Месть Танатоса - Гавен Михель (книги онлайн полностью бесплатно .TXT) 📗
Он знал, что виноват, великий Маршал Фош. Он очень надеялся, что Франция простит его — победа все спишет. И Франция простила. Только Маренн не простила своего приемного отца. Она ушла от него, отказавшись от громкого имени, от наследства, от будущей королевской короны, отказавшись от Франции.
А дальше? Дальше Вы знаете, герр оберштурмбаннфюрер… Училась в Америке, растила сына… Приехала в Вену, в двадцатых годах после смерти Фоша снова вернулась в Париж… Взяв за руки обоих своих детей, она поднялась по лестнице Дома инвалидов, где находилась его усыпальница. Она показала ему сына. Мальчик, в жилах которого текла кровь императорской династии Австрии, родился в богадельне, среди нищих, и у его убитой горем семнадцатилетней матери даже не было во что его запеленать. Никто не помог ей в ту пору…
А Серт писал ее знаменитый портрет, воплотивший Великую Победу. О ней слагали легенды и стихи, ее превозносили как Марианну Первой мировой — она же уплывала на корабле к берегам далекой и неизвестной ей Америки, чтобы никогда, никогда не возвращаться назад.
Что только не приходилось ей делать в Америке, чтобы прокормить себя и своего ребенка, чтобы заработать на обучение. «Императорская девочка с императорской судьбой», как называли ее в Париже, императорскими ручками мыла котлы на кухнях, собирала мусор, выносила помои, чистила овощи. Хорошо, что Генри оставил ей на ребенка по завещанию немного денег. Но при этом он не забыл упомянуть и всех своих прежних любовниц, и среди них — Коко Шанель, так что Штефану достались от папы «кошачьи слезки».
В Америке, в Университете Чикаго, она впервые услышала Зигмунда Фрейда, когда он путешествовал по Соединенным Штатам с курсом лекций, и вскоре отправилась к нему в Вену…
— Тогда, в Париже, перед самой свадьбой граф Анри де Трай проиграл меня в карты… — призналась Маренн, чтоб уже не оставлять недоговоренностей. — Я разорвала помолвку и уехала из Парижа. Вот потому… Потому я не вышла тогда замуж. Я до сих нор не могу понять, как он смог так поступить и как посмел потом предстать передо мной! Не могу понять, не могу простить, и боль не утихает до сих пор, когда я вспоминаю ту осень, — говорила она с горечью. — Несмотря на все ужасы, которые мне пришлось пережить в лагере, та боль острее и ощутимее — она не притупляется с годами. А теперь… — Маренн вздохнула и остановилась перед крыльцом — прогулка подошла к концу.
— Что ж, теперь я согласилась на все, и все должна принять безмолвно и покорно. Я готова…
— Ничего страшного Вас не ожидает, — ответил ей Скорцени негромко.
Она заметила, что ее рассказ о прошлой жизни произвел на него впечатление, но он счел бестактным высказывать свое мнение — просто принял к сведению.
— Та осень позволила нам впервые встретиться друг с другом, — продолжил он, — и, может быть, это к лучшему, что все так случилось в Париже. По крайней мере, здесь Вы защищены и ничто больше не должно Вас тревожить.
— Защищена? Кем? — спросила Маренн, не поворачиваясь. — Гестапо?
— Мной, — он произнес спокойно и уверенно. — Мне кажется, я доказал Вам это недавно, мадам…
Маренн молча вошла в холл, сбросила манто. Она слышала, что он идет за ней. Подняла голову, взглянула… Оберштурмбаннфюрер стоял рядом: высокий, сильный, непоколебимый как скала, затянутый в черный мундир, красиво облегающий его мускулистую фигуру, перехваченный тугими ремнями по талии и через плечо, в начищенных до блеска сапогах…
Его сила и уверенность в себе вселяли спокойствие и радостное благодушие. С ним ничего не страшно. О таком мужчине, о таком спутнике, таком защитнике, наверное, мечтает каждая женщина с юных лет. Он молод, у него волевое, интересное лицо, которому шрам придает еще большую мужественность. Отто Скорцени безусловно стоит всех восторгов и слез, которые, по словам Ирмы, ему посвятила не одна женщина, сердце которой он воспламенил и… разбил… Не одна потратила лучшие свои годы на то, чтобы добиться его внимания. Так говорит фрау Ирма. Только… Только при чем здесь она? При чем здесь она, Маренн фон Кобург?
— Зачем? — спросила Маренн, пытливо вглядываясь в его холодное, бесстрастное лицо. — Зачем Вам все это? Я спрашиваю — Вы не отвечаете мне…
Он промолчал и теперь. Маренн опустилась в кресло. Оберштурмбаннфюрер присел рядом с ней, не отводя от нее взгляда. И в этот миг она увидела, как соскользнула с его лица маска презрительного безразличия. Он словно еще помолодел. Он жадно разглядывал ее блестящими синими глазами, стараясь вобрать в себя каждую ее черточку. Затем протянул руку и нежно провел ладонью по ее щеке и подбородку.
Маренн почувствовала, что ее пронзило острое ощущение нарастающего в нем чувства. Она хотела оттолкнуть его руку, отстраниться. Но вопреки ее воле собственное тело отказывалось повиноваться ей. Она словно застыла. Она не могла шелохнуться. Она смотрела на него и тоже молчала.
Оберштурмбаннфюрер провел пальцами по ее шее, расстегнул пуговицы на блузке. Маренн сомкнула ресницы: ну, вот оно… вот оно… Ради чего все было предпринято с его стороны.
Ну, возьми же, возьми! Возьми, если хочешь, силой… Но нет, он провел пальцами по ее выступавшим из бюстгальтера грудям… Внутренне Маренн сжалась в комок: «Ну, ну, что же ты медлишь, — стучало у нее в голове, — сорви одежду, сорви одежду, все теперь твое. О, господи… Какая мука… Ну!»
Он встал. И все так же не проронив ни слова, прошел в гостиную. Маренн откинулась на спинку кресла. Она понимала, что он страстно желал ее, но не уступил самому себе… Почему? Потому что знал,что она не отвечает ему взаимностью, ощутил, как, словно ежик, свернувшись клубком, она выставила против него иголки, хотя вслух не произнесла ни слова возмущения, не сделала ни единого протестующего жеста.
Он понял, что может взять ее только силой, наступить на ее обреченную готовность к любому унижению, без всякого ответного чувства… И не захотел ее покорности силе. Значит, его это не устраивает? Тогда… Что он ожидает? Не может же он рассчитывать, что проведя два года в лагере, она легко и быстро забудет обо всем?
Маренн закрыла глаза. В ее памяти вновь всплыли картины лагерной жизни. Сменившись с поста, один из охранников выбрал себе жертву среди женщин-заключенных и занимается с ней любовью прямо в бараке. Остальные женщины, собравшись кучкой, притихли и испуганно смотрят на них. Его плечи покрылись испариной, бедра равномерно движутся взад-вперед. Маренн увела детей в другой конец барака. Не нужно им видеть этого. Но как их уберечь, как?
Чуть приподнявшись в кресле, она прислушалась: уехал ли оберштурмбаннфюрер? Уехал, даже не известив, не попрощавшись, по-английски? Вышел из дома через флигель? Да, кажется, его нет. Маренн встала. На секунду задержалась перед зеркалом — поправить волосы. Потом прошла в соседнюю комнату.
Однако она ошиблась. Оберштурмбаннфюрер по-прежнему находился на вилле. Он стоял, облокотившись на спинку кресла перед камином, курил, упершись ногой, обтянутой блестящим сапогом, в каминную решетку, и смотрел на пламя.
Услышав шаги, он повернулся. Долгий пристальный взгляд светлых, прозрачных глаз — Маренн сразу захотелось убежать от него, спрятаться, закрыться в спальне.
Но, повинуясь этому требовательному, властному взгляду, она приблизилась. Не отрывая от нее взора, Скорцени бросил недокуренную сигарету в огонь и вдруг, крепко взяв за руку, притянул Маренн к себе.
Положив ей руки на плечи, он силой заставил ее встать на колени, буквально вмяв в пол. Побледнев и дрожа, Маренн послушалась. Держа одну руку у нее на затылке, он свободной рукой расстегнул ремень, пуговицы на форменных брюках и прижал ее лицом к выскочившему как разъяренный лев члену. Маренн хотела вывернуться, но он держал ее железной хваткой. «Только бы не увидели дети…» — промелькнуло у Маренн в голове.
Конечно же, она понимала, что он от нее хочет. Она осторожно скользнула языком вокруг влажной головки, затем взяла пенис в рот, двигая губами вверх-вниз по длине органа. Будто щипая струну гитары, она легонько дотронулась языком до «короны». И чувствовала, как напряглось все его тело, как он дрожит от наслаждения, затем снова провела по органу языком вниз и обратно наверх. Он застонал.
