Обрученные - Каунди (Конди) Элли (читать хорошую книгу полностью txt) 📗
Почему некоторые слова легче написать, чем произнести?
Я чувствую свои безрассудство и уязвимость, когда я стою здесь, в лесу, с этими словами, которые не могу взять обратно. Первые написанные мною слова после наших имен. Это еще не стихи, но, я думаю, дедушка меня бы понял.
Кай читает, смотрит на меня. И в первый раз после того фильма я вижу в его глазах слезы.
— Тебе не надо писать мне ответ, — говорю я смущенно. — Я просто хотела, чтобы ты знал.
— Я и не хочу писать ответ, — произносит он. И затем он говорит это прямо здесь, на холме, и из всех слов, которые я когда-либо слышала, хранила и лелеяла, эти важнее всех остальных, и я их никогда не забуду. — Я люблю тебя.
Молния. Зигзагообразная. Ослепительно-белая. С неба на землю. И нет пути назад.
Время. Я чувствую, знаю это. Смотрю на него, он на меня — и оба мы тяжело дышим, измученные ожиданием. Кай закрывает глаза, но мои все еще открыты. Что я почувствую, когда его губы прикоснутся к моим? Это как поделиться тайной, как сдержать данное слово? Как та строка из стихотворения — ливни дней моих — серебряный дождь струится вокруг меня, и молния встречается с землей?
Снизу слышен свисток. Мгновение кончилось. Мы в безопасности.
Пока.
ГЛАВА 26
Мы спешим вниз, с холма. Я вижу проблески белого между деревьями и уже знаю, что это не птицы, которых мы видели раньше. Эти белые фигуры рождены не для полета.
— Чиновники, — говорю я Каю, и он кивает.
Мы отмечаемся у инструктора, который выглядит немного озабоченным прибытием визитеров. Глядя на него, я снова удивляюсь, как он дошел до такой работы. Даже наблюдение за маркировкой Большого холма кажется мне потерей времени для офицера в его звании. Приглядевшись, я вижу на его лице множество морщин и понимаю, что он уже далеко не молод.
Подойдя ближе, понимаю, что знаю этих чиновников. Это они проводили тест моих способностей к сортировке. На этот раз главную роль играет женщина-блондинка. Вероятно, это ее тест на администрирование.
— Здравствуйте, Кассия, — говорит она. — Мы приехали, чтобы пригласить вас на вторую часть вашего теста по сортировке — в производственных условиях. Вы можете поехать с нами? — Она смотрит на инструктора в ожидании разрешения.
— Идите, — говорит он мне и поворачивается к остальным, спустившимся с холма: — Все могут быть свободны. Увидимся завтра.
Многие смотрят на меня с интересом, но без особого беспокойства. Многие из нас ожидают постоянного места работы, и чиновники — часть процесса выбора.
— Мы поедем на поезде, — сообщает мне чиновница-блондинка. — Тест займет не так много времени. Вы должны успеть домой к ужину.
Мы идем к остановке аэропоезда: два чиновника — справа от меня, женщина — слева. От них не ускользнешь; не смею обернуться и взглянуть на Кая. Даже когда мы поднимаемся в вагон. Кай едет в Сити. Когда он проходит мимо меня, его «Привет!» звучит идеально: дружески и не заинтересованно. Он проходит по вагону и садится у окна. Любой наблюдатель убедился бы в том, что ему нет до меня абсолютно никакого дела. Он почти убедил в этом и меня.
Мы не выходим ни на остановке «Сити-Холл», ни на какой другой остановке в городе. Едем дальше. Все больше и больше рабочих в синей форме садятся в поезд, смеясь и разговаривая. Один из них хлопает Кая по плечу, и тот смеется. Чиновников и школьников, кроме нас, в вагоне нет. Только мы четверо сидим рядом в море синих блуз; поезд поворачивает, изгибаясь, как река, и я сознаю, как трудно бороться с таким мощным потоком, как Общество.
Я смотрю в окно и всем сердцем надеюсь, что не случится то, чего я боюсь. Что мы не едем на то же место. Что мне не придется сортировать Кая.
Что это, трюк? Они наблюдают за нами? «Это глупый вопрос, — говорю я себе. — Конечно, они наблюдают за нами».
Эта часть города застроена огромными серыми зданиями. Я вижу вывески, но поезд летит слишком быстро, чтобы успеть их прочитать. Но и так ясно, где мы: в индустриальном районе.
Впереди я вижу Кая, который готовится к выходу. Ему не надо держаться за петли, свисающие с потолка. Он сам держит равновесие, когда поезд подъезжает к остановке. На мгновение мне кажется, что все еще может быть хорошо. Мы с чиновниками проедем дальше, мимо этих серых зданий, за аэропорт с его посадочными полосами и указывающими путь ярко-красными флагами, которые развеваются, как паруса, как наши маркеры на холме. И приедем в сельскохозяйственные районы, где мне не придется сортировать ничего важнее зерна или овец.
Но окружившие меня чиновники встают, и мне ничего не остается, как следовать за ними. «Без паники, — говорю я себе. — Посмотри на все эти здания. Посмотри на всех этих рабочих. Тебя могут заставить сортировать что угодно и кого угодно. Не спеши с выводами».
Кай не обращает внимания на то, что я тоже выхожу. Я изучаю его спину и руки, чтобы понять, пронзает ли их напряжение, как оно пронзает меня. Но его мускулы расслаблены и походка спокойна, когда он огибает здание, направляясь к входу для служащих. Много рабочих в синей форме входят в те же двери. Руки Кая свободно висят вдоль тела. Открытые. Пустые.
Когда Кай исчезает в здании, чиновница-блондинка ведет меня за угол, к главному входу, где находится вестибюль. Другие чиновники протягивают ей датчики, и она приклеивает их мне за ухо, к запястьям, где бьется пульс, на шею, под воротник блузки. Действует быстро и ловко. Теперь, находясь под наблюдением, я изо всех сил стараюсь успокоиться. Не хочу показать им, как я нервничаю. Глубоко дышу и меняю слова стихотворения: приказываю себе «идти покорно», по крайней мере сейчас.
— Здесь расположен городской блок распределения питания, — информирует меня чиновница. — Как мы говорили раньше, наша задача — посмотреть, способны ли вы сортировать реальных людей и реальные ситуации внутри определенных параметров. Мы хотим знать, можете ли вы помочь правительству повысить функциональность и эффективность.
— Понимаю, — говорю я, хотя не уверена в этом.
— Тогда начнем. — Она открывает двери, и нас приветствует другой чиновник, который, очевидно, является ответственным за работу в этом здании. Оранжевые и желтые полоски на его рубашке свидетельствуют о том, что он — представитель одного из важнейших департаментов — Департамента питания.
— Сколько их сегодня у вас? — спрашивает он, и я понимаю, что я не одна прохожу здесь тест по сортировке реальной жизни. Эта мысль меня немного успокаивает.
— Одна, — отвечает чиновница, — но это наш лучший сортировщик.
— Отлично, — произносит он. — Дайте мне знать, когда закончите. — Он исчезает, а меня захлестывают запахи. И жара.
Мы находимся в огромном помещении, большем, чем спортивный зал в средней школе. Комната выглядит как стальной ящик. Металлический пол испещрен отверстиями труб; бетонные стены выкрашены серой краской; по всему помещению рядами расположены приборы из нержавеющей стали. Клубится пар. В потолок и стены вмонтированы вентиляторы, но окон в комнате нет. Приборы, подносы для контейнеров, пар над горячей водой, текущей из кранов, — все здесь серое.
Кроме темно-синих рабочих и их обожженных красных рук.
Звучит свисток, и новый поток рабочих вливается в комнату слева, в то время как другие рабочие выходят справа. Их усталые тела тяжелеют, они с трудом держатся на ногах. Они все вытирают лица и, не оглядываясь, покидают рабочие места.
— Новая смена приходит сюда из стерилизационной камеры, где удаляются все внешние микроорганизмы, — словоохотливо сообщает мне чиновница. — Там они получают номера и приклеивают их на свою униформу. Эту новую смену вы и будете изучать.
Она обращает мое внимание на несколько наблюдательных пунктов, расположенных в помещении: металлические вышки, наверху каждой — чиновник. В зале три вышки, одна посередине — пустая.
— Мы будем стоять там.
Я поднимаюсь вслед за ней по металлическим ступеням, похожим на ступени на остановках аэропоезда. Но эти ведут к маленькой металлической площадке, на которой мы с трудом размещаемся — трое чиновников и я. У седовласого лицо уже красное, покрытое каплями пота. Мои волосы прилипают к затылку. А все, что мы должны делать, — это стоять и наблюдать. Мы не должны работать.
