Вид из окна - Козлов Сергей Сергеевич (читать книги txt) 📗
— В натуре?
— В натуре.
— Вот конкретное попадалово!
Таким образом, все необходимые компоненты оказались в нужное время и в нужном месте. И даже лопатка! Не с тех ли пор валялась? Правда, со сломанным черенком, но вполне пригодная для того, чтобы проявить себя совком. И вот, мы, совки в прямом и переносном смысле, пробили десятисантиметровый слой дерна и врылись в глинистую почву. И тут лезвие скользнуло по стеклу. Взору моему предстала бутылка из-под «Буратино», в коей покоилось написанное двадцать лет послание. Обугленный алкоголем разум отказывался воспринимать и анализировать подобную мистику, и единственное, что пришло мне в голову — довершить начатое. В бутылку из-под виски отправился блокнотный лист с кратким описанием капитализма, а сама бутылка легла на дно ямы.
Днём, после кратковременного, глубокого и одновременно сумбурного сна, похмельный синдром был оттеснен навязчивой идеей. Я снова ринулся на пустырь, чтобы проверить новую фантастическую версию обмена посланиями с самим собой. По дороге долго напрягал память, пытаясь сопоставить даты. На пустыре в это время уже шла работа: суетились строители, ревел, сравнивая местность, желтый бульдозер, выгружались железобетонные плиты, к окраине подтянулись бытовки-вагончики. Я едва успел выкопать свою яму буквально под ножом бульдозера. Вероятно, выглядел я несуразно и, к тому же, соответственно проведённой бурной ночи. Мало того, что бутылки в яме не оказалось, пришлось выслушать веселое подтрунивание рабочих: не вчерашний ли день потерял? Ответил: опохмелку зарыл, после чего свои услуги предложил даже бульдозерист. Но я предпочел быстро ретироваться, пряча озадаченный взгляд.
Нет, никаких выводов из этой странной, почти мистической истории я не сделал. Можно было, конечно, предположить: я в это утро здесь закопал, он (я!) в то утро там (здесь же) взял. Или наоборот? Но от подобных умозаключений можно тихо, но быстро сойти с ума, особенно пытаясь докопаться до сути там, где её нет. И главное заключение, которое я сделал из происшедшего: пить надо меньше, а лучше вообще не пить. Впоследствии воспоминания об этом заставляли блуждать на моих губах многозначительную кривоватую улыбку. Подобное выражение лица случается или вообще постоянно присутствует у сумасшедших, которым мнится, что они являются носителями великой тайны, недоступной самолюбивому и самоуверенному человечеству…
6
Словцов проснулся ночью, дотянулся до выключателя и включил торшер. Приподнявшись, огляделся: на столе остатки снеди и недопитая бутылка коньяка. Какая по счёту? Под столом в пакете ещё достаточно полных. На диване у книжных полок спит прямо в костюме Володя. Без подушки!
Павел с трудом поднялся и обнаружил под своей головой две подушки. Сначала он на нетвердых ногах ринулся к двери туалета, затем из горла выпил полбутылки минеральной воды, после чего решил подсунуть Володе вторую подушку, но тот резко проснулся при его приближении и сел на постели. Мгновенно осмотревшись и оценив обстановку, он схватился за голову:
— Мне домой надо! Срочно! Светлана меня… Даже не знаю, что будет. — И от досады застонал: — Щас башка на части развалится.
— Вова, — Словцов взглянул на часы, — в три часа ночи жён уже не беспокоят. Утро вечера мудренее. Давай лучше ещё по сто грамм.
— Да ты что, Павел Сергеевич, так же сдохнуть можно!
— Сдохнуть можно без опохмелки.
— Да я в жизни два дня подряд не пил!
— Ну… Когда-то надо начинать.
— Это обязательно?
— Ну не могу же я один эту гадость глотать? На что мне тогда боевой товарищ?
— У-м-м… — соглашаясь, махнул рукой Среда.
— Ну, за воскресение Среды! — предложил тост Павел.
— Угу, и за Словцова, который за словцом в карман не лезет.
Чокнулись, выпили. Павел тут же налил по второй. Володя с отвращением начал крутить головой, на что поэт резонно заметил:
— Так, тебя зачем ко мне приставили? У тебя боевое задание какое?
— Пал Сергеич, все стихотворцы так безумно бухают?
— Талантливые — все, — уверенно ответил Словцов. — А бездарные про них воспоминания пишут, как Мариенгоф про Есенина.
— И зачем вам это?
Словцов на секунду задумался, а ответил, уже выпив, весьма взвешенно и аргументировано:
— Понимаешь, Володя, грань, которая разделяет душу поэта с этим гадким миром, хочу заметить, что гадкий он, собственно от наших же людских гадостей, ибо первоначально, свежеиспечённый в руках Господа он был куда как прекраснее… Так вот, грань эта тоньше, чем у всех остальных людей.
— Типа, мы толстокожие? — догадался Среда.
— Ну… не все… Можно по-другому выразиться. У вас нормальный слой ауры, а у нас утончённый. И вся гадость этого мира захлёстывает нам прямо в душу… Ну, конечно, не только гадость… Прекрасное тоже… Если оно не далёко…
— И не жестоко.
— М-да… Так вот, алкоголь — это своеобразное обезболивающее…
— Доводящее человека до комы, — ухмыльнулся Володя.
— Ты прав, — обречённо кивнул Словцов, — хочу в кому. Что там у нас ещё под столом? — он зацепил за горлышко следующую бутылку. Представляешь, у нас целая республика в коме пребывает. Коми-а-эс-эс-эр…
— Пал Сергеевич, а мне с вами так…это… просто… Короче… от души…
— Слушай, я тебе вчера про письма в будущее рассказывал? Или мне этот рассказ приснился. Гладкий такой…
— Не помню. Помню, что мы хотели бросить бутылку в море, чтобы нас нашли… на другой планете…
— А ещё, Володя, я до сих пор писал никчёмный роман, который подло сбывался. Но вот парадокс: как только я его перестал писать, он мне так непредвиденной обыденностью по морде заехал! До сих пор с души воротит.
— Значит, надо писать, — сделал трезвый вывод Среда. — Надо писать так, как должно сбываться.
— А как должно сбываться? Тут без бутылки не разберёшься. Если б ты знал, в какую… я влип… И какую женщину обидел… — Он снова налил.
— Веру Шахиневну…
— Веру… Нет у неё теперь ко мне веры… Я на её глазах… — Он чуть, было, не сказал, но на язык подвернулось другое: — Убил Ленского!
— Не рви сердце, Павел Сергеевич. Мне вот вообще дуэли противопоказаны.
— Да уж, ты письмо Татьяне на груди оппонента пулями напишешь… Я в вас стрелял, чего же боле… Что я ещё могу сказать? Теперь, я знаю, в вашей воле, себе два метра заказать…
Второй раз они проснулись уже ближе к полудню. Проснулись от резкого окрика: «Рота, подъём!!!». На пороге в комнату стоял Астахов. В кожаном плаще он очень напоминал актёра Тихонова в роли Штирлица. Не только внешне, но и определённой философией движений, цепким взглядом, риторической речью.
— Скажите мне, почему я не удивляюсь? — спросил он, рассматривая батарею пустых и полных бутылок на столе.
— О!.. Андрей Михайлович, по роду службы вы найдёте хоть кого хоть где, — проскрипел, открыв глаза Словцов.
Володя молча подпрыгнул, и, казалось, сейчас вытянется по струнке перед командиром.
— Город маленький, Павел Сергеевич, — задумчиво пояснил Астахов, — помпезности много, населения мало, и кроме вездесущего Егорыча, таким, как вы, больше быть негде. Если вы не взяли на абордаж ни один из ресторанов, значит, у Егорыча. Пьяный русский непредсказуем только для себя самого.
— Андрей Михайлович, меня Вера Сергеевна просила… — начал оправдываться Среда.
— Знаю, не рапортуй. У Робинзона Крузо был Пятница, а тут — середина недели… Хотя… — он с улыбкой глянул на Словцова, — тебе сам Даниэль Дефо достался в собутыльники.
— Я думал, насчёт моей фамилии шутки в школе остались, — попытался обидеться Володя.
— Ты не думал. Это я думал, и сообщил вчера вечером Светлане, что ты в срочной командировке.
Володя просветлел.
— Спасибо, Андрей Михайлович.
— Ага, можно выкрикнуть: служу мировому капиталу!
— Андрей Михайлович, как на счёт кофе с коньяком? — предложил поднявшийся со своего места Словцов.
— Да не против, но сначала вам обоим надо умыться и побриться. С трудом переношу мятые лица и щетину…
