Скоморох - Калбазов (Калбанов) Константин Георгиевич (книги бесплатно без .txt) 📗
– А ну, всем молчать!!!
Ага, это уже купец. Видя, что вот-вот начнется непотребное, подал голос и надавил авторитетом. А сам с нескрываемым испугом стреляет глазками по сторонам, очевидно, в поисках хозяина, но того видно пока не было. Господи, вот остолопы! Ведь не так прост этот трактирщик, ему сам воевода-батюшка благоволит. Сказывают, он, еще будучи скоморохом, сумел наследника смолинского от смерти лютой спасти, а это дело такое… Одним словом, не забывается. А бабу и он признал: Голуба в одном из звонградских трактиров была подавальщицей, и не только. Да ведь тут-то не все просто.
– Осьма, ты видал, что этот холоп учудил? – заговорил, как видно, начальник охраны.
– Я-то видал, а у вас, я гляжу, зенки вовсе повылазили. Вы что, аспиды, холопа признали, а на бабе мужний платок не зрите? Кто муж-то? – с нескрываемой надеждой спросил Голубу купец. Может, не все так страшно.
– Я. – Голос спокойный, громкий и уверенный. В дверях стоит хозяин подворья с младенцем на руках. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. – Голуба, забери Неждану, есть ей пора.
Жена тут же приняла ребенка и, повинуясь властному кивку, устремилась к лестнице на второй этаж. Виктор подошел к Ждану, положил руку на плечо – успокойся, мол. После чего обвел всех присутствующих решительным взглядом. Рядом как из-под земли вырос Горазд, вид суровый, взгляд злой. Голубу в доме любили все и готовы были за нее любого рвать зубами. Кто бы мог подумать.
На полу заворочался, приходя в себя, охранник. Ничего так, крепкий мужичок. Ждану хотя и пятнадцать всего, но он уже с легкостью весь день с отцом мог работать за молотобойца. Рука у него была ой как тяжела. Но судя по тому, как ощупывал челюсть пострадавший, обошлось без членовредительства. Тоже крепок, не отнять, иному от такого удара скулу на сторону своротило бы, а этот, похоже, ушибом да синяком обойдется.
– Ну и что тут произошло?
Виктор понимал: он что-то пропустил. Но смысл от него пока ускользал, хотя что-то нехорошее и ощущалось. Ждан просто так руку на человека не поднимет, тем паче что горьким отцовским опытом наученный, да и не вспыльчивый он. Скорее, бычок, крепкий, сильный. Нужно – так и на рог подымет и разнесет, вот только выпрашивать нужно долго и умело. Но вопрос был не к нему, он холоп, а потому его слово последнее. Да и то если спросят, что вряд ли. Волков смотрел в упор на купца. Его люди, ему и ответ держать первым.
– Первак признал Голубу, жену твою, стало быть, и…
– Я слушаю, Осьма.
– Повел себя непотребно.
– Разве на ней не было платка? – Вид и без того был не радужный, а тут уж стал мрачный, как грозовая туча.
– Дак был, как же не было.
– Она дала какой повод? – Уже едва не рычит.
– Не было этого. Обознался он по молодости, по дурости. Простил бы ты его, Добролюб. Чего молчишь, аспид?
– Дак а что было-то? – ничего не понимая, затряс головой парень. – Кто это меня так приложил?
– Я гляжу, он ничего не понял.
– Дак, Добролюб, твой холоп-то тоже на вольного руку поднял. – Это уже старший охранник голос подал.
– Э нет, ребятки. С больной головы на здоровую? Так не пойдет. Мой холоп за хозяйку вступился, коли слова Осьмы верные. И за то я ему половину долга с легким сердцем прощаю.
– Добролюб, мой человек позволил себе вольность, твой поставил его на место, мы от всего сердца просим прощения. Может, миром и разойдемся?
А ведь купец не из последних. И не требует, просит. Можно и гордую позу принять, но тут уж может выйти что угодно. Коли купец даст в обиду своих людишек, то потом в охрану сможет набрать только шваль какую. Так что, если хозяин подворья упрется, Осьма встанет за своих горой. Виктор прав, но если начать по закону разбираться, всякое может получиться. Ведь Голубу никто не хватал, руки не выворачивал и в темный угол не волок. По дурости и младости лет парень не обратил внимания, как платок повязан, вот и допустил вольность. Но ведь остановился, дальше продолжать не стал. А тут Ждан, весь такой героический и по закону неправый.
Это только на первый взгляд в этом мире все просто. Кажется, оскорбили тебя – достал нож и зарезал. Но на самом деле закон он и есть закон в любом мире. Да, тут он не страдает казуистикой, что присуща законодательству в прошлой жизни Виктора. Он здесь более жесткий и прямолинейный. Но он тут есть и никуда от этого не деться, общество просто не может существовать без законов. Даже у преступников он есть, и они чтут его сильнее, чем государственные люди.
– Добро, Осьма. Но на будущее знай ты и ты, артельщик, – это к старшему охраннику. – Как завтра поутру сей добрый молодец покинет двор, более ему тут рады не будут. И не будет ему здесь ни глотка воды, ни куска хлеба, ни соломки подстелить, ни угла тело на отдых определить.
– То правда твоя, Добролюб. Как скажешь, так оно и будет.
– Ждан, Горазд, гости голодные сидят. Не дело.
Убедившись, что мир восстановлен, Виктор направился на второй этаж. Как и следовало ожидать, жена была на хозяйской половине в их спальне. Обливаясь горькими слезами, она во все глаза смотрела на дочурку, жадно припавшую к материнской груди, и было в Голубе в тот момент поровну и нежности, и горечи, и боли.
– Голубушка.
– Ох, Добролюб, прости ты меня, дуру грешную, – не выдержав, разрыдалась молодая мать, всячески при этом стараясь, чтобы дитю было удобно. Дочурка-то, чай, не виновата, что мамка у нее непутевая.
– Да за что винишься-то? – Виктор присел на кровать и прижал ее головку к своему плечу.
– За то, что согласилась пойти за тебя, на доброту твою польстившись. А ить не все такие добрые. Эвон прошлое мое аукается и еще аукнется, люди они все видят и ничего не забывают.
– То ерунда. Не обращай внимания. На то ты теперь и мужняя жена, чтобы муж за тебя горой стоял. Не боись, я крепкий, выдюжу.
– Ага-а, что же ты, супротив всего люду пойдешь?
– С чего супротив всего? Эвон наши в дому да в селе соседнем, все знают о твоем прошлом, но разве кто что худое сказал? Да и это по дурости младых лет вышло.
– Дак…
– Все, я сказал. Не хватало, чтобы у тебя молоко пропало. Дите должно материнским молоком вскармливать, а от твоих переживаний оно у тебя очень даже свернуться может. Забудь. Ничего не было. И помни, ты жена моя не потому, что дитем охмурила, а потому, что я того возжелал. И вообще, это… Как там, а?
– Ох и бесстыдник.
– Чья бы корова мычала.
– Дак нельзя еще.
– Э-эх, ба-абы! Как работать, словно ломовая лошадь, так можно.
Нечасто ему случалось наблюдать картину под названием «Возмущению нет предела».
– Вот-вот, такая ты мне нравишься больше. Ты это… Голубушка, коли не хочешь никого видеть, так сиди тут, отдыхай.
– Прятаться? Ну уж нет. Коли мужняя жена, так пусть все видят. Вот только дочку уложу.
– Вот и молодец. А дочку, как докормишь, мне давай, мы дотемна еще воздухом подышим.
– Добролюб, совсем дитя избалуешь, она же с рук потом не слезет.
– Слезет, куда денется, – счастливо улыбнулся Виктор.
Вот так всегда: плохое проходит, как грозовая туча, а омытую дождями землю снова ласкает солнце.
Глава 8
Сломанная клетка
Раннее утро. Поля кутаются в дымку, которая очень быстро истает, стоит только появиться солнцу. Полноценного тумана не получится, тут ведь нет больших рек, лишь речушки и ручьи, но дымка есть, явный предвестник погожего дня. Вот первые лучи пролились на землю, и воздух тут же стал звонким и прозрачным. Пение полевых птах, гомон на птичьем дворе, мычание коров, требующих к себе внимания, блеяние козы, всхрап лошадей в конюшне. Вот брякнула цепь, стукнул засов, скрипнула створка ворот, это Ждан ворота отворил. Ночь прошла, так что нечего им быть запертыми, тут всегда рады путникам. Селяне вскорости подтянутся. После того как работа над станками была закончена и Богдан пару седмиц назад убыл в Рудный, Виктор разрешил его сыну принимать заказы от селян. И практика хорошая, и опять же страда идет, а сельский кузнец явно не поспевает с заказами, с соседями все же нужно ладить. Вокруг здоровый запах древесины, навоза, сена, готовящегося завтрака, из кузни потянуло дымком от угля и раскаленным железом. Красота!
