Львиное Око - Вертенбейкер Лейла (читать полностью книгу без регистрации TXT) 📗

После второй бутылки Gumpoldskirchner [71]моего романтического настроения, навеянного вальсами Штрауса, как не бывало. Белое вино наводит на меня уныние. Мне стало трудно мириться с дремучим эгоизмом венцев, их любопытством, граничащим чуть ли не со снисходительностью ко всем иностранцам. Налился кровью шрам, шедший от уголка рта к подбородку.

Этот украшающий внешность мужчины шрам часто принимали за след от сабельного удара, нанесенного мне во время дуэли неуклюжим противником. На самом же деле я получил его, когда пытался показать матери свою ловкость. Я скакал на своем шустром деревянном коньке, который сбросил меня, и я ударился об угол. Мне тогда было пять лет. Мама одарила меня одной из своих редких улыбок, ради которой я охотно сломал бы себе и шею. Увидев обнажившиеся зубы и десны, она вскрикнула. В ожидании доктора она держала меня на руках, и по ее шелковому платью лилась кровь. После того как доктор ушел, я вытащил нитки и, хныча и икая от боли, снова забрался к ней на колени. На сей раз меня до возвращения доктора заперли одного. До сих пор помню мучительные минуты ожидания и испытываю боль, словно мне опять наложили на рану швы.

Чтобы остановить тик, я прижал шрам пальцем. И тут снова услышал о Мата Хари. Не подозревавший прежде о ее существовании, я уже начал ею тяготиться.

Похоже, она танцевала нагишом и была наполовину индуской, наполовину голландкой. А речь ее была невероятно вульгарной.

В довершение моего растущего отвращения к этой исполнительнице танца живота, которую, в угоду Карлу, я должен был совратить, один румынский офицер принялся превозносить ее длинные, черные, как вороново крыло, косы. По его словам, самым большим его желанием в детстве было спрятать в них свое безусое лицо.

— Я запутался в датах, — строго заметил я. — Выходит, это довольно пожилая дама.

— Она принадлежит вечности, — закатил глаза румын. — Она восходит к временам Сфинкса.

— Сфинкс с берегов Ганга? — удивился я. — Полукровка с волосами цвета индиго?

Глупец почему-то обиделся. Кто-то сказал, что румын — это не национальность, а склад ума.

— Очевидно, простые Stuben-Madchen [72]голландцам больше по нраву, ван Веель?

— Сударь! — я покачнулся, вставая на ноги.

Но тут вмешался Карл. Он знал, что начальством мне запрещено затевать ссоры с представителями балканских стран.

— Барон ван Веель подарит вам локон этих волос, — пьяным голосом заявил он. — Сувенир о своем рандеву с Мата Хари. Не правда ли, Франц?

— Сделайте одолжение, любезный барон, — насмешливо отозвался румын. — Желаю вам удачи там, где потерпели фиаско не только потерявшие голову школьники, но и лучшие кавалеры Вены.

Это был вызов всем нам. Карл ставил на коня из чужой конюшни, пренебрегая местными жеребцами. Кроме того, была затронута моя честь.

Признаюсь, в вопросах чести я чрезвычайно щепетилен и опасался, что кто-то может простить меня, если я не стану поднимать брошенной перчатки потому лишь, что голландец. Хочу я этого или нет, предстояло совратить приезжую танцовщицу. Чем дольше я размышлял, тем больше меня занимала эта идея. Безумием было бы полагаться лишь на личное обаяние: ведь венские гастроли Мата Хари продлятся всего три дня. Можно занять денег и попытаться задобрить ее своей щедростью, но если из этого ничего не получится?..

В конце концов я стал полагаться не на разумный план, а на вдохновение и написал своему шефу германской секретной службы. Ведь, судя по словам окружающих, дамочка хороша собой, любит деньги и путешествует с голландским паспортом. Я решил выяснить (не без трепета, поскольку Гельмут Краузе не любит дурацких вопросов), не будет ли какая-то польза от моей землячки.

Господин, которого я назвал «дядей Гельмутом», ответил незамедлительно. Я поразился собственной удаче и тому, сколь разветвлена наша агентурная сеть. Выяснилось, что на Мата Хари заведено досье. Мелкий парижский агент по фамилии Хоффер в свое время обратил на нее внимание и сообщил о ней нужные сведения. Помимо всего прочего я узнал, что она неравнодушна к мундирам, а уменьшительное имя ее — Герши. И у нее есть ахиллесова пята — дочь, живущая в Голландии. По словам «дяди Гельмута», мне следовало принять все меры предосторожности, но непременно разузнать, каковы ее слабости и пристрастия.

После того как я получил это письмо, у меня словно выросли крылья. Когда мы встретились вечером в баре «Бристоля» с Карлом, официантка Вильгельмина заметила, что барон ван Веель, должно быть, влюбился.

— Нет, но скоро влюбится, — заверил ее Карл. — Завтра вечером. Я уже договорился.

За эту мысль ухватилась Гретль, единственная кокотка в Вене. Поскольку зарабатывать на жизнь древнейшей профессией стало чрезвычайно сложно из-за бесплатной конкуренции, она стала гидом, философом и другом.

— Ты хочешь сосватать этого голландского дипломата? Уж не за свою ли кузину или сестру? — поинтересовалась она у Карла.

— Нет, не за мою, а за твою сестру, — ответил тот.

— Если ищешь незанятое сердечко, красавчик, — подмигнула мне Гретль, — почему бы тебе вместо моей сестры не заняться мной?

Мы с Карлом были приглашены на бал, который давал в тот вечер эрцгерцог Фридрих, и оба надели парадные мундиры. Когда мы уходили из бара, направляясь на дело государственной важности, девушки так и вились вокруг нас. Карл был очень доволен, поскольку дама его сердца находилась среди Grafinen, и он тотчас направился к ней, чтобы пригласить свою избранницу на танец.

Что касается меня, я не стал терять времени на пустые развлечения, а занялся служебными обязанностями. Мне удалось побеседовать с усталым поседевшим Эренталем, благодаря которому Вена перестала быть служанкой Берлина. Мое донесение в Берлин о встрече с этим деятелем будет весьма полезным, хотя у этого типа нелегко что-то выведать. Затем постарался понравиться могущественным вдовам.

А они — мне.

Взяв стул, я пододвинулся к дивану, на котором восседали три дряхлые Prinzessinen [73]в сбитых набекрень тиарах и с длинными сигарами в зубах. Одна из них была не кто иная, как Паулина Меттерних, задававшая тон парижскому обществу в эпоху Второй Империи. Чаровницы.

Известно ли вам, что я еще никогда не терпел поражения, атакуя сердца старых и безобразных женщин? Их смиренность действует на меня возбуждающе. Думаю, что жиголо, которые пашут заброшенные нивы за плату, более достойны зависти, чем презрения. Красота не однажды выводила меня из себя, делая импотентом. И хотя я жестоко мстил красавице за минутную слабость, я не мог ее простить. Я утешался мыслью, что она умрет и превратится в безобразный труп. «Человек, яко трава, дни его, яко цвет сельный тако оцветет».

Красавица в расцвете лет может себе позволить отвергнуть любовь и страсть, которую сама же и возбудила. К чему мне волочиться за модной красоткой, не успевшей увянуть?

В ту ночь меня преследовали любовные кошмары, и когда я проснулся, то убедился, что простыни прилипли ко мне.

Доброе это или же дурное предзнаменование?

Мадам Мата Хари приехала за день до начала спектаклей, но друзей не принимала. Дверь ее номера охранял противный лысый француз по фамилии Лябог. Фрау Захер, к которой я обратился в отчаянии, не сумела ничего пообещать. Покачав головой с великолепной прической, она заявила, что ничем не может помочь, даже передать записку.

— La grippe, заявляет ее импрессарио, — объяснила фрау Захер.

«La grippe» может означать что угодно. В ту пору это было модным недугом. Во Франции его называли «немецкой инфлюэнцей», в Голландии — «испанкой». Если у вас была сильная простуда, расстройство желудка или иное заболевание, не вызывающее сочувствия, можно было сослаться на болезнь под непривычным названием «грипп». «Возможно, у мадам месячные», — подумал я. Я знал, что у танцовщиц этот период проходит весьма болезненно.