Долгий, долгий сон - Шихан Анна (серия книг .TXT) 📗
Мне стало плохо. Мне не понравилось, как он произнес последние слова.
— Я… я никогда так не думала об этом.
Рон с грустью улыбнулся мне.
— Я знаю, — сказал он с гораздо большим сочувствием, чем я от него ожидала. — В наши дни родители, желающие поместить своего несовершеннолетнего ребенка в стазис, должны написать заявление в государственные органы и представить заверенное заключение лечащего врача о том, что стазис необходим по жизненно важным показаниям, а в ряде случаев также уплатить довольно существенную пошлину, введенную исключительно для того, чтобы родители десять раз подумали, прежде чем принимать подобное решение. Мы регулярно помещаем в стазис детей с тяжелыми хроническими заболеваниями, неумолимо сокращающими продолжительность жизни, в надежде отсрочить их смерть на время, необходимое для разработки нового препарата. Кроме того, стазис разрешен для детей, ожидающих трансплантации органов. Все. Это единственные основания для наземного стазиса несовершеннолетних.
Что-то быстро-быстро забилось у меня в груди, словно пойманный воробей. Я почувствовала, как дрожат мои руки.
— Но я все равно… не понимаю, — выдавила я.
И безжалостный голос дедушки Брэна зазвучал снова.
— Представь себе, что некие родители страшно выматываются на работе. У них есть маленький ребенок, который целыми днями орет. А им хочется всего лишь поспать полчасика в тишине. Все родители проходят через это. Но что делают наши мама с папой? Они погружают свою малышку в стазис до тех пор, пока не придут в себя и не смогут снова взять ситуацию в свои руки. Они делают это вместо того, чтобы нанять ребенку няню, перестроить свой график работы или признать, что они не справляются без посторонней помощи. Они делают это ради собственного удобства. Я признаю, это выглядит гораздо лучше, чем насилие. Но на самом деле это только так кажется. Итак, наша малышка растет. Теперь ей уже два года или три. Родители хотят устроить вечеринку в честь дня рождения, но девочка будет им мешать. Они помещают ее в стазис до окончания праздника. Совсем ненадолго. Ради собственного удобства. А потом им захочется съездить в отпуск…
Мне хотелось вскочить и заставить его замолчать, но я боялась, что у меня подкосятся ноги.
— Второй медовый месяц, это так романтично, — продолжал Рон. — Пятилетняя девочка явно будет лишней, она только испортит все настроение. В стазис ее. Вот нашей девочке уже тринадцать. Она хочет поехать с классом в недельный поход и ссорится с мамой, которая не хочет ее отпускать. Ничего не поделаешь! Засунем ее в стазис до окончания похода, и проблема решена.
Он положил обе руки на стол и подался вперед, совсем чуть-чуть. Я не смела поднять на него глаза, но его голос был неумолим.
— Пусть побудет в стазисе, если родители устали. Пусть побудет в стазисе, если они заняты, В стазис ее, если она капризничает. В стазис, если докучает родителям. Немедленно в стазис, если она делает не то, чего от нее хотят. Не успеешь оглянуться, как родители состарились на десять, двенадцать, двадцать лет… а ребенок все еще остается ребенком.
Я была не в силах посмотреть старику в лицо. Он рассказывал мне мою жизнь. Я хотела ударить его. Хотела причинить ему боль, хотела выплеснуть бушевавшее внутри меня чувство. У меня перехватило дыхание. Мне казалось, что я стою на вершине высокой скалы и никак не могу унять дрожь. В любую минуту я могла оступиться и сорваться в пропасть.
— Розалинда, — его мягкий густой голос слегка дребезжал от старости, но был полон доброты. — Вертолет, в котором летели Марк и Жаклин Фитцрой, разбился тридцать два года тому назад, больше чем через девять лет после окончания Темных времен. — На этот раз я вскинула голову и посмотрела ему в лицо, не в силах понять смысл его слов. — Они держали тебя в стазисе не для того, чтобы спасти твою жизнь. Они не пришли за тобой, — еле слышно проговорил дед Брэна. — Они просто не позволили тебе жить. Они не позволили тебе вырасти и повзрослеть.
На мгновение наступила тьма и тишина — и в это мгновение я умерла.
— Нет, нет, нет! — раздался у меня в ушах дикий крик какой-то незнакомой девушки. — Никто не знал, что я там! Все умерли! — Я хотела, чтобы она перестала орать и не мешала мне сообразить, как выйти из этой кромешной тьмы. Открыв глаза, я увидела под собой какую-то странную девушку, которая стояла на паркетном полу, грозно потрясая сжатым кулаком. Сидевший за столом старик с серьезными глазами внимательно смотрел на нее, а Брэн в страхе прижимался спиной к стене, и его лицо цвета красного дерева так сильно побледнело, что приобрело оттенок кофе с молоком. Только тогда я поняла, что голос принадлежал мне. — Они любили меня! — вопила девушка. — Они хотели защитить меня! Я вам не верю!
Дедушка Брэна молча встал из-за стола и вышел из комнаты. Паря под потолком, я с вялым интересом наблюдала за этой сценой. Наверное, эта странная девушка напугала старика не меньше, чем меня. Она напоминала призрак. Честное слово, она была похожа на ходячий труп гораздо больше, чем Пластин. Ярко-алые пятна горели у нее на щеках, а уши были красные, как клубника. Она была такая тощая, что я видела каждый мускул на ее сведенной в бешенстве руке, и бессильно потрясала кулачком над пустым столом. Ее карие глаза были похожи на пустые, мертвые дыры. Провалы. Как это Отто говорил? «Бездонные пропасти в твоей душе».
И мне тоже было страшно смотреть в них.
Но меня страшили не только ее глаза, и, кажется, я была единственной, кто замечал это. Я видела, что девушка вся пылает ярким, безумным огнем бешенства, который, вырвавшись на свободу, мог бы спалить всю эту комнату целиком. И уж точно мог бы сжечь дотла саму девушку. Продолжая парить под потолком, я вдруг почему-то почувствовала себя частью того огня, который сжигал девушку.
Эта мысль каким-то образом вернула меня обратно, и я перестала видеть огонь и саму себя, зато увидела собственный стиснутый кулак, маячивший у меня перед носом, и прижавшегося к стене Брэна. Он выглядел глубоко потрясенным.
— Я в это не верю, — прошептала я.
Брэн открыл было рот, но тут же снова закрыл его, словно испугался сказать хоть слово.
Его дедушка вернулся обратно в комнату, держа в руке какую-то фотографию в рамке, и протянул ее мне. Я взяла фотографию той рукой, которая не была скрючена в кулак.
Должно быть, Рон принес эту фотографию из кабинета Гиллроя. Я узнала комнату прежде, чем узнала людей. На фотографии были запечатлены богатые люди в дорогих нарядах. В дальнем углу, возле начальства, виднелась стоявшая в тени фигура, в которой я узнала деда Брэна. Должно быть, это был ежегодный праздник компании, который всегда проводился в бальном зале на первом этаже ЮниБилдинга. Ежегодная ледяная скульптура единорога таяла на заднем плане.
Мама и папа были старше, намного старше, но я все равно сразу узнала их.
Мама сохранила свои прекрасные густые волосы цвета меда. Должно быть, она красила их, потому что папа стал совсем седой. Мама выглядела моложе своего возраста и неуловимо изменилась. Приглядевшись, я заметила следы пластической хирургии. Я узнала на фотографии многих друзей нашей семьи. Папа, как всегда, был прекрасно одет, и у него сохранился все тот же рассеянный взгляд. Он улыбался своей обычной энергичной и неискренней улыбкой, но я видела, что мысли его витали где-то далеко.
Но страшнее всего был тот, кто стоял между моими родителями, держа в руке бокал шампанского и улыбаясь до ушей. Молодой человек, чуть за двадцать, свеженький выпускник элитной бизнес-школы, с трепетом взиравший на двух полубогов, позировавших вместе с ним.
Реджи Гиллрой.
Реджи Гиллрой, который еще не родился, когда я ушла в стазис. Неудивительно, что он говорил так, будто знал моих родителей! На этой фотографии ему было никак не больше двадцати пяти, его волосы еще сияли натуральным золотом, а смуглая кожа выглядела немного темнее, делая его еще больше похожим на золотую статую, ибо он поражал неестественным совершенством, к которому всегда стремятся скульпторы. Оказывается, с годами Гиллрой стал гораздо больше похож на человека!
