Selbstopfermanner: под крылом божественного ветра - Аверкиева Наталья "Иманка" (книги без сокращений TXT) 📗
Нора протянула мне фотографию, на которой мы с малышней строили куличики, а Мари стояла в стороне и смотрела на нас. Лицо расслабленное, взгляд очень мягкий, нежный.
— Она всегда так смотрит на детей, — фыркнул я.
— Она на тебя смотрит. — Она приложила нож к ее глазам, как бы прочерчивая линию взгляда. Выходило действительно на меня.
— Не выдавай желаемое за действительное, — отмахнулся я, чувствуя, как сердце в груди колотится сильнее. — Мы с Мари друг друга знаем уже миллион лет. Мы жили вместе долгие годы под одной крышей, в турах иногда просыпались в одной постели и ели из одной тарелки. Когда я болел в туре, Мари ночью в чужой стране искала аптеку, чтобы купить мне лекарства. Она зашивала мои вещи, когда сценические костюмы рвались. Я нес ее на руках через полгорода, когда она подвернула ногу и не смогла идти. Мы с ней очень близки, но мы не спим и никогда не спали. Она всегда была женщиной только моего брата.
— А тут ты ее целуешь, — потрясла Нора у меня перед носом снимками. — И не в шутку, не по-братски, а по-настоящему целуешь!
— Фотограф попросил. Он думал, что мы муж и жена. Мы с ней поиграли немного в семью.
Нора снова закачала головой и раздраженно выдохнула:
— Том, прости, но вы не играли.
— Ну, да, тебе-то гораздо лучше по фотографиям видно, играли мы или нет, — расхохотался я. — Извини, что обломал тебе сенсацию.
— Тогда почему ты так дрожишь за эти фотографии? Боишься Сьюзен?
— Нет, не боюсь. Она все знает. Мари очень тяжело переживает расставание с Биллом. Мне не хочется травмировать ее публикациями. К тому же это привлечет ненужное внимание к детям. Я забочусь о безопасности своей семьи. Скажи, Нора, а про снимки Билла у больницы… Это правда или ты меня на понт брала?
— Правда.
— Они у тебя есть?
— Да.
— Почему вы их не опубликовали?
— Скажем так — не договорились по цене с фотографом и информатором.
— Много хотели?
Нора подняла на меня хмурый взгляд.
— Пять лет назад у меня тяжело заболел отец. Мария серьезно помогла мне деньгами и с лечением.
— Прости, я не знал.
— Именно поэтому я сначала позвонила тебе.
— Почему мне?
— Официантка сказала, что конвертов было два. Мария свой забрала, остался твой конверт. Его она и притащила в редакцию.
— Буду должен.
— Договорились, — мило улыбнулась она.
Сидя в такси, я еще раз просмотрел фотографии. Нет, Нора ошиблась. Мари смотрела на меня так, как смотрела обычно. Дети… Мари… Я очень соскучился по ним за эти две недели. Есть ли у меня время? По хорошему, надо ехать в аэропорт — Мари живет на другом конце города, я могу не успеть на самолет. Улыбка сама расползлась по лицу. Я вспомнил, как она прилетела из Москвы в Париж всего лишь для того, чтобы улыбнуться Биллу на концерте. Мы тогда ржали над ее безумным поступком, говорили, что она сумасшедшая идиотка. И тот шальной взгляд, и красные щеки, и тяжелое дыхание, и даже судорожно сжатые пальцы, которыми она вцепилась в руку нашего охранника… Он нам потом синяки показывал и все ворчал, что у него не работа, а сплошные травмы. А Билл смеялся со всеми, но я знал, что он очень гордится ее поступком. Зато сейчас я понимал, что чувствовала Мари в тот момент. Может быть, для кого-то она и выглядела идиоткой, но какое это счастье увидеть любимого человека хотя бы издалека, хотя бы на минуту, хотя бы на мгновение коснуться его губ, прижать к себе.
— Давайте заедем на Врангель штрассе, — попросил я водителя.
Он удивленно обернулся.
— Но это другой конец города.
— У нас есть немного времени. Подождете меня внизу, я быстро. Только жену и сыновей поцелую…
Мужик пожал плечами, пряча улыбку, и начал перестраиваться на поворот. Я откинул голову на сидение. Сейчас обниму Мари, потискаю детей и можно снова жить. Потом в голову закралось сомнение в правильности моего решения. Билл тогда так не рисковал, как рискую сейчас я. Тогда Мари гарантированно приезжала к переживающему брату, ее не ждали никакие сюрпризы и вряд ли я бы позволил ему как-то зажечь, пока ее самолет не оторвется от земли. А если она не одна? Тряхнул головой. Одна. Я чувствую.
На кнопку звонка я жал долго, с волнением слушая заливистые трели. С той стороны двери слышались детские голоса, в окнах горел свет, но Мари не открывала. Я напрягся. Я очень напрягся. Я просто взбесился! Наконец-то в замке зашуршал ключ и дверь открылась. Мари смотрела на меня каким-то мутным взглядом, я даже решил, что она пьяна. Волосы всклокочены, висят безжизненными сальными сосульками, сама какая-то мятая, в пижаме. Увидев меня, она начала приглаживать волосы, пытаясь изобразить некоторое подобие радости на лице.
— Папапапа! — загалдели близнецы, кидаясь мне навстречу. Я прошел в квартиру и присел на корточки, обнимая детей.
— Том? Ты же на гастролях… — произнесла хрипло.
— Соскучился, — сообщил я, осматривая беглым взглядом коридор в поисках чужой обуви.
Она как-то заторможено посмотрела сначала на меня, потом на детей, потом снова на меня, и просипела:
— Покорми, пожалуйста, близнецов, если тебе не трудно.
Развернулась и медленно потопала в свою спальню, нелепо придерживаясь рукой за стену.
Я подхватил на руки облепивших меня мальчишек и отправился следом за Мари.
— Ты в порядке? — не удержался.
Она покачала головой.
— Мари?..
— Я заболела, у меня температура. Второй день пластом лежу.
— Почему же ты Ирину не попросила побыть с тобой?
— Она отпросилась на три дня. Я позавчера думала, что отлежусь, даже врачу не стала звонить… А сегодня совсем плохо.
— Почему же ты сегодня врача не вызвала?
— Я еще в обед кое-как ползала, к вечеру совсем слегла. Хотела завтра с утра вызвать.
— Мари! — взвыл я, возмущенный ее безответственностью. — Почему ты не позвонила маме, если тебе стало плохо?
— Том, я и так ее напрягаю…
Что еще она делает — я не понял, потому что Мари забралась под одеяло с головой и сжалась там в комочек. Я заметил, что одеял на кровати два и один плед. И все они лежат на Мари. Посмотрел на часы… Ладно, пятнадцать минут у меня в целом есть. Но детей кормить я не стал. Перво-наперво отрыл Мари под одеялами и потрогал лоб. Горячий. Она болезненно сжалась, как улитка в разбитой раковине. Я выматерился сквозь зубы.
— Оставь тебя одну! Так, дети, ну-ка хвастайтесь мне новыми машинками! — громко велел я, выпроваживая их из спальни матери. — Термометр у тебя где?
— В шкафу на верхней полке, — пробубнила она.
Я принес термометр, велел Мари померить температуру. Впрочем, там и без этого понятно, что она очень высокая.
— Сколько? — пялился я на черные циферки, показывающие тридцать девять и восемь. — И давно у тебя такая температура?
Вместо ответа Мари натянула одеяло на голову. Я снова посмотрел на часы. Опаздываю…
— Так… Лежи тут, никуда не ходи и ничего не делай.
Я одел пацанов, схватил самое необходимое, что попалось на глаза, и спустился вниз.
— Мы опаздываем, — предупредил меня водитель, удивленно рассматривая, как я рассаживаю детей на сидении.
— Похоже, я никуда не лечу. Жена заболела. Сейчас едем на Францёзише штрассе. Знаете, где собор святой Ядвиги? Вот недалеко от него.
— То есть в аэропорт мы уже не едем? — покосился на меня в зеркало.
— Нет. Сначала отвезем детей к бабушке… А потом… Потом я скажу, что делать.
Я рылся в записной книжке, пытаясь найти телефон Кристины. Где же он? Алекс начал капризничать. Дэнни забрался ко мне на колени и оплел шею ручками. Соскучился, маленький.
— Кристина, привет! Как ты?
— Том? Ты? Привет… — растерянно отозвалась женщина. — Тебе Георг нужен?
— Нет-нет, мне нужна ты. У тебя есть телефон какого-нибудь врача, который бы смог приехать домой к пациенту?
— Не знаю, надо подумать… А что случилось?
— Мари заболела. Слегла совсем. Я буквально на несколько часов вырвался с гастролей, прилетел в Берлин. Хочу, чтобы ее врач посмотрел и сделал назначения. Нужен любой хороший вменяемый врач. Скажи, что я оплачу вызов в двойном размере и такси туда — обратно организую.
