В Калифорнии морозов не бывает - Волчок Ирина (читать полную версию книги txt) 📗
Она стояла на лестнице за Машкой, ждала, когда Машка откланяется и спустится в партер. Машка, наконец, пошла к столу, раскинув крылья. Такая пошлость.
Тогда я разглядел её. Она была в каком-то вроде бы халате, серебристом, блестящем, будто из металла. Широкая полоса черной ткани была обмотана вокруг её талии и завязана на спине огромным бантом. Из слишком широкого и высокого ворота торчала её лохматая голова на тонкой шейке. Широкие и длинные рукава скрывали даже пальцы рук. Когда она сходила с лестницы, то слегка подобрала полы халата, и я заметил, что она так и осталась босиком.
Я тогда подумал: вот сейчас, впервые за всё время, что я её знаю, она одета уместно. Как все. Потом подумал: да нет, это все наконец-то оделись уместно, как она. Вот Лилия и её подруги с их модными фирменными тряпками смотрелись бы здесь совершенно неуместно.
Она пробиралась в обход стола, кто-то из гостей пытался её остановить, с ней всё время заговаривали. Она кивала, немножко улыбалась и шла дальше, к другому концу стола. Я понял: к Ваське. Васька сидел за столом в велосипедных штанах, в кожаном жилете и в сомбреро. На верхней губе у него были нарисованы чёрные узкие усики. Васька сиял, как медный самовар, и обеими руками держался за свободный стул рядом с ним. Это он ей место занял. Смешной ребёнок. Смешной ребёнок, и больше ничего. Даже раздражения не вызывал.
Я тоже стал пробираться мимо стола, среди толпящихся и суетящихся гостей, вроде бы для того, чтобы рассадить, наконец, их всех по местам. У меня был план: я специально оставил два стула в кухне, когда все рассядутся, я принесу эти стулья, поставлю рядом, и мы с ней сядем на них.
Она вдруг остановилась на полпути, шагнула к окну и склонилась над букетом цветов картофеля. Я совсем забыл о них. Марк всё-таки поставил этот дурацкий букет в вазу, а я совсем забыл, и теперь букет картофельной ботвы украшает званый ужин! Нет, я когда-нибудь всё-таки ударю Марка.
Я подошёл поближе и увидел, что она отломила два картофельных цветка и теперь прикалывает их булавкой к широкому вороту своего серебряного халата. У неё как-то неловко получалось, наверное, булавка была тупая. Обыкновенная булавка, никаких бриллиантов. Я подошёл и сказал:
— Не получается? Давай я помогу.
Она обернулась и сказала:
— Получилось. Какая хорошая идея — букет ботвы… Это вы придумали?
Я очень обрадовался, но сказал вроде бы небрежно:
— Конечно, кто ж ещё. Карнавал так карнавал.
Цветы картофеля на её серебряном халате выглядели совсем не карнавально. Они выглядели как редкое и дорогое украшение. Наверное, в средневековой Европе придворные дамы были не так глупы, как об этом принято думать.
Я собрался сказать, что приготовил для нас двоих стулья, сейчас принесу. Но тут Васька с другого конца стола нахально закричал через всю комнату:
— Ну, сколько можно ждать?! Иди скорей, я тебе место держу!
Он очень громко закричал, все даже замолчали на пару секунд и посмотрели на него. И в этой тишине она сказала:
— Ну, и по какой причине ты так орёшь, Василий? Я уже и так иду.
Все оглянулись на неё, засмеялись, опять заговорили, и опять кто-то стал звать её к себе: сюда, сюда, вот тут есть свободное место… Она сказала:
— Нет, я обещала Василию быть нынче его дамой сердца.
А Васька опять очень громко закричал через всю комнату:
— Она в ответе за того, кого приручила!
Все опять засмеялись и загомонили, а я подумал: ничего смешного в этом нет. Совершенно разбаловали ребёнка. Я тогда сразу понял, что этот званый ужин будет не таким, как я планировал. Хотя я ведь его и не планировал. Его другие спланировали, без меня. И теперь этот ужин шёл по чужому плану, а я просто сидел и ждал, когда всё это кончится. Очень долго не кончалось, слишком долго. Но всем всё очень нравилось, я видел. Я тогда так и подумал: если взглянуть на дело объективно, то ясно, почему этот ужин так долго не кончается, — именно потому, что всем всё очень нравится.
А я просто сидел и терпел. И почти ничего не запомнил. Я смотрел только на неё, вот и запомнил только то, что было связано с ней. Но вообще-то всё было связано с ней.
Вот, например, Георгий. Он привёз с собой гитару, его попросили спеть. Георгий играл и пел: «Посмотри, как я любуюсь тобой! Как Мадонной Рафаэлевой!» Пел, а сам смотрел на неё, как волк. И все слушали его, а смотрели на неё. А Васька смотрел на Георгия, тоже как волк. Я тогда подумал: не хватало только, чтобы подрались. Потом я заметил, что Марк на меня смотрит. И подумал: ну, пусть драка. Даже кстати. Я тогда Марка наконец-то ударю.
Потом помню, как наш нелюдимый поэт стихи читал, сказал, что посвящает ей. Встал, вышел из-за стола, принял позу и стал стихи читать. Что-то длинное, я всего не запомнил. Запомнил только что-то вроде: «Глядят с Парнаса, как с иконостаса, два синих глаза — хитро и в упор». Пьяный дурак. Во-первых, у неё глаза не синие, а серые. Во-вторых, она никогда не глядела хитро. А все стали хлопать и кричать:
«Браво!» Тоже пьяные уже были. Только Васька правду сказал:
— Тоже мне, стихи. Графоманство одно.
Поэт обиделся и закричал, что молодое поколение совершенно ничего не понимает в поэзии. Все тоже закричали, и про молодое поколение, и про поэзию, вообще непонятно про что. Поэт всё равно очень обиделся, собрался уходить. Я видел, как она взяла Ваську за руку и что-то сказала ему на ухо. Васька встал и громко сказал:
— Извиняюсь. Я нетипичный представитель молодого поколения. Некоторые представители очень даже понимают в вашей поэзии.
И покосился на неё. Она дёрнула Ваську за руку, и тот сел на место. Все опять начали смеяться, и поэт тоже, а Георгий сказал ей:
— А спой что-нибудь хорошее.
И взял гитару.
Она подумала, посмотрела на поэта, кивнула и потихоньку запела. Действительно что-то хорошее. Все сразу затихли, а Георгий начал подбирать аккорды, подстраиваться под её голос, потом заиграл как следует, потом тоже стал петь. Я эту песню уже слышал, давно, только слова не помнил. И гости не помнили, наверное, потому что никто даже не пробовал подпевать. Все молча слушали и качали головами. Поэт тоже качал головой и шевелил губами. Потом, когда песня закончилась, поэт сказал:
— Боже мой, боже мой! Она меня знает, она меня помнит! Полцарства за такую женщину.
Георгий засмеялся и сказал:
— Каких полцарства? Это не цена! Полмира за такую женщину!
Она вдруг сильно побледнела, встала, постучала ножом по столу и сказала:
— Аукцион продолжается. Последняя цена — полмира. Кто больше? Полмира — раз, полмира — два…
Володя с другого конца стола тихо сказал:
— Полжизни.
Она внимательно посмотрела на него, кивнула и сказала:
— Полжизни — это довольно много. Кто больше? Полжизни — раз, полжизни…
Я очень испугался. Даже не знаю, почему я так испугался. Ведь ясно было, что всё это шутка, не всерьёз. Но я очень испугался, и заметил, что многие из гостей тоже почему-то испугались. Она была очень бледная, и глаза как неживые, будто не видят, и нож этот так страшно по столу стучал.
Вдруг Васька вскочил, стал хватать её за руки, отобрал нож и закричал, как сумасшедший:
— Перестань! Ну, перестань, пожалуйста! Не обращай внимания! Они все пьяные! Дураки совсем!
Все так и сидели, тихие и растерянные. Она медленно подняла руку, взяла Ваську за ухо, несколько раз дёрнула и сказала:
— И что же ты так громко орёшь, друг мой Василий? Цезарь подумает, что тебе грозит смертельная опасность, ворвётся в дом и всех сожрёт. Не надо обижать людей, тем более, что ты ничего не понимаешь…
Кажется, Васька готов был заплакать. Он шмыгнул носом и как-то очень по-детски сказал:
— Почему это ничего не понимаю? Всё я понимаю. Полцарства, полжизни… Всё половина и половина. А зачем тебе половина?
Она отпустила Васькино ухо и сказала:
— Ты кругом прав, друг мой Василий. Действительно, зачем мне половина? А я об этом и не подумала. Ты очень правильно понимаешь товарно-денежные отношения, тебе следует стать кооператором и укреплять экономику страны в свете последних решений партии и правительства.
