Пусть всегда будут танки - Хорсун Максим (читать книги полные .txt) 📗
Настало время, и мы вывели «Осу» из спячки. С танком все было в порядке. Как и после инцидента с затмением, ему понадобилось время, чтобы зарядиться, а потом он продолжил пожирать километры лунной пустыни своими гусеницами.
В те мартовские дни мы не подозревали, что наше «Единство» висит на волоске и истерика Янсонса – это как собачий вой накануне землетрясения. Что-то чуял очкарик, мы тоже чуяли. Но мы были слишком заняты и обеспокоены танком на Луне, чтобы замечать, как вокруг нас сгущаются тени здесь, на Земле, в гарнизоне, ставшем вторым родным домом. За весенним пением скворцов, за сырым теплым ветром не чувствовался гангренозный смрад подступающей беды.
Очередная упавшая костяшка домино в цепи – поклонник иностранщины и худрук ансамбля местного дома офицеров – Сашка Шувалов. Стали мы замечать, что он частенько уединяется, достает какие-то смятые бумажки и черкает в них карандашом, торопливо и тихо нашептывая. Как-то он с головой углубился в свою «бухгалтерию», а мы с Дороговым незаметно подсели к нему поближе.
– Одна «Оса», восемь километров в день, две «Осы» – шестнадцать – двадцать километров в день, три «Осы» – двадцать четыре – двадцать пять километров…
Я поглядел на Дорогова и уважительно хмыкнул, мол, мужик вникает в наше дело, переживает небось, как мы там, на Луне. А Дорогов лишь прижал палец к губам, мол, помолчи.
– Вторник – два «Хаунда», двадцать километров, – продолжил Шувалов черкать карандашом. – Среда – два с половиной «Хаунда» по десять кэмэ каждый, а в четверг – четыре «Осы»… это мырмально? – спросил он себя, почесал за ухом, а потом довольно подытожил: – Никак не мырмально…
– Санек, ты чего? – опешил я.
Шувалов вздрогнул, встревоженно огляделся, точно неожиданно пришел в себя. Затем судорожным движением скомкал бумажки и сунул их в карман брюк.
– Что это у тебя? – строго спросил Дорогов.
– Ноты! – соврал Шувалов раздраженным тоном. – К Первомаю концерт готовим. И вообще, – он бросил на нас гневный взгляд, – у меня сейчас обед.
– Так иди обедай, – тихо сказал ему Дорогов.
Шувалов вскочил и почти бегом кинулся к выходу.
– Как бы не напорол нам боков. – Дорогов задумчиво глядел офицеру вслед. – И доложить – вроде как некрасиво. А не доложить… черт! – Он поджал губы.
– Сашка что, тронулся? – Я тоже был в растерянности. Впрочем, я в те дни себя ловил на том, что начал некоторые мысли проговаривать вслух. Все проклятое нервное напряжение, прибавьте к этому неожиданную награду и постоянное шипение Янсонса за спиной. Испытания на прочность продолжались, они даже становились все более изощренными.
– Я же не доктор, – пожал плечами Дорогов. – Но, согласись, поведение странноватое. Надо бы за Сашкой присмотреть, чтоб чего-нибудь не учудил.
Но ночь и утро мы гнали Осу следом за «танковым кулаком», стремясь насколько можно уменьшить расстояние между основными советскими силами и нашим заблудшим танком. А потом спали без задних ног, потому что снова предстояла бессонная ночь. И как тут за кем-то присмотришь?
Выяснилось, что, пока мы дрыхли, Шувалов ворвался в кабинет Бугаева и стал орать, дескать, он все просчитал. Что координаты танков не соответствуют их скоростям и направлению движения, кроме того – число боевых машин меняется в зависимости от дня недели и что операция проходит не на Луне, а в электронном пространстве ЭВМ КИКа – самого мощного по тем временам компьютера в СССР. Бугаев без лишних разговоров вызвал врачей, и Шувалова накачали успокоительным. Чуть позднее бедолагу отвезли в симферопольский госпиталь, и ансамбль Дома офицеров остался без руководителя, умевшего играть «Пинк Флойд» на баяне.
У нас же толком не было возможности переварить произошедшее, нужно было гнать-гнать-гнать, покуда над Луной светило солнце. Серая пустошь тянулась изнурительно долго. Движение превратилось в рутину, и каждое новое препятствие мы проходили почти играючи. Апакидзе каждый день получал самые подробные снимки района, в котором находилась «Оса», у него на рабочем месте постоянно лежал ворох карт и фотографий, и работы всегда было полно. Само собой, был загружен и Дорогов, ведь наша скорость и, главное, – безопасность хода зависели от связи с Землей. А вот Горобец скучал, ни одного «Хаунда», судя по спутниковым наблюдениям, в радиусе ста километров от нас не обнаруживалось. От нечего делать стрелок приставал с советами по очереди то ко мне, то к Алиеву, то к Дорогову. Заканчивалось это обычно тем, что Прокофьев приказывал Горобцу взять в зубы веник, совок, мокрую тряпку и навести в пункте управления лоск.
Время от времени к нам наведывалось начальство. Они хлопали по плечам, хвалили за рекордную скорость, которую нам удалось развить. «Танковый кулак», насколько мы понимали, двигался в разы медленней. Время от времени в пункте управления появлялся Черников. Обычно он выпрашивал фото интересных геологических образований для академии наук и сокрушался, что на Луну мы пришли на танках, а не на научных луноходах Бабакина. Но что сделано, то сделано. А в основном же мы были сами по себе, штаб координировал действия основных сил, нам же был дан лишь один приказ – догонять. Поэтому все основные события проходили мимо нас, и о том, что что-то случилось, мы чаще всего узнавали уже постфактум.
Куда должен был ударить «танковый кулак»… Сейчас об этом почти нигде не упоминается. Наверное, потому, что цель была ложной и вся операция потеряла смысл. В советских официальных документах говорилось, что мы столкнулись с вероломной тактикой и военной хитростью противника. После перестройки желторотые умники, прикормленные Госдепом, вовсю обличали недальновидное и бездарное командование… хотя что может быть бездарней и недальновидней, чем полностью развалить и разграбить то, что было построено руками моего поколения и поколения моих родителей. Ну, это я так… Брюзжу. Мне вроде как полагается.
Помню, что в последние дни марта очень похолодало, словно времена года пошли вспять, и зима засобиралась вернуться. Ночь выдалась пасмурной, связь без конца прерывалась. «Оса» шла очень тяжело, и я несколько раз едва не въехал в коварные кратеры. Из-за хронической усталости все легко раздражались, поэтому атмосфера в пункте управления держалась напряженная, но, к счастью, контролируемая.
Ночь сменило ненастное утро. Опять подул северо-восточный ветер, он гнал низкие облака и гудел в проводах и чашах радиотелескопов.
Примерно в семь тридцать к нам вошел Янсонс. Мы неодобрительно на него поглядели, мол, опять выпендриваться явился? Видишь, очкарик, – люди работают! Вот иди и ты к своему «Красному Нарыву» и работай. Ну, поглядели и отвернулись к пультам.
Янсонс сел на пол, снял очки. Мы снова уставились на него. После помешательства Шувалова мы были готовы ожидать чего угодно. Может, и у этого чердак поехал?
По бледному лицу Янсонса струились слезы. Его стиснутые губы нехотя, точно были склеены, разжались. Янсонс несколько раз с присвистом вдохнул, потом закрыл лицо двумя ладонями и что-то сказал.
Прокофьев приказал мне остановить танк. Затем повернулся к Янсонсу.
– Чего-чего? Ни хрена не разобрать!
– Нас подбили, говорю, – не убирая рук от лица, прогнусавил Янсонс.
Мы повесили носы и призадумались. Вот и все. Крышка хваленому «Красному Прорыву». Терзания Янсонса было легко понять, он всегда так переживал за машину и экипаж, стремился всюду быть первым. Мы и сами душой прикипели к своей «Осе», поэтому не посчитали слезы командира, лишившегося танка, чем-то зазорным. И все-таки как-то чересчур уж Янсонс убивался. Словно всех родных одним махом потерял вместе с машиной, – честное слово!
– Братуха, ты бы так не сиропился, – чуть растерявшись, сказал Прокофьев. – Это же война. А на любой войне бывают потери. Ты цел, люди твои целы – и слава богу! Будет тебе новый танк! Еще лучше, чем прежний…
Горобец протянул Янсонсу свой большой, словно шаль, носовой платок, и командир «Красного Прорыва» с душой высморкался. А потом ошарашил нас:
