выходят на лыжах Геннадий, за ним Улукиткан ведет караван.
– Радиостанцию везут, наверное срочное дело есть, – говорит Василий Николаевич, всматриваясь в приближающуюся группу.
– Знамо дело, по-пустому не погнали бы оленей по такому снегу, – заключает Александр.
Обоз подошел к палатке. Мы поздоровались.
– Далеко ли бредете? – спросил Василий Николаевич.
– Человеку даны ноги, чтобы он долго не сидел на одном месте, – спокойно ответил Улукиткан.
– Нет, вы только послушайте, – перебил его Геннадий. – Остановились мы километрах в двух отсюда за лесом. Оленей отпустили, снег утоптали под палатку. А Улукиткан говорит: «Однако, не ладно таборимся, наши близко ночуют». – «Как это ты узнал?», – спрашиваю. «Дым, – говорит, – разве не слышишь?» Понюхал я воздух, вроде ничем не пахнет, а он ругается: «Зачем с собой глухой нос напрасно таскаешь, давай запрягать, ехать будем». Я было стал отговаривать его: дескать, может, только показалось тебе, а он свое: «Надо ехать». Запрягли, тронулись, я впереди. Выхожу на марь, смотрю: действительно, палатка стоит, дымок стелется, понюхал – не пахнет. Когда уж вплотную подошел, только тут и учуял запах дыма… Вот ведь какой старик!
– Мой нос работает правильно, кругом слышит, а твой только насморок знает, – засмеялся Улукиткан и стал распрягать оленей.
– Какие вести? – нетерпеливо обращаюсь я к Геннадию.
– Неприятность с инструментом у Макаровой получилась. Дело, говорят, неотложное, Хетагуров вот уже дней пять в эфире не появляется, решили ехать искать вас. И еще есть новость: Королев вернулся из бухты, не хочет итти в отпуск, просится в тайгу… – Взглянув на часы, Геннадий забеспокоился: – Двадцать минут остается до работы. Александр, сруби две мачты, иначе мне не успеть.
