Корсар и роза - Модиньяни Ева (библиотека книг .txt) 📗

— Прежде чем дать ответ, я должна поговорить со своим мужем. Благодарю вас, госпожа графиня. — Она попрощалась и вошла в здание школы.

Глава 12

— Значит, ты хочешь стать прислугой, — презрительно хмыкнул Тоньино.

— Я же не говорю, что хочу стать воровкой! — обиделась Лена.

Они сидели за столом и ели суп из сушеных каштанов, последних из тех, что остались от прошедшей зимы. Джентилина, как всегда, предпочла съесть свой обед, сидя ближе к огню.

— Не нравится мне, что хозяйка будет тобой командовать, — буркнул Тоньино.

— А ты? Разве нельзя то же самое сказать и о тебе?

— У меня одна хозяйка: земля. Я служу земле, Лена. Это древнее благородное ремесло. Ты же готова служить особе, чье поведение, прости меня господи, весьма предосудительно. Это избалованная, капризная женщина. Знаю, знаю, что ты собираешься мне сказать: она будет тебе хорошо платить. Все верно, но платить она будет за удовольствие видеть тебя униженной. Она предлагает деньги, чтобы купить твое достоинство. Неужели ты этого не понимаешь?

— Я понимаю одно: ты не хочешь, чтобы я оставляла тебя одного на целую неделю, и под надуманным предлогом пытаешься заставить меня отказаться. Только не надо мне голову морочить. Не проще ли прямо сказать правду?

— Ты давно уже меня оставила, Лена, — тихо сказал Тоньино с безысходным отчаянием в голосе. — Хоть мы и живем под одной крышей и даже спим в одной постели, ты далека от меня.

Лена не ответила.

— Оставь ее, Тоньино, пусть делает как знает, — вмешалась Джентилина. — Женщину, как птицу, не удержишь в клетке.

— Вы правы, мама, — вздохнул Тоньино. — К тому же любая работа, даже самая черная, достойна уважения, если выполнять ее честно. И потом, я знаю, ты хочешь использовать свои заработки, чтобы мы могли перебраться в Америку. Но не забывай: у господ по семь пятниц на неделе. Сегодня зовут, а завтра того и гляди прогонят. Если такое случится, помни: здесь твой дом, а я твой муж, твоя единственная опора в жизни. Все остальное не в счет. Ладно, иди работать к графине. Я буду заезжать за тобой по субботам и провожать в школу, а в воскресенье вечером буду отвозить тебя обратно в Котиньолу. Заодно у меня будет повод повидать твоего брата Аттиллио и узнать, что он собирается дальше делать с моей землей. Я еще не видел ни чентезимо из арендной платы, что он мне должен.

— А что я тебе говорила? Да ему проще руки лишиться, чем раскошелиться хоть на грош, — напомнила Лена. — Спасибо, Тоньино, я была уверена, что ты поймешь, — добавила она чуть погодя.

С утра пораньше Тоньино запряг лошадь в повозку, пока Лена укладывала в холщовую сумку школьные учебники и смену одежды. По всей усадьбе уже распространился слух о том, что она идет служить в графский дом, и все женщины высыпали во двор, чтобы с ней попрощаться.

Они всегда были добры и внимательны к ней, но никогда не принимали ее в свою компанию: слишком уж сильно Лена от них отличалась. Ее сдержанность и скрытность, ее худенькая фигурка вечного подростка, наконец, ее страсть к учебе делали ее ни на кого не похожей. Как в Котиньоле, так и в Луго ее считали чужой, и сейчас вокруг ее отъезда уже рождалось множество слухов и кривотолков.

— В один прекрасный день она уедет с господами в Рим. Ей больше пристало жить в городе, чем в деревне, — говорили одни.

— Этот бедняга Тоньино никогда больше ее не увидит, — шептали другие, сочувственно цокая языками.

Маленькая Антавлева тоже прибежала попрощаться с подругой.

— Я буду скучать по тебе, — прошептала она на ухо Лене, обнимая ее.

— Что ты такое говоришь? Я же не на край света уезжаю. В субботу вернусь, а ты после школы зайдешь меня навестить, — заверила ее Лена.

— Гляди в оба, Лена. Мой папа говорит, что графиня… Ну, в общем, она… немного того…

— Немного чего? — улыбнулась Лена.

— Ну, немножко чудная, — шептала девочка, жарко дыша ей в ухо.

— Ну и что же? — Лене стало смешно.

— Надеюсь, она не будет тебя обижать. Мой папа говорит: чужой хлеб горек, у него семь корок.

— Все будет хорошо, вот увидишь. Не беспокойся обо мне. — Лена с благодарностью поцеловала малышку в щеку.

— А когда вернешься, расскажешь мне все-все-все? — спросила Антавлева.

— Обещаю. А сейчас извини, мне пора ехать, — улыбнулась на прощание Лена, с трудом высвобождая шею из цепких детских ручонок.

Она уложила на повозку свой холщовый мешок, попрощалась с плачущей Джентилиной и напоследок еще раз напомнила, что вверяет Тоньино ее материнской заботе на время своего отсутствия. Наконец Лена села рядом с мужем, и повозка тронулась.

Путешествие показалось ей бесконечно долгим. Тоньино замкнулся в угрюмом молчании.

Только когда перед ними наконец раскрылись ворота старинной виллы графа Сфорцы, Лена смогла облегченно перевести дух.

Пока она с любопытством оглядывалась кругом, им навстречу вышел один из слуг. Лена впервые оказалась в огромном саду, который в детстве много раз видела лишь издали. Она залюбовалась живыми изгородями, подрезанными с геометрической точностью, цветочными клумбами, розовыми и голубыми вьюнками, цепко обвивавшими ствол столетней магнолии. Все это буйство цветов и запахов служило как бы рамой, смягчавшей строгий и неприступный на вид фасад виллы. В центре высокие каменные ступени крыльца вели к парадному входу. У подножия лестницы, как демоны ада, скалили зубы два свирепых черных добермана. С высокой стены, окружавшей сад, за ними с невозмутимостью сфинкса следил кот.

— Это вы — новая горничная графини? — спросил слуга в жилете в желтую и серую полоску.

Он говорил с южным акцентом и напомнил Лене школьного учителя математики, любившего повторять: «История знает трех великих математиков: это Архимед, Пифагор, а о третьем умолчим из скромности». Улыбнувшись воспоминанию, она кивнула в ответ.

— А это мой муж, — сказала Лена, слезая с повозки.

— Вам не следовало въезжать с этой стороны. Для слуг существует черный ход, — сделал замечание встречающий. — Но теперь уж что говорить… Словом, вы, добрый человек, можете отправляться своей дорогой, — и он сопроводил свои слова величественным и плавным жестом, отпуская Тоньино на все четыре стороны.

— Как это «отправляться»? Заходите в дом, Мизерокки! — раздался голос графа Ардуино, и его высокая фигура показалась в приотворенных дверях парадного. — А ты позаботься о лошади, — велел он слуге, почтительно поклонившемуся в ответ.

Тоньино об руку с женой поднялся по ступеням и вошел в просторный вестибюль, обставленный старинной мебелью.

— Входите, входите, — продолжал граф. — Моя жена еще спит, — пояснил он, ведя их за собой в кабинет.

Стены в этой комнате были обшиты темным деревом до самого потолка, обстановка состояла из обитых кожей диванов, письменного стола эпохи Директории [26] и, главным образом, книг, расставленных повсюду и даже наваленных грудой на полу.

Чета Мизерокки неподвижно застыла на пороге, пока граф усаживался за письменный стол.

— Стало быть, это и есть ваша жена, — вновь заговорил граф, обращаясь к Тоньино. — Я рад, что вы позволили ей поработать здесь, у графини. Моя жена чувствует себя такой одинокой вдали от столичного шума. Присаживайтесь, — добавил он, — я прикажу подать вам вермут. — Тут граф протянул руку к стене позади себя и дернул за бант, венчавший длинный витой шелковый шнур. Вдалеке послышался звон, и почти тотчас же на пороге появилась служанка, важная, как римская матрона. В руках она держала поднос, на котором были расставлены рюмочки и бутылка янтарного напитка.

— Господину графу не стоит беспокоиться, — вымолвил наконец Тоньино. Он, как и Лена, не последовал приглашению присесть и остался на ногах.

Пригласить на виллу одного из подчиненных и оказать ему столь радушный прием — это была честь, которой удостаивались очень немногие. Только управляющего приглашали во внутренние покои, да и то лишь для обсуждения служебных дел.