»Две жизни» (ч.III, т.1-2) - Антарова Конкордия (Кора) Евгеньевна (смотреть онлайн бесплатно книга .TXT) 📗
Не задумывайся о дальнейшем. Прими на данное «сейчас» задачу и урок целомудрия как необходимое для тебя на сегодняшний день звено самообладания, ведущего к гармонии.
Нет ничего неизменного в пути ученика, все течет и изменяется в единственной зависимости: развитие творческих сил человека-ученика ведет его к совершенству, где его самообладание и гармония — первоначальные основы.
Они составляют верность ученика Учителю, они растят равновесие его духовных сил.
Но, повторяю, они движутся, и нет ничего мертво стоящего в жизни неба и земли.
Силы духа в человеке движутся и приводят его к бесстрашию.
Все твои мысли, приводившие тебя к радости, были мыслями, соткавшими мост от тебя ко мне. Если бы твое сердце молчало и один здравый смысл вел тебя по земле, ты не мог бы достичь этого мгновения, когда видишь меня перед собой.
Отныне все твои встречи имеют только один смысл: прочесть твой собственный, урок, раскрыть твоему пониманию, что мешало тебе начать и кончить встречу в радости.
Характер ученика не может складываться так, как его складывает обыватель.
Обыватель ищет наибольших внешних удач. А ученик ищет наилучших мыслей в себе, чтобы наполнить ими те сердца, что пришли с ним в соприкосновение в данное летящее мгновение.
Порывы мозговых центров не укладываются в духовном движении и не ведут к совершенствованию. Они составляют только путь к озарению и вдохновенному творчеству. Но сами по себе не составляют двигателей духа.
Вот почему люди малограмотные могут быть мудрецами и оказаться на голову выше миллионов ученых, постигающих лишь то, что можно доказать геометрически, физиологически и иными материалистическими способами. Но там, где дело идет о материи духа, то есть об интуиции, там творит только сердце. Поэтому не ищи отныне в книгах ответа на свои вопросы.
Читай книгу собственной жизни, живи по Евангелию собственного трудового дня, и ты постигнешь все йоги мира твоим — невозможным для другого — путем".
Я невольно опустил книжку, и мысль моя вернулась к Пережитому за сегодняшний день. Я снова и снова видел перед собой тех людей, с кем встретился сегодня.
Лица и слова выплывали передо мной, как на экране, и я четко видел, как мало я был истинным учеником.
Чем, какими наилучшими мыслями я наполнил сегодня вселенную? И с особой ясностью я остановился на проведенном у Аннинова вечере. Музыкант встретил нас, весь горя желанием играть. Глаза его смотрели на нас, но точно скользили по нашим лицам, не различая, кому именно он подавал свою красивую, но такую огромную руку, что моя в ней совершенно утонула.
Очень странно я чувствовал себя в зале Аннинова. Я подмечал здесь все внешнее, все движения музыканта: как он подошел к роялю, как поднял крышку, как расправил складки своего европейского платья, садясь на табуретку, как, сидя, подвинтил винт табуретки, подняв ее на нужную ему высоту, как положил руки на клавиши, точно задумавшись и забыв обо всех нас.
Анна и Ананда заставляли меня забывать обо всем, кроме их лиц, казавшихся мне лицами сверхъестественными. Здесь же лицо музыканта казалось мне некрасивым, хотя я не мог сказать, что оно не было своеобразно и оригинально. Лицо аскета, сильное, жесткое, углубленное, не допускающее равенства между собой и окружающими.
Я посмотрел на И. и поразился доброте, с которой он смотрел на музыканта.
Аннинов вздохнул, посмотрел куда-то вверх, оглянулся кругом и встретился взглядом с И. Точно молния сверкнула по всей его фигуре, он вздрогнул, детски улыбнулся и сказал:
— Восточная песнь торжествующей любви, как понимает ее мое сердце.
Нежный звук восточного напева полился из-под его пальцев и напомнил мне Константинополь. Я однажды слышал там маленькую нищенку, которая пела, трогательно ударяя в бубен и приплясывая под аккомпанемент двух слепых скрипачей.
Эта картина рисовалась мне все ясней по мере того, как развивалась тема Аннинова. Я забыл, где я, кто вокруг меня, я жил в Константинополе, я видел его улицы, Анну, Жанну. Я жил снова в доме князя, я плавал среди стонов и слез, молитв и благословений, я ощущал всю землю Востока с его предрассудками, опытом, страстями, борьбой.
Вот толпа женщин-рабынь, закутанных в черные покрывала. Вот их стоны о свободе и независимости, о свободной любви. Вот унылые караваны; вот злобный деспот с его гаремом, вот детские песни и, наконец, выкрик муэдзина.
И все дольше лилась песнь Востока, вот она достигла дивной гармонии, и мне вспомнился мой приятель турок, говоривший: "Молиться умеют только на Востоке".
Внезапно в музыке пронесся точно ураган, и снова полились звуки неги и торжества страсти, земля, земля, земля…
Аннинов умолк. Лицо его стало еще бледней обычного, он переждал минуту и снова сказал:
— Песнь угнетения Запада и гимн свободе.
Полились звуки «Марсельезы», звуки гимнов Англии и Германии гениально переплетались с печальными напевами русской панихиды. Вдруг врывались, разрезая их, песни донских казаков, русские песни захватывающих безбрежных степей, и снова стон панихиды…
Я весь дрожал от неведомых мне раньше чувств любви и преданности родине и своему народу. Казалось мне, я всегда любил родину, но тут через музыку Аннинова я понял первый долг человека, о котором говорил Али моему брату: о любви к родине.
Вот оно, свое место, особенное, неповторимое для другого, место каждого на земле; Аннинов лил в мир свою любовь к родине, хотя покинул ее давно и не возвращался много лет. И я понял, что дом его был не интернациональный, а русский. Дом, язва которого не заживала в его сердце.
Благоговение к его скрытым страданиям, только сейчас проникшим в мою душу, наполнило меня, и я преклонился перед этим страданием, как когда-то мой дорогой друг, капитан Джемс, поклонился предугаданному им страданию Жанны, которое он сумел прочесть в ней.
Я понял, как я далек еще от бдительного распознавания, от счастья жить в признании каждого создания божественной силой.
Мой дух был потрясен. Я не мог лечь спать и вышел в парк ждать рассвета.
Глава 8
Я возвратился в мою комнату, как только стало возможно читать. Но в эту чудесную, короткую ночь мне было суждено выучить еще один великий урок. Не успел я углубиться в аллею парка, как заметил, что я в нем далеко не один.
По дальним аллеям бесшумно двигались фигуры, и когда я спросил одного из встретившихся мне братьев, ходившего взад и вперед по аллее, ведшей за пределы парка к ближайшим селениям, не спится ли ему, как и мне, в эту ночь, он мне ответил:
— О нет, милый брат, сон мой всегда прекрасен". Но сегодня моя очередь ночного дежурства; и я буду очень рад служить тебе, если тебе в чем-либо нужна моя помощь.
— Ночное дежурство? Но для чего оно? Разве можно ждать ночного нападения на Общину?
— Нет, врагов у Общины нет, хотя звери иногда и забегают сюда. Дежурство братьев существует для того, чтобы подавать помощь людям во все часы суток, независимо от того, будут ли это часы дня или ночи.
— Но кому же нужна помощь ночью? — продолжал я спрашивать с удивлением.
— Кому, — засмеялся брат. — Ты, вероятно, очень недавно в Общине. Пойдем вон к тому огоньку, куда я сейчас провел трех спутников. Ты сам сможешь судить, был ли я прав, решив, что им нужна немедленная помощь, хотя сейчас и ночь.
Огонек, на который мы пошли, казавшийся таким крохотным, оказался на самом деле совсем не маленьким, но был так далеко от нас, что я и принял его за маленькую лампу.
Мой спутник подвел меня к домику, три окна которого были ярко освещены. По его знаку я подошел к одному из окон и увидел худую, истощенную женщину в туземном истрепанном платье, с младенцем на руках. Спиной к окну стояла женская фигура, одетая в обычное платье сестры Общины, и подавала путнице чашку дымящегося молока, хлеб с медом и еще какую-то пищу, которой я рассмотреть не мог.
