Защитница. Любовь, ненависть и белые ночи - Гольман Иосиф Абрамович (книги читать бесплатно без регистрации TXT) 📗
– Да уж, это не шутка, – согласилась Шеметова, для которой срок в полвекабыл абсолютно непредставим. – Я хотела бы услышать от вас, каким образом ваша квартира в Архангельске стала принадлежать вашему бывшему ученику, Алексею Васильевичу Куницыну.
Сказала это Ольга и физически почувствовала окатившую ее волну ненависти. Даже испугалась, что в зал вернулась ведьма Марфа. Стало слегка легче, когда поймала на себе бешеный взгляд Натальи. Но только слегка – те же желтые глаза.
Шеметова включила режим «стенд бай» на медиапроекторе. Загорелся яркий красный светодиод, Наталья зажмурилась и отвела ведьмин взгляд. Ольга выключила кнопку. Пока покерный вариант вроде действовал.
А Надежда Георгиевна молчала.
– Вы не хотите об этом говорить? – спросила Шеметова.
– Не хочу, – подтвердила старая учительница. – Мой грех больше.
– Что вы называете своим грехом? В чем вы считаете себя виноватой перед майором Куницыным?
– Я многим виновата перед Алешей, – сказала Неустроева. – И не только перед ним. Если б пересилила себя – он был бы жив. А мальчики, – она показала рукой на Лешку с Васькой, – не сидели бы в клетке.
– А что вы могли сделать и не сделали? – удивился председательствующий.
– Я Алешу Куницына с первого класса знала, – опустив голову, сказала Надежда Георгиевна. – Упорный, ответственный мальчик. И очень смелый. Я старалась поощрять в нем эти качества. Но, видно, забыла про другие, – вздохнула она. Помолчав с минутку – ее не перебивали и не подгоняли, – Неустроева продолжила: – Мне казалось, что он будет с Аней, они дружили. Я даже любовь Ани и Вити проглядела за своими школьными делами. Сначала желала Алеше удачи, чтоб вернул он себе Анну. Потом, через полгода, убедилась, что Аня его не любит. А Алеша готов на все, чтобы ее завоевать. Получается, – вздохнула учительница, – к боям я его подготовила. А к любви и к милосердию – нет. Это и есть мой грех.
– Вряд ли вы в этом виноваты, – тихо сказал Денисов.
Неустроева отрицательно покачала головой.
– Нет, ваша честь. Был момент, когда я могла что-то изменить. Алеша мне верил, ценил меня. Надо было бухнуться ему в ноги. Старой перед молодым. И сказать: не губи себя. И не губи других, ведь это одно и то же. Но вот не бухнулась…
– А про злополучную кражу ружей из школы что-нибудь скажете? – гнула свое Шеметова.
– Да. Скажу. Леша Куницын, – она опять показала рукой на клетку, – к ней отношения не имеет. Это придумал другой мальчик. А сделал третий. Все мои ученики.
– Вы не могли бы назвать их фамилии? – спросила Ольга.
– Зачем? – вопросом ответила старуха.
– На этих проклятых духовушках была выстроена вся система милицейского преследования моего подзащитного, – объяснила адвокатесса.
– Нет, не буду никого втягивать. Могу подписать любую бумагу: Леша Куницын духовые ружья не воровал. Этого достаточно?
– Может быть, – согласилась Шеметова, отпуская свидетеля.
Кстати, вопрос со злополучными ружьями решился раз и навсегда через три дня.
Багров, еще в Заречье, через Интернет и Волика Томского, нашел Мотю Рыбакова, ныне преуспевающего студента МГИМО.
И получил от него, опять же через веселого друга-коллегу, факсимильное заявление на имя председательствующего. Фактически чистосердечное признание.
Кстати, подобные заявления, присланные по факсу, оглашают в день поступления, но в качестве показаний принимают лишь с согласия обеих сторон процесса. Николаев был вынужден не возражать: в противном случае Матвей Рыбаков собирался приехать в суд и выступить лично.
Почему повзрослевший Мотя так поступил? Видимо, не только учительница чувствовала свой грех. Некоторые ученики – тоже. Мотя извинялся перед одноклассником Лешей Куницыным за долгое молчание и восстанавливал историческую справедливость.
Похоже, у Надежды Георгиевны Неустроевой действительно были в основном хорошие ученики. Правда, иногда немножко запуганные.
Шаг за шагом Багров и Шеметова развернули вспять течение процесса.
Убийство по-прежнему было неоспоримым. Но и фактическое подталкивание к нему тоже становилось очевидным в результате множества перекрестных допросов и неоднократной сверки показаний разных людей об одних и тех же событиях.
А еще все уже хотели домой. Даже любичане посещали процесс с несколько ослабленным рвением – появились немногочисленные пока пустые места.
Несколько дней пропустили из-за болезни Мушина. Сейчас он поправился, но выглядел неважно.
Москвичи давно уже познакомились с федеральным судьей и водили его обедать в столовку мебельной фабрики. Вечером не раз болтали, сидя в гостиничном сквере. Да и с Николаем Николаевичем тоже не были во враждебных отношениях. В суде каждый бился за своих. Но после заседаний было о чем поговорить, опыт-то у адвоката потерпевших оказался богатый.
Правда, Николаев общение с москвичами старался не афишировать. Шеметова догадывалась почему. Век, конечно, на дворе двадцать первый, однако бывший прокурор местный, вырос здесь. И для него потенциальная ненависть желтоглазой семейки не была пустым звуком.
Нет, не было ни дружбы, ни каких-то деловых интересов. Но возможность поговорить о деле – не нарушая при этом законов официальных либо нравственных, – похоже, почти сложилась.
Процесс мог либо тянуться еще очень долго, свидетелей была вся деревня и треть Любина, либо закончиться с соблюдением неких, справедливых во всех смыслах, договоренностей.
Любино
Суд. Завершение процесса
Во Дворце культуры опять наметилось некое оживление. Наверное, потому, что стороны, предъявив доказательства и допросив свидетелей, вот-вот должны были завершить судебное следствие и в соответствии со статьей двести девяносто второй Уголовно-процессуального кодекса приступить к прениям сторон. А там и до приговора недалеко.
Косвенным подтверждением этого вновь являлось отсутствие свободных мест в зале, хотя еще неделю назад легко можно было найти кресло или хотя бы местечко на подставленных скамейках.
Дело явно шло к финишу.
Тактика москвичей уже всем была очевидна, однако противная сторона так и не смогла подобрать эффективное противоядие.
Воронья семейка на переднем ряду исходила тихой ненавистью, иногда срываясь на нелитературные реплики. На некоторые из них следовал жесткий ответ судебного пристава и даже председательствующего. Но никаких репрессивных мер к женщинам в черных платках не принимали.
Хоть и поменялось ощущение виноватости, все равно в клетке сидел убийца, а тот, кто, по показаниям множества свидетелей, мальчишку раньше третировал, уже давно лежал в сырой земле, искупив мученической смертью свои грехи.
Итак, любой день мог стать последним. Далее – поочередное выступление сторон, последнее слово подсудимого и вынесение решения.
Все понимали, что решение будет ценой в жизнь. И не только Лешкину. Каково жить матери с отцом, когда их кровиночка сидит в затхлом сыром мешке – без надежды и без срока, – даже представлять не хотелось.
Но судебное следствие все еще продолжалось.
Москвичи теперь расшатывали обвинение в хладнокровном умысле преступников. Для начала практически сломали версию о злодеях, действующих сложившейся преступной группой по заранее подготовленному сценарию.
Здесь блеснул Олег Всеволодович.
В этом процессе, несмотря на то что играл первую скрипку в подготовке и планировании, он все же оказался в тени Шеметовой. Ведь именно Ольга защищала убийцу.
Девушку это даже слегка смущало: она-то знала разницу в калибрах. Зато абсолютно не смущало Багрова. И, может быть, по той же самой причине.
И вот Багров блеснул.
Один за другим, под его чутким управлением, выступили пять свидетелей: учительница из коррекционного интерната, две соседки, продавщица из магазина и мальчик двенадцати лет, единственный – не считая Леши Куницына – друг Васьки-дурачка, Василия Семеновича Максимова.
