Три женщины одного мужчины - Булатова Татьяна (книги без сокращений TXT) 📗
– Нет уж, – вмиг стал серьезным Вильский. – Ты давай сам…
– Возьми с запасом, – предложил Лев Викентьевич и вынул деньги, совсем не похожие на те, которые Евгений Николаевич получал в институтской кассе в виде зарплаты.
– Это что? Доллары? – прошептал Вильский, и от встречи с неизвестным в душе его завозился страх.
– Женек, – снисходительно посмотрел на друга Левчик. – Ну откуда у меня рубли? Сам подумай!
– А как же? – Евгений Николаевич хотел спросить «я отдавать буду», но не успел, потому что Рева бесцеремонно прервал друга и четко сформулировал:
– По курсу!
– Сроки? – задал еще один вопрос Вильский.
– Как сможешь, – пожал плечами Левчик. – Как отдашь, так отдашь. Я что, не понимаю, сколько тебе в нашем НИИ платят?
– Я еще в двух местах подрабатываю, – сообщил Евгений Николаевич.
– Грузчиком и грузчиком? – с грустной иронией поинтересовался Лев Викентьевич.
– Ну, можно сказать и так. – На лице Вильского заходили желваки.
– И все равно не хватает… – вынес вердикт Левчик и нарочито грубо сказал: – Слышишь, Рыжий! Хватит дурью маяться. Ты же классный инженер, иди ко мне в разработчики. Работа не пыльная, правда, требует аккуратности и фантазии, но тебе их не занимать. И деньги достойные. Не обижу…
– Да ты вроде уже обидел, – признался Евгений Николаевич, а Лев Викентьевич даже предположил, что сейчас этот псих рыжий встанет и уйдет.
– Это чем же? – попробовал отвлечь внимание вспыльчивого Вильского Рева. – Тем, что работу предлагаю?
– Я, Лева, не мастеровой. Я инженер. И ты мой профиль знаешь.
– А я не инженер?! – Льву Викентьевичу вдруг стало обидно. – Я не инженер? Полжизни на военном производстве. Но ничего! Выдержал. И потом, какая, в конце концов, разница, что проектировать – мебель или бомбу? Главное, чтобы доход был. Деньги, Рыжий, не пахнут!
– Нет, Левчик, пахнут, – пошел на принцип Вильский и мысленно попрощался с заветными долларами.
– И чем же, Женька, пахнут мои деньги? – побагровел уязвленный Рева, почувствовав себя обманутым. – Чем?
– Мебельным производством, – с адским спокойствием, как ни в чем не бывало, произнес Евгений Николаевич.
– Ну ты, мудак, Рыжий! – с облегчением выдохнул Левчик и подвинул к товарищу сложенные стопкой доллары.
– От мудака слышу, – не остался в долгу Вильский, но тем не менее предложил: – Давай расписку напишу.
– Зачем? – удивился Рева.
– Положено так, – пояснил Евгений Николаевич. – А вдруг я с твоими деньгами смоюсь? Или вообще скажу, что не брал ничего.
– А я тебя, Рыжий, тогда из-под земли достану, – шутливо пригрозил другу Левчик. – Сколько у тебя там жизней-то осталось? Две? Три?
– А-а-а, вспомнил, – улыбнулся Вильский.
– Да разве это забудешь?! – воскликнул Лев Викентьевич.
– Нисколько, – вдруг строго заявил Евгений Николаевич. – Последнюю доживаю.
– А чего доживаешь? Я-то думал, ты живешь, раз квартиру покупать собираешься. Или ты не для себя? – заподозрил Левчик.
– Для себя, – успокоил его Вильский. – Я, Соломон, доживать долго буду, лет до девяноста, не меньше. И хотелось бы в комфортных условиях.
– Это правильно, – поддержал товарища Лев Викентьевич и посмотрел на часы.
– Спасибо тебе, Лёв. – Евгений Николаевич протянул через стол другу руку.
– Пожалуйста. – Рева не стал кокетничать и спокойно принял благодарность Вильского. – Только это, Женек. Не говори никому, что у меня занял… – вдруг застеснялся он собственного богатства.
– А что? Я у тебя занял? – подыграл товарищу Евгений Николаевич. – Да я тебя в глаза не видел!
– А квартира откуда?
– Бабкино наследство.
– Не дай бог! – напугался Левчик за судьбу Анисьи Дмитриевны. – Скажи лучше, премию получил.
– Угу, – пробурчал Вильский. – Государственную.
Шутливо препираясь, друзья покинули штаб-квартиру Льва Викентьевича и поспешили по домам, каждый со своей новостью. Но ни в первом, ни во втором случае встречи с женами не получились такими, какими размякшие от трогательного ощущения братства на века старые товарищи их себе представляли.
На приветствие: «Здравствуй, Нина. Вот и я» – Левчик получил смачную оплеуху и выставленный в прихожую чемодан с вещами. А Вильский – горячий чай, сдобренный Любиными слезами.
– А чего ты плачешь, Любка?
– Просто так. – Ответ жены несколько обескуражил Евгения Николаевича.
– Прям вот «просто так»? – притянул он жену к себе и с удвоенной силой ощутил превосходство над богатым и успешным Левчиком, потому что Любе, в отличие от Нины, было на самом деле все равно, где был муж. Главное, что этот муж вернулся. – Давай, рассказывай, – усадил жену на колени Вильский и еле сдержался, чтобы не выпалить все прямо сейчас.
– Я думала, ты ушел… – Люба не обладала особой фантазией, поэтому фразы формулировала предельно просто и недвусмысленно.
– А я и ушел, – улыбался Евгений Николаевич и, не отрываясь, смотрел на белый завиток, капризно выгнувшийся возле маленького женского ушка.
– Как? – Любины глаза снова наполнились слезами. Она понимала все буквально: если ушел, то от нее, если пришел, то к ней.
– Да-а-а… – В голосе Вильского зазвучали особые нотки, свидетельствующие о готовности включиться в игру, которая по законам жанра должна была закончиться ко взаимному удовольствию обоих. – По делам… – Он все ждал, что Люба спросит: «А по каким делам?» И тогда он расскажет о своих планах, о найденном решении, а может, не расскажет, а просто предупредит, что у него для нее есть сюрприз, что скоро их жизнь изменится до неузнаваемости, что жить они будут долго и счастливо и не будут никуда торопиться. Но Люба не говорила ни слова, а преданно смотрела Евгению Николаевичу в рот.
– Поцелуй меня, Любка, – глухо попросил Вильский и обнял жену с такой силой, что та ойкнула. – Давай.
Люба потянулась к мужу губами, но не поцеловала, а, закрыв глаза, втянула в себя его дыхание и замерла.
– Лю-ю-юбка, – не получив желаемого, прошептал Вильский и легко развернул жену к себе спиной.
– Женя, – Люба соскочила с его колен и пересела на стул, – Илюшу разбудим.
– А? – словно очнулся Евгений Николаевич и обвел комнату глазами: мальчик действительно спал на своем месте. – А Юлька где?
– Пошла прогуляться, – спокойно сообщила Люба и, подойдя на цыпочках к мальчику, поправила одеяльце.
– В одиннадцатом часу вечера? – изумился Вильский, посмотрев на часы. – Точнее, в двенадцатом?
– Она скоро придет, – заверила его Люба и начала убирать со стола. – Не волнуйся.
– Да я и не волнуюсь, – обронил он, а сам попытался представить, как бы отреагировала Желтая, если бы красавица Вера заявила, что идет прогуляться на ночь глядя. И воображение легко нарисовало ему батальную сцену, закончившуюся домашним арестом старшей дочери.
На самом деле оторвавшийся от жизни первой семьи Евгений Николаевич просто не догадывался, что Вера периодически уходит из дома с ночевкой, а ее мать, как женщина неглупая, просто не задает ей лишних вопросов, дабы не выслушивать лживых объяснений. Отсюда, из убогой комнаты институтского общежития, ему казалось, что его дети – лучшие в мире, лишенные не просто недостатков, но даже маленьких слабостей.
Ошибочное представление о достоинствах родных детей давало Вильскому ощущение превосходства над Любой, которая благоприятствовала отлучкам дочери по одной-единственной причине. Больше всего на свете Любови Ивановне Краско хотелось, чтобы ее дочь обзавелась мужчиной и наконец-то перебралась к нему на постоянное место жительства. Почему-то наивная Люба даже не предполагала, что своего избранника Юлька может привести сюда, в эту восемнадцатиметровую комнату.
В этом смысле Юля Краско обладала удивительной наглостью, ибо всерьез считала, что факт прописки обеспечивает ей стопроцентную гарантию, а значит, свое гнездо она вполне может вить на тех метрах, которые ей и ее ребенку положены по закону.
– А представляешь, – предположил Вильский, наблюдая за тем, как Люба стелет постель. – Она возьмет и не придет.
