Обрученные - Каунди (Конди) Элли (читать хорошую книгу полностью txt) 📗
— В Музее, — отвечает он. — Иди в цокольный этаж и встань перед выставкой «Славная история Провинции Ориа». Туда больше никто не ходит. Если ты простоишь достаточно долго, кто-нибудь обязательно спросит, не рассказать ли подробнее об этой истории. Скажи «да». Они поймут, что ты хочешь вступить в контакт с архивистом.
— Откуда ты это знаешь? — спрашиваю я, удивляясь тому, как много ему известно путей выживания.
Он отрицательно качает головой:
— Лучше не рассказывать.
— А если туда придет кто-то, кто действительно интересуется историей?
Кай смеется:
— Таких людей еще не было, Кассия. Здесь никто не интересуется прошлым.
Мы спешим вперед, сквозь ветки наши руки встречаются. Кай напевает мелодию одной из Ста песен, которую мы когда-то слушали вместе.
— Я люблю эту мелодию, — говорю я, и он кивает. — У певицы такой красивый голос.
— Если бы только он был настоящий, — говорит он.
—Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я.
Он смотрит на меня удивленно:
— Ее голос. Он не настоящий. Он искусственный. Совершенный голос. Как и все голоса, во всех Песнях. Разве ты не знала об этом?
Я недоверчиво качаю головой:
— Это неправда. Когда она поет, я слышу ее дыхание.
— Это часть обмана. — Его взгляд становится отстраненным, словно он вспоминает о чем-то. — Они знают, что мы любим, чтобы песни звучали как настоящие. Любим слышать дыхание.
— Откуда ты знаешь?
— Я слышал, как поют люди, — отвечает он.
— Я тоже слышала, в школе. И отец пел мне.
— Нет, — говорит он. — Я имею в виду громкое пение. Когда люди поют так громко, как могут. Когда бы им ни захотелось. Я слышал, как люди поют по-настоящему, но не здесь. Но даже самый красивый голос в мире никогда и нигде не звучал так совершенно, как тот голос в мюзик-холле.
На какую-то долю секунды я воображаю его дома, в том пейзаже, который он нарисовал для меня, слушающего другие песни. Кай смотрит на солнце, которое светит на нас сверху, сквозь деревья. Он определяет время; я заметила, что он верит солнцу больше, чем часам. Когда он стоит так, прикрыв одной рукой глаза от солнца, мне приходит на ум другая строка из стихотворения Томаса:
«Дикие люди, которые поймали солнце в полете и воспели его...»
Мне хотелось бы услышать, как поет Кай.
Он достает из кармана стихотворение, которое подарил мне на день рождения:
— Ты уже запомнила его наизусть?
Я понимаю, о чем он. Пришло время уничтожить стихи. Опасно хранить их так долго.
— Да, — отвечаю я. — Но дай мне взглянуть на него еще разок. — Перечитываю его и смотрю на Кая. — Это стихотворение не так грустно уничтожать, — говорю я ему и напоминаю себе: — Есть люди, которые его знают. Оно будет существовать где-то еще.
Он кивает мне.
— Хочешь, чтобы я сожгла его дома?
— Я думал, мы можем оставить его здесь. Зароем в землю.
Вспоминаю, как мы с Ксандером сажали цветы. Но у этих воспоминаний нет ничего общего со стихотворением. Оно отпечатано на чистой бумаге Музея. Мы знаем имя автора. Правда, о нем мы не знаем ничего. Какой смысл вложил он в это стихотворение? О чем думал, когда писал слова? Как он их писал? Это было так давно, существовали ли тогда скрайбы? Из Ста уроков истории я этого не помню. Или он писал руками, как Кай? Знал ли поэт, как ему повезло сочинить такие прекрасные стихи и иметь место, где их можно спокойно хранить?
Кай протягивает руку к листку.
— Подожди, — говорю я, — давай не будем его всё зарывать. — Я протягиваю руку за листком, и он отдает его мне, разгладив на моей ладони. Это не длинная поэма — оно маленькое, одна строфа. Начинаю осторожно тянуть и отрываю строку о птицах:
«Мой день рожденья начался с того, что водяные птицы...»
Я рву эту полоску бумаги с буквами до тех пор, пока она не распадается на тонкие и легкие клочки. Тогда я пускаю их по ветру, и какое-то время они свободно летят. Они слишком малы, чтобы уследить за всеми, но одна мягко опускается на ветку около меня. Может быть, какая-нибудь птица использует ее для постройки гнезда, спрячет где-нибудь на себе, как я прятала другое стихотворение Томаса.
Да, теперь мы знаем этого поэта, думаю я, пока мы с Каем закапываем оставшийся текст. Мы знаем его через его слова. И когда-нибудь мне придется поделиться стихами. Я это знаю.
И когда-нибудь мне придется рассказать Ксандеру о том, что происходит здесь, на холме.
Но не сейчас. Раньше я сожгла стихи, чтобы избежать опасности. Теперь я не могу этого сделать. Поэзия — рядом с нами в моменты наших встреч. Она охраняет эти встречи. Она защищает нас. Всех нас.
— Расскажи мне о своем Банкете обручения, просит Кай в другой раз.
Он хочет, чтобы я рассказала ему о Ксандере?
— Не о Ксандере, — уточняет он, читая мои мысли с улыбкой, которую я так люблю. Даже теперь, когда он улыбается гораздо чаще, я без ума от его улыбки. Иногда, когда он улыбается, я протягиваю руку и дотрагиваюсь до его губ. Я и сейчас это делаю, чувствуя, как они двигаются, пока он произносит: — О тебе.
— Я нервничала, волновалась... — Я замолкаю.
— О чем ты думала?
Я хотела бы сказать, что я думала о нем, но яуже солгала ему и больше лгать не хочу. Впрочем, о Ксандере я тогда тоже не думала.
— Я думала об ангелах, — говорю я.
— Об ангелах?
— Знаешь, из старых историй. Как они летают в небесах.
— Думаешь, кто-нибудь еще верит в них? — спрашивает он.
— Не знаю. Нет. А ты веришь?
— Я верю в тебя, — говорит он тихо и почти благоговейно. — В тебя я верю больше, чем во что бы то ни было в моей жизни.
Мы быстро движемся сквозь деревья. Я скорм чувствую, чем вижу, что мы близко от вершины холма. Скоро наша работа здесь будет сделана, и это время закончится. Нижняя часть холма почти освоена. Тропинка утрамбована, все препятствия маркированы. Мы уже знаем, где идем, по крайней мере, в начале пути. Но еще осталась неисследованная территория, и ее надо пройти. Нас еще ждут открытия. И за это я благодарна, так благодарна, что готова поверить в ангелов и выражать свою благодарность кому или чему угодно.
— Расскажи еще, — просит Кай.
— Я была в зеленом платье.
— В зеленом... — повторяет он, взглянув на меня. — Я никогда не видел тебя в зеленом.
— Ты никогда не видел меня ни в чем, кроме коричневого и черного, — замечаю я. — Коричневая форма. Черный купальный костюм. — Я краснею.
— Беру обратно свои слова, — говорит он позже, услышав свисток инструктора. — Я видел тебя в зеленом. И вижу каждый день, здесь, среди деревьев.
На следующий день я спрашиваю его:
— Скажи, почему ты плакал тогда в кино?
— Ты видела?
Я киваю.
— Я не мог удержаться. — Его взгляд становится отрешенным, мрачным. — Я не знал, что у них есть такие съемки. Это могла быть и моя деревня. Определенно, это снято в одной из Отдаленных провинций.
— Подожди, — я думаю о людях, о темных бегущих тенях, — ты говоришь, это были...
— Реальные люди, — заключает он. — Да. Это были не актеры. Это не постановка. Так было во всех Отдаленных провинциях, Кассия. После моего отъезда это случалось все чаще и чаще.
О нет.
Скоро раздастся свисток, я уже знаю. И он тоже знает это. Но я подхожу к нему и обнимаю его, здесь, в лесу, где деревья служат нам ширмой, а птичий гомон покрывает наши голоса. Весь холм — соучастник нашего «преступления».
Я отступаю первая, потому что хочу кое-что написать перед тем, как наше время закончится. Я уже тренировалась в воздухе и теперь хочу написать это на земле.
— Закрой глаза, — прошу я Кая, наклоняюсь и слышу его дыхание за своей спиной. — Вот, — говорю я и открываю ему то, что я написала.
«Я люблю тебя».
Я смущаюсь, как девочка, которая впервые напечатала эти слова на скрайбе и дала их прочесть мальчику из своего класса в начальной школе. Мои буквы неуклюжие и неровные, а не плавные, как у Кая.
