В Калифорнии морозов не бывает - Волчок Ирина (читать полную версию книги txt) 📗

— Ну да, там всё не так, там всё плохо, а почему-то все туда рвутся. Хотя бы поработать на время. Вон и её родители за границу едут. Зачем, если там так плохо? Они же и тут нормально устроены.

Марк фыркнул и сказал:

— Курица не птица, Монголия не заграница. И что значит «зачем»? Когда генерал получает назначение на линию фронта, он говорит «есть» и отправляется выполнять приказ.

Я спросил:

— Разве её отец генерал? Тогда при чём тут Монголия? Там вроде никакой линии фронта.

Марк ответил:

— Это я фигурально. Отец у неё не генерал, он железнодорожник, правда, в каких-то крупных чинах, я точно должности не помню. В Монголии затеяли какое-то железнодорожное строительство, вот ему и предложили туда этим… э-э… ну, начальником? Директором? В общем, считай, генералом. Он согласился, он раньше там работал, ему понравилось. А мать не хочет. Одно хорошо — это ненадолго, на пару лет, если я правильно запомнил.

Я спросил:

— А мать домохозяйка?

Марк засмеялся и ответил:

— А мать — профессор. Доктор каких-то непонятных мне наук. Последний год преподавала в Бауманке, а перед этим — в разных технических вузах, везде, где они жили. Их по всему Союзу мотало. С железнодорожниками всегда так.

Я тогда подумал: может, хорошо, что её родители едут за границу, тем более — по работе, совершенно официально. И два года — это не так уж мало, чтобы подготовиться в случае чего. Монголия, конечно, не Израиль, но из неё тоже можно выехать в любую другую страну гораздо свободней, чем из Союза. Можно сказать, что это тоже шанс.

Но Марку я об этом ничего говорить не стал. Я ему и так уже много наболтал, теперь жалел об этом. Не то, чтобы я опасался, что он как-то может навредить. Нет, я ни о чём таком даже не думал. Но всё равно было неприятно.

Потом Марк сказал, что надо готовиться к приёму гостей. Я совсем забыл, что все, кто заходил вчера вечером, пообещали прийти сегодня к обеду. Я тогда на это не обратил особого внимания, наверное, подумал, что они это говорили так, для вежливости. Но Марк сказал, что обязательно все придут, так что надо готовиться к настоящему званому обеду. Он сказал, что надо вытащить столы в сад, а то в доме всё-таки тесновато. К тому же — погода хорошая. А если вдруг дождь пойдёт, так быстро всех разгонит, тоже плюс. Он взялся за подготовку, будто всю жизнь этот обед ждал. И меня гонял, как подсобного рабочего. Будто это он тут хозяин, а не я. Но я на это особого внимания не обращал. Я всё время думал: когда она вернётся, в конце-то концов? Ждать мне её здесь или к Ираиде Александровне самому за ней сходить? Марк всё время находил для меня какую-то работу, так что уйти было неудобно. Тем более, что он и сам всё время что-то делал, не только командовал. Но потом постепенно стали подходить вчерашние гости, тоже в подготовку включились. И продукты разные с собой приносили, и посуду, и всё, что может понадобиться. Рабочих рук у Марка в подчинении было уже достаточно, поэтому я решил всё-таки сходить к Ираиде Александровне.

Я незаметно вышел за калитку и неторопливо пошёл по улице. Будто просто так, прогуляться вышел. Или за дополнительными стульями к соседям собрался. Я даже остановился и стал оглядываться, будто раздумываю, к каким соседям мне идти. Или вообще никуда не идти, а к себе вернуться.

И тут я увидел её. То есть не одну её, она была не одна. Она редко бывала одна, возле неё всегда кто-нибудь крутился. Я только поэтому и понял, что это она, а так бы вряд ли узнал. Она была в моём спортивном костюме, в том, из которого я вырос ещё в школе. Но и этот костюм я не сразу узнал. Костюм был ей сильно велик, она закатала штанины до колен, а рукава — до локтей, костюм развевался вокруг неё, как флаг на ветру, и был чем-то неуловимо похож на все её странные наряды. Не то, чтобы похож, а напоминал. Даже тёмно-вишнёвое платье чем-то напоминал, хотя с платьем, казалось бы, вообще ничего общего не было. Платье было как собственная кожа, а костюм — флаг на ветру.

В этот раз возле неё крутились внук Ираиды Александровны, шестнадцатилетний акселерат-переросток Васька, и его собака, трёхлетний дог-переросток Цезарь. Все трое неслись по улице, как сумасшедшие, прямо посреди проезжей части, пылили, как табун лошадей. А Цезарь ещё и нарезал круги вокруг этих двоих, бросался прямо под ноги. Я тогда подумал: ведь обязательно грохнется! Споткнётся об этого бестолкового зверя — и упадёт!

И тут же она с разбегу споткнулась о Цезаря, с размаху полетела на землю, Васька споткнулся об неё и тоже полетел на землю, а Цезарь скакал вокруг них и лаял, как ненормальный.

Мама всегда говорит, что о плохих предчувствиях нельзя не только вслух говорить, но даже думать, потому что мысль материальна, как подумаешь — так и получится.

Я страшно испугался. Страшно. Я тогда подумал: только бы с ней ничего не случилось. Это я виноват, что она упала, мои мысли, моё предчувствие. Только бы с ней ничего не случилось! Если за это надо заплатить, то пусть у меня ничего не получится, пусть мечты не сбудутся, пусть все планы рухнут — только бы с ней ничего не случилось…

У меня даже в глазах потемнело, я бежал к ней, не видя дороги, сам чуть не упал.

Но я даже половину пути не успел пробежать, как Васька уже вскочил, подхватил её на руки, как ребёнка, а она обняла его за шею руками и засмеялась. Цезарь успокоился, перестал скакать и лаять, сел у Васькиных ног и принялся мести пыль хвостом. И я сразу успокоился, только сердце ещё очень сильно колотилось, поэтому я перешёл на шаг и постарался дышать помедленнее. Мне почему-то не хотелось, чтобы она видела, как я испугался. Я никогда не пугался, это не мой стиль.

Васька шёл мне навстречу и нёс её на руках, но я сразу понял, что ничего страшного не произошло, просто Ваське нравится нести её на руках. Он был здоровый акселерат, весь в деда-генерала, ещё и спортом занимался. Наверное, ему нравилось, что он может нести взрослую женщину, как ребёнка, может, он специально её нёс, чтобы я видел, какой он большой и сильный. Он нёс её на руках, а сам сиял, как начищенный самовар. Неприятный парень, заносчивый и избалованный донельзя. И Цезарь его избалованный донельзя. Подбежал ко мне, ткнулся мокрым носом в руку, а когда я отдёрнул руку, он гавкнул, повернулся и опять побежал к Ваське. Который нёс её на руках, как ребёнка. Я тогда подумал: следует сделать ему замечание, прямо при ней. Спокойно и вежливо, но строго сказать, что детям следует вести себя осторожно. Ведь они пока не осознают возможных опасных последствий своего… ну, например, баловства. Или своих шалостей. Да, лучше — шалостей. Вот так и надо всё сказать.

Я подошёл поближе, и опять страшно испугался: у неё были синие, почти чёрные, губы и руки. И на левой щеке был почти черный синяк. Я забыл, что хотел сделать Ваське замечание. Я смотрел на эти синяки и думал: это я виноват, хоть бы ничего страшного… Я не помню, что именно тогда думал. Помню, что опять очень сильно испугался. И сердце опять колотилось, как после стометровки.

Она заметила, что я смотрю на синяки, и сказала:

— Это черника. Мы с Василием и Цезарем паслись в лесу. Василий знает богатое месторождение, а Цезарь нашёл ещё одно, тоже очень богатое.

Васька сиял, как самовар. Я протянул руки, чтобы отобрать её у него. Да нет, просто чтобы помочь ей встать на ноги. Нет, всё-таки — чтобы отобрать у него. Не знаю, почему я протянул к ней руки. Наверное, просто потому, что на руках её держал не я, а Васька, как будто имел на это право. А она обнимала его за шею тонкими желтоватыми руками с заметными выпуклыми венами. Такие руки бывают у мальчиков-подростков, которые занимаются спортом, — тонкие, ещё почти детские, а вены под гладкой детской кожей не синие, а выпуклые. Ноги у неё тоже были тонкие и желтоватые, но на них никаких вен заметно не было. Ноги были босые и очень пыльные. И пальцы слегка растопырены, как утром, когда она спала. Васька покачал её на руках, как ребёнка, и сказал мне:

— Не отдам. Иди лучше калитку открой, у меня не десять рук.