Обитель любви - Брискин Жаклин (книги txt) 📗

Гринго, которым все это досталось, не знали и знать не желали старых обычаев. Они повсюду наставили знаки «Проход запрещен» и стреляли в каждого индейца, попадавшегося им на пути. После смерти дона Винсенте мужчины и женщины, некогда жившие в Паловерде, босиком пришли к заднему крыльцу дома Ван Влитов. Они обращались к донье Эсперанце за медицинской помощью, ибо она была хорошей медсестрой и акушеркой, просили денег, чтобы купить кукурузы или заказать молитву о здравии в церкви, а часто им просто хотелось немного поговорить — и только. Эти стыдливые старики и старухи никогда не считали ее потомком своих поработителей. Для них донья Эсперанца являлась единственным источником помощи и поддержки в жизни, которая стала очень тяжелой после появления американцев. Хуан, родившийся в одной из галерей огромного глинобитного дома-гасиенды, принадлежал к племени Йанг На. Деревня этого племени раньше стояла на том самом месте, где ныне находился самый центр Лос-Анджелеса.

Он помог донье Эсперанце слезть с коляски.

— Добро пожаловать домой, донья Эсперанца. Жарко, да?

— Не слишком. Спасибо, Хуан. Но я все равно очень рада, что снова дома.

Они говорили по-испански, потому что Хуан не знал другого языка. Он отвел Полли в конюшню, а Три-Вэ и донья Эсперанца вошли в дом.

Фасад дома прикрывали от солнца кусты олеандров. По полу и стенам пролегли желтые тени. Комнаты устилали толстые и грубые ковры, сотканные в Паловерде. Некоторые из них были розового цвета, другие некрашеные. Продавленные стулья и диваны, набитые конским волосом, как было известно Три-Вэ, несколько десятков лет назад были привезены из-за мыса Горн. В детстве вся эта обстановка, перевезенная из Паловерде, приводила Три-Вэ в романтическое состояние духа, как страница из Вальтера Скотта. Но вместе с тем его смущало, что этот дом так сильно отличается от шумных, полных безделушек, аляповатых жилищ его однокашников. Со временем чувство необычности и романтики, связанное с домом, растаяло. Теперь он просто видел в нем место, где живется с комфортом.

Донья Эсперанца сразу же поднялась на второй этаж, чтобы снять выходное платье. Высокая и статная, она задержалась в разноцветном овале света, падавшего из витража на середине лестницы. Глянув вниз, она проговорила:

— Завтра ты уедешь. Тебе здесь нечего делать. Нечего!

Три-Вэ прошел через кухню на задний двор.

Мария сидела на корточках перед выдолбленным из камня корытом, ритмично раскачиваясь взад-вперед всем телом. Она разминала кукурузу каменным валиком. Каждый раз, подаваясь вперед, она покряхтывала. Для Марии Паловерде также было родным домом. Никто, даже сама Мария, не знал, сколько ей лет, но было известно, что, когда донья Эсперанца появилась на свет, Мария была уже взрослой женщиной. Седые волосы, зачесанные назад, обрамляли старческое лицо, на котором почему-то почти не было морщин. Смуглая кожа опала и натянулась вокруг беззубого рта. Высокие скулы так сильно выпирали, что в спокойном состоянии это лицо казалось потемневшим голым черепом. На ней была свободная черная блуза. На шее болтался оловянный крест и маленький мешочек из кроличьей шкурки, в котором хранились обработанная резцом раковина, осколок зеленого отполированного жадеита, орлиное перышко, шкурка саламандры и бусы из коготков колибри. Все это были амулеты. Считалось, что Мария унаследовала от предков редкую магическую силу, которой славились местные племена еще до прихода испанцев.

Она следила за тем, как Три-Вэ снял с крючка висевший в тени olla [5], сделанный из тыквы и обмазанный глиной. Она подождала, пока он напьется холодной воды из запотевшего сосуда, а потом спросила:

— Так ты, значит, был на похоронах? — Как и Хуан, Мария говорила только по-испански.

— Ты же знаешь, — по-испански же ответил Три-Вэ.

— И?

Он плеснул воды на лоб.

— Родственники покойного страдали? — спросила Мария.

— Да.

— И новым людям это нравилось?

— Очень.

— Но дитя не плакало, — утвердительным тоном проговорила Мария.

Три-Вэ взглянул на старуху. Порой он верил в то, что она ведьма.

— Ты удивлен, что мне это известно? — спросила Мария, просеивая кукурузные зерна между пальцев. — У нее очень гордый дух. Благородный и очень гордый.

— Довольно! Ты ее даже никогда не видела! — крикнул по-английски Три-Вэ. Он повесил тыквенный сосуд обратно в тень и, вздохнув, вновь перешел на испанский: — Извини, Мария. Просто мне не хочется обсуждать мисс Дин.

— Линия твоей жизни связана с линией ее жизни.

И снова им овладело раздражение.

— Ей всего пятнадцать! — На день рождения Амелии, на прошлой неделе, он подарил ей обернутый в китайскую шелковую бумагу томик «Королевских идиллий». — Мы соседи! Хватит меня ею дразнить. Я уже устал от этого. Меня тошнит!

— Кто тебя дразнит?

— Все! Отец сердится. А Бад говорит, что я совращаю младенцев!

— Твой брат думает, что ему все известно о женщинах. На самом деле он о них ничего не знает.

Она говорила утвердительным тоном, однако уважительно. Все индейцы из Паловерде видели в Баде наследника дона Винсенте. Это раздражало Три-Вэ. Он знал, что именно он — настоящий калифорнийский испанец, а Бад как раз типичный гринго.

— Они вьются вокруг него!

— Он целуется с красивыми, а спит с продажными. И это, он думает, дает ему полное основание считать себя знатоком по этой части. — Мария скрипуче рассмеялась. — Он узнает женщин, не волнуйся. Особенно одну женщину.

— Ты всегда говоришь о будущем так, словно видишь его!

— Может, и вижу. Ты веришь в это! Это главное! И еще не думай, что твой брат — один из них. Или что ты другой. Кровь перемешалась. — Лицо ее приняло серьезное выражение, губы втянулись внутрь. — И для тебя, и для него было бы лучше, если бы тот дом, — она кивнула в сторону особняка Динов, — вообще никогда не был бы построен. Но он стоит. И там, там будущее.

У Три-Вэ по спине пробежали мурашки.

— Между этими двумя домами протянута нить, — продолжала Мария, — и эта нить обагрена кровью членов твоей семьи. Ты будешь страдать, будет страдать твой брат, и никто ничего не сможет сделать, чтобы предотвратить беду.

— Какую беду?

— Я и так уже сказала слишком много.

— Так и знал! Только время потерял, болтая с тобой! — крикнул Три-Вэ старухе.

— Пойди сними этот костюм, — спокойно сказала Мария. — Тебе душно в нем, и это тебя раздражает.

И она снова склонилась над каменным корытом.

Всю неделю донья Эсперанца укладывала вещи Три-Вэ. Его небольшую комнату загромоздили старый чемодан, дорожная сумка и вместительный саквояж из телячьей кожи. Саквояж оставался открытым: его предстояло наполнить в последнюю минуту. Три-Вэ, как предполагалось, должен иметь его под рукой во время всего восьмидневного путешествия в пульмановском вагоне до Массачусетса. Три-Вэ смотрел на весь свой багаж, и у него на лице появилось выражение уныния. «Остаться! Вот единственный способ, которым я могу доказать свою дружбу», — думал он.

Он бросил тяжелый влажный пиджак на постель, снял жилетку, сделанную из того же черного сукна, и, борясь с пуговицами жесткого воротника, выглянул в окно.

У Динов все было необычно тихо. В этом чудилось что-то зловещее. Все окна в доме были занавешены. Ворота конюшни были открыты, но лошадей не выводили. Два садовника, жители Соноры, постоянно торчавшие в красивом саду перед домом, куда-то подевались. Словно по мановению руки злого волшебника жизнь в этом доме остановилась. Солнце освещало кончики прутьев железной ограды, ласкало позолоту закрытых ворот. Сады с оградой были редкостью для Лос-Анджелеса, а ворота — и того пуще. Эта ограда была словно дополнительной стеной, отделяющей от всего города особняк с лепными фронтонами и остроконечными башенками, крытыми шифером. Самый красивый дом в городе. Полковник называл его «скромным сельским шале». Наверно, для того, чтобы отличать его от еще более роскошного дома на Ноб-хилл в Сан-Франциско.